нов. Ведь  в свое время
Хрис[Author ID1: at Sun  Jan 2  16:37:00 2000 ]зипп,  как  толкователь снов,
старался приписать древнейшим поэтам  взгляды стоиков,  и еще более неуклюже
алхимики пытаются  приложить  к своим  опытам  шутливые и  забавные рассказы
поэтов о  превращениях. Все это,  повторяю,  нам достаточно  известно, и  мы
знаем этому цену: знаем с каким  легкомыслием и сколь произвольно пользуются
некоторые аллегориями, и все же мы не хотим  на этом основании отказаться от
нашего намерения.  Прежде  всего  нелепости  и произвол,  допускаемые  здесь
некоторыми,  не означают, что вообще жанр параболы  не заслуживает уважения.
Ведь это было бы и дерзко и нечестиво, ибо религия охотно прибегает к такого
рода покровам и тайнам, и  тот,  кто пытается их уничтожить,  мешает общению
человеческого с  божественным.  Но  посмотрим  на это  дело  с точки  зрения
человеческой  мудрости. Во  всяком  случае  я  честно и  искренне заявляю: я
склонен считать, что весьма многим мифам, созданным древнейшими поэтами, уже
изначально  присущ  некий  тайный  и  аллегорический смысл. Меня  заставляет
думать так и преклонение перед прошлым, и то, что в некоторых мифах я нахожу
удивительные и  совершенно очевидные подобие и связь с обозначаемыми  в  них
вещами как в самом  сюжете  мифа,  так и в значении имен,  которыми наделены
действующие в них  лица, так что невозможно отрицать, что этот  тайный смысл
уже с самого начала  был  заложен в  мифе  и  старательно  завуалирован  его
создателями.    Действительно,   может    ли    быть   кто-либо    настолько
непроницательным, настолько  слепым к очевидному, чтобы, услышав  миф о том,
как Фама (Молва) после  гибели гигантов  явилась  на свет  как их сестра, не
понял бы,  что речь идет о  подстрекательских слухах, тайно распространяемых
партиями, как это бывает всегда после поражения мятежей? Или, услышав о том,
как гигант Тифон вырвал жилы у Юпитера и унес их и как Меркурий похитил их у
него и  вернул  Юпитеру,  сразу  же не  обратил  бы  внимание на то, что это
говорится об удачных  мятежах, подрывающих и богатство и  авторитет королей,
хотя спустя немного времени любезные речи и мудрые указы постепенно,  как бы
незаметно,  смиряют  умы подданных и  восстанавливают  силы  государей? Или,
услышав о том,  как в знаменитом сражении богов  против гигантов осел Силена
своим ревом  обратил  в  бегство  последних,  не  подумает, что этот рассказ
совершенно ясно  имеет в  виду  далеко  идущие  замыслы  мятежников, которые
большей  частью рушатся из-за нелепых  слухов и ложного страха? Наконец, для
кого  может  остаться  неясным  смысл  и значение  имен,  если  Метида, жена
Юпитера, ясно  обозначает  рассудительность,  Тифон -- надменность,  Пан  --
Вселенную, Немезида  -- возмездие и  т.  п.?  И  пусть никого не смущает  то
обстоятельство, что здесь порой что-то примешивается из истории, или кое-что
говорится лишь ради красоты, или же допускаются хронологические ошибки,  или
из одного  мифа что-то переносится в другой и вводится новая аллегория. Ведь
все это неизбежно, ибо мифы были  созданием  людей, живших в разные  эпохи и
преследовавших различные  цели: одни  жили раньше,  другие  --  позже, одних
интересовала  природа,  других --  гражданские  дела. У  нас есть  и  другое
немаловажное доказательство  скрытого и  тайного смысла мифов.  Некоторые из
мифов столь бессмысленны  и  нелепы по своему сюжету, что уже издалека можно
услышать   в   них   параболу,   громко   заявляющую  о  себе.   Ведь   миф,
представляющийся  вероятным,  можно  считать придуманным для  интересного  и
приятного   изложения   событий   так,   как   они   могли   происходить   в
действительности,  ну а  то, что  никому и в голову не придет  помыслить или
рассказать, по-видимому, создано  с другими  целями.  Как, например, назвать
выдумку о том, что Юпитер взял в жены Метиду, и, как только заметил, что она
беременна,  сразу же проглотил ее, и поэтому сам стал беременным и родил  из
головы своей вооруженную Палладу? Я  полагаю, ни одному человеку даже во сне
не   могло   присниться  такое  чудовищное,   неукладывающееся  в   сознании
измышление. Прежде всего для нас имеет  особое значение и особенно важно то,
что  большинство мифов, как  нам кажется, ни в коем случае не  созданы теми,
кто их распространяет и передает, т. е. ни Гомером, ни Гесиодом, ни другими.
Ведь  если бы  нам было совершенно  ясно, что эти мифы возникли в ту эпоху и
созданы теми авторами, которые их излагают  и  от которых  они дошли до нас,
то, я думаю, нам никогда, не пришло бы в голову ожидать или предполагать при
таком   их  происхождении  что-либо   великое  или  "возвышенное"  Но,  если
внимательнее взглянуть  на  это,  стянет  ясно, что эти  мифы  излагаются  и
передаются как уже созданные раньше, воспринятые  от других, а не как только
что придуманные. Более того,  поскольку писатели почти одной и той же  эпохи
по-разному передают одни, и те же мифы, нетрудно сообразить, что общее в них
взято  из древнейших преданий, то же,  в чем  они разнятся, есть собственное
создание  этих  авторов.  И  это обстоятельство  еще  более  увеличило  наше
уважение к мифам: как  будто  они стоят вне времени и являются не  созданием
самих поэтов,  а чем-то  вроде священных реликвий, дыханием  лучших  времен,
проникшим  в поэзию греков из преданий еще более древних народов.  Ну а если
кто-то будет и  дальше возражать против  того, что аллегория  в  мифе всегда
была чем-то привнесенным извне, чуждой, а отнюдь не органически присущей ему
с самого момента возникновения,  мы  не станем докучать тому, а оставим  его
при той категоричности  суждения,  на которую он претендует, хотя  она более
похожа на  тупость и скорее подобна свинцу,  и атакуем его  (если он  только
этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются
параболами и, что более  всего  удивительно, в прямо  противоположных целях.
Параболы могут затемнять и скрывать. смысл, но могут раскрывать  и прояснять
его. Если мы не  будем говорить  о первой цели (дабы  не  вступать в спор) и
допустим, что  древние мифы смутны и сочинены  лишь ради развлечения, все же
остается вне  всякого  сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни
одна ученая  посредственность не  смогут помешать  тотчас  же  принять  этот
способ  поучения,  так  как  он  основателен  и  трезв,  свободен от  пустых
претензий,  в  высшей степени полезен, а  иной раз и  необходим науке.  Ибо,
когда речь идет о новых открытиях, далеких от  представлений толпы и глубоко
скрытых от нее, нужно искать более  удобный  и легкий доступ к человеческому
пониманию  через параболы. Поэтому в древности, когда открытия  и заключения
человеческого разума -- даже те, которые теперь представляются банальными  и
общеизвестными,   --  были   новыми  и  непривычными,  всюду  мы   встречаем
всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к  которым прибегали для того,
чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то,  ибо в то время
ум  человеческий  был еще груб  и бессилен  и почти  неспособен воспринимать
тонкости мысли, а видел лишь то,  что непосредственно  воспринимали чувства.
Ведь   как  иероглифы  старше   букв,  так  и  параболы   старше  логических
доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет  в  какой-нибудь области осветить
людям  что-то новое,  и  притом  сделать  это  не  грубо  и  труднодоступно,
обязательно  должен  пойти  по тому же самому  пути  и  прибегнуть  к помощи
сравнений.  Потому мы заключим наши рассуждения следующими словами. Мудрость
прошлого  была или  великой, или счастливой. Великой, если она силой вымысла
воплотилась  в  фигуру, или  троп;  счастливой, если люди,  думая  совсем  о
другом,  сумели  дать  материал  и повод  для столь  глубоких  наблюдений  и
размышлений. Мы же  считаем,  что наши усилия  (если они в  чем-нибудь могут
быть полезны) и в том и в другом случае будут достаточно уместны, потому что
мы сделаем более понятными или мысли  древних, или сам предмет исследования.
Конечно, я не могу  не знать, что и другие уже брались за это дело, но, если
вам  интересно   мое  мнение  (я  говорю  отнюдь   не  высокомерно,  а  лишь
откровенно),  все  эти  труды, хотя и  очень  значительные, и очень сложные,
почти  совершенно  утратили  свое  значение, ибо  эти  люди,  плохо  знающие
предмет,  вся ученость которых не идет дальше известных  общих мест, сводили
смысл парабол к каким-то избитым общим истинам  и  не  смогли  постичь ни их
истинного значения, ни их настоящих особенностей, ни их глубочайшего смысла.
Мы же (если не ошибаюсь), говоря новое слово о вещах, уже давно известных, и
оставляя в стороне все лежащее  на поверхности и очевидное, будем стремиться
к более глубокому и более важному.
        "I. Кассандра, или Откровенность"
     Рассказывают,  что Кассандра,  в которую  влюбился  Аполлон, всяческими
хитростями уклонялась от его домогательств, однако же  не лишала его надежды
до тех пор, пока не добилась  от него дара предвидения; и тогда, получив то,
к  чему  с самого начала  стремилась  своим  притворством, Кассандра открыто
отвергла мольбы Аполлона. А он, так как не мог никакими силами вернуть назад
то, что  опрометчиво  подарил  ей,  пылая  жаждой  мести  и  не  желая  быть
одураченным хитрой женщиной, присоединил к своему дару и возмездие: хотя она
всегда  будет  предсказывать  правду,  никто  не  будет  ей  верить.  И  вот
пророчества ее  всегда были  истинны,  но  им не было веры. Она это сразу же
познала на гибели своей родины: ведь Кассандра не раз  предупреждала об этой
угрозе, но никто ее не слушал и никто не верил ей.
     Этот миф, по-моему, говорит о  несвоевременной  и  бесполезной  свободе
советов  и наставлений.  Так  люди упрямого и резкого характера, не желающие
подчиниться  Аполлону,  т.  е. богу  гармонии,  познать  и  соблюдать меру и
границы  во всем, различать  высокие  и низкие  тоны  в  речи  так же, как и
различать искушенных людей и толпу, наконец, вообще не желающие знать, когда
время  говорить, а когда -- молчать, -- такие люди, даже если  они разумны и
откровенны и дают здравые и добрые советы, тем не менее никогда  не принесут
никакой пользы своими увещеваниями и настойчивостью,  и от  них нет никакого
проку в делах. Наоборот, они даже ускоряют гибель тех, кому  хотят помочь, и
уже  только  потом, когда несчастье  случилось, их  славят  как дальновидных
пророков. Прекрасный пример тому -- Марк  Катон  Утический.  Ведь он задолго
вперед  предвидел и, подобно оракулу, предсказывал гибель родины  и тиранию,
которыми  были  чреваты  сначала соглашение, а затем борьба  между Цезарем и
Помпеем;  но  от  этого не  было никакой пользы,  скорее,  он принес вред  и
ускорил  несчастья родиyы.  Именно  это очень  умно заметил и метко  выразил
Цицерон  в письме к одному из  друзей: "Мысли Катона замечательны, но он все
же приносит вред республике: он говорит так, как будто он живет в республике
Платона, а не среди этих подонков Ромула"[2].
        "II. Тифон, или Мятежник"
     Поэты рассказывают, что Юнона, негодуя на то,  что Юпитер родил Палладу
сам, без  нее, просила всех богов и богинь, чтобы и ей было позволено родить
без Юпитера, а после того, как они согласились  удовлетворить  ее безумное и
наглое желание,  она  сотрясла  землю,  и  от этого движения  родился Тифон,
огромное и ужасное чудовище. Его отдали змее, чтобы та вскормила  его. И как
только  он подрос, тотчас же пошел  войной на Юпитера.  В этой борьбе Юпитер
был побежден гигантом, который .поднял его на плечи, отнес в далекое царство
тьмы и, вырезав жилы рук и ног, унес их с собой, оставив его, изуродованного
и обессиленного. Меркурий похитил у  Тифона жилы Юпитера и вернул их ему.  К
Юпитеру  вернулись силы, и он снова начал борьбу.  Сначала он  ранил  Тифона
молнией, и из пролившейся крови родились  змеи; потом, когда тот обратился в
бегство, метнул в него Этну и придавил его громадой горы.
     Этот миф  рассказывает об изменчивой  судьбе  государей  и  о  мятежах,
которые  время  от  времени  случаются  в  монархических государствах.  Ведь
государи по праву считаются связанными со своими государствами, как Юпитер с
Юноной  брачными  узами.  Но  случается иной раз,  что привычка  властвовать
портит  их,  и  они,  уподобляясь  тиранам,  все   сосредоточивают  в  себе,
пренебрегая  мнением сословий  и сената,  все рождают  из самих себя, т.  е.
решают все  по собственному разумению и произволу. Народы с трудом переносят
этот произвол и сами  замышляют самостоятельно создать  и  укрепить какое-то
новое правление. Это начинается с тайных подстрекательств знати и вельмож, а
когда  этому   попустительствуют,  начинается   волнение  народа.  Отсюда  и
возникает подобное  возмущение  (представленное  в  мифе  детством  Тифона).
Такого рода положение  вещей  питается присущей простому  народу от  природы
испорченностью и хитростью, этими змеями, бесконечно  враждебными государям.
Когда  же  силы  оппозиции  укрепляются,  дело доходит до открытого  мятежа,
который  из-за бесконечных несчастий, приносимых им и  государям, и народам,
изображается  в  виде  страшного  Тифона,  у  которого сто голов, потому что
власть  раздроблена,  пылающая пасть,  т.  е. пожары, пояс  из  змей, т.  е.
эпидемии  (особенно во время осад), железные руки,  т. е. убийства,  орлиные
когти, т. е. грабежи; тело, покрытое перьями,  обозначает бесконечные слухи,
вести,  страхи  и  тому  подобное.  Иногда  эти  мятежи  оказываются  такими
сильными, что короли, как бы теснимые мятежниками, бывают вынуждены покидать
столицы  и  главные  города  государства,  собирать  остатки  сил  где-то  в
отдаленной и безлюдной провинции, оставшейся подвластной  им, приводить себя
в  чувство, ибо жилы их богатства и величия  подрублены. Но немного  времени
спустя,  благоразумно перенеся удары судьбы, благодаря усердию  и  храбрости
Меркурия они вновь обретают  мускулы, т. е.  делаются более мягкими; мудрыми
указами и  добрыми  речами примиряют  умы и  стремления подданных и в  конце
концов добиваются энтузиазма  в пожертвованиях и вновь во всем обретают свой
авторитет.  И  хотя,  будучи  мудрыми и  осторожными, они обычно  не  желают
искушать судьбу и  воздерживаются  от  сражения, однако  прилагают усилия  к
тому,  чтобы  каким-нибудь  замечательным  деянием   подорвать   уважение  к
мятежникам. Если все случается так, как они того желали, мятежники, понимая,
какую  рану  им  нанесли,  в  страхе за  свою  судьбу сначала  обращаются  к
безнадежным и пустым угрозам, подобным шипению змей, а  затем, отчаявшись  в
успехе, обращаются в бегство. И когда наконец они начнут неудержимо катиться
к своей  гибели, короли  смогут  спокойно и в  удобное  для них время, всеми
своими силами  и  всей мощью державы,  как  горой Этна,  преследовать  их  и
подавлять.
        "III. Киклопы, или Подручные террора"
     Рассказывают, что Киклопы сначала за их свирепость  и чудовищность были
низвергнуты  Юпитером в Тартар и осуждены на вечное заключение там, но потом
Земля убедила Юпитера, что ему будет весьма полезно, если он их освободит из
заключения  и поручит  им  выковать  ему молнии.  Так он и  поступил.  Те  с
ревностью и усердием принялись за дело и, подняв грозный шум, изготовили ему
молнии и другие орудия устрашения. Через некоторое время случилось  так, что
Юпитер разгневался на Эскулапа, сына Аполлона, за то, что тот своим лечением
воскресил умершего.  Желая скрыть свой  гнев (ибо причина его была  не очень
справедлива,  ведь поступок Эскулапа был благороден и благочестив), он тайно
возбудил против  него Киклопов, которые тотчас же  поразили его  молниями. В
наказание за это Аполлон с позволения Юпитера пронзил их своими стрелами.
     Мне кажется,  что этот миф говорит о делах государей. Ведь они  сначала
наказывают  своих  жестоких служителей, корыстолюбивых и запятнанных  кровью
своих жертв, отстраняя их от  дел, но потом по совету Земли, т. е. по совету
низкому  и бесчестному, уступая соображениям выгоды,  они снова призывают их
на  службу,  когда появляется  надобность или  для жестоких казней, или  для
безжалостных  поборов.  И  они,  грубые  по природе и  ожесточившиеся  из-за
прошлых неудач, прекрасно понимая, чего от них ждут,  проявляют удивительное
рвение в такого рода делах; но, забывая об осторожности  в торопливой погоне
за  монаршими  милостями,  ловя  тайные   намеки  и  двусмысленные  указания
государей, иной раз  совершают дела, навлекающие на них  ненависть. Государи
же, желая отвести от себя недовольство и отлично зная,  что у них никогда не
будет недостатка в подобного рода орудиях, оставляют их и  отдают на милость
жаждущих  мщения друзей и  близких тех, кого  они  погубили. Они  становятся
предметом народного негодования и под громкий шум  аплодисментов и здравиц в
честь государей, скорее, поздно, чем незаслуженно, несут свою кару.
        "IV. Нарцисс, или Себялюбие"
     Говорят, что  Нарцисс  был  удивительно  красив  и  изящен, но  безумно
заносчив  и невыносимо  презрителен.  И  вот,  любя самого себя  и  презирая
других, он  вел  уединенную  жизнь,  охотясь  в  лесах  вместе  с  немногими
спутниками, для которых он был всем. Следовала повсюду  за  ним и нимфа Эхо.
Но роковым для него оказалось то,  что он однажды в жаркий полдень подошел к
какому-то прозрачному  источнику и склонился над ним. Когда он увидел в воде
собственный образ,  он был захвачен этим  зрелищем и пришел от него  в такое
восхищение, что его никакими силами нельзя было отвлечь от созерцания своего
облика; он так и застыл в вечном  созерцании и в конце концов превратился  в
цветок,  названный его  именем. Этот  цветок  появляется в  начале  весны  и
посвящен подземным богам -- Плутону, Прозерпине и Эвменидам.
     Миф,  как мне кажется, изображает характер и  судьбу тех людей, которые
безгранично себя любят, буквально влюблены в самих себя или  за красоту, или
за  какие-нибудь  иные  достоинства, которыми они одарены от  природы  и для
приобретения которых им  не пришлось приложить  никаких собственных  усилий.
Люди  с таким складом  характера редко появляются  в обществе  или посвящают
себя общественной  деятельности, потому что в таком  случае они неизбежно не
раз  столкнулись бы с пренебрежением  и  презрением, что могло бы  обидеть и
расстроить их.  Поэтому они, как правило, ведут уединенную, замкнутую жизнь,
занимаясь только  своими делами, в  очень узком окружении избранных  друзей,
тех, которые,  как  им кажется, их особенно уважают и любят и  которые им во
всем  угождают и как эхо повторяют каждое их слово. Такой образ жизни портит
их  и  делает  самовлюбленными,  и в конце концов  в восхищении  собственной
персоной  они погружаются в удивительную лень и безделье, как бы цепенеют, и
лишаются  всей  своей  силы  и  энергии.  Изящен  образ  весеннего   цветка,
символизирующего такого рода характеры. Ведь начало деятельности этих  людей
удачно, они  пользуются  успехом, но в зрелом  возрасте выявляется, что  они
обманули возлагавшиеся на  них надежды. Такой  же смысл имеет и то, что этот
цветок  посвящен   подземным  богам;  ибо  люди  такого  склада  оказываются
совершенно неспособными к любому  виду деятельности. А все,  что не приносит
никаких плодов,  а проходит и исчезает, подобно следу корабля в море, -- все
это древние обычно посвящали теням и подземным богам.
        "V. Стикс, или Союзы"
     Хорошо  известно  и  во множестве  мифов встречается упоминание  о  той
своеобразной клятве, которой  всегда  связывали  себя боги, если  не  хотели
оставить себе  никакой возможности  раскаяния. Это  была  клятва  не  именем
какой-нибудь  небесной  силы  или  какого-нибудь  божества, а  Стикса,  реки
подземного  царства,  которая  множеством спиралей окружала дворец Дия.  Это
была единственная формула  клятвы и  никакая другая, кроме нее, не считалась
прочной и нерушимой, потому что за нарушение ее