тью  воссоздавать  и  придумывать   любые  самые
невероятные  сочетания  вещей   иди  отделять  друг  от  друга   предметы  в
действительности неотделимые. Но, как мы заметили выше, понятие поэзии может
восприниматься  в  двух смыслах: с точки зрения словесного  выражения либо с
точки  зрения  ее   содержания.  В  первом  случае  она  представляет  собой
определенный   род  речи:   ведь   стихотворение,   стих   --   это  понятие
стилистическое, определенная форма выражения, не имеющая отношения  к самому
предмету, ибо в равной степени можно в стихотворной форме излагать подлинные
события  и в прозаической --  события вымышленные ^.  Во втором смысле  мы с
самого начала назвали поэзию одним из основных видов знаний и поставили ее в
один  ряд  с  историей,  ибо  она  представляет  собой  не  что   иное,  как
произвольное подражание истории. Таким образом, стремясь  в нашем разделении
выяснить и показать истинный характер каждой отрасли знания и не  следуя (во
многих случаях) обычным установившимся принципам разделения, мы исключаем из
рассмотрения  в  настоящий  момент  сатиры,  элегии, эпиграммы,  оды и  тому
подобное и переносим  разговор о  них  в  разделы  философии  и  ораторского
искусства.  Под именем  же поэзии  мы  рассматриваем  здесь  только историю,
произвольно  воссозданную   фантазией  писателя.  Если  не  говорить  о  тех
принципах  деления,  которые у поэзии оказываются  общими с  историей  (ведь
существуют вымышленные хроники, вымышленные  жизнеописания, даже вымышленные
повествования),  наиболее  правильным  и  соответствующим  сущности предмета
является  деление  поэзии  на  эпическую,  драматическую  и  параболическую.
Эпическая поэзия во всех отношениях подражает истории, так что ее можно было
бы порой принять за последнюю, если бы  только она не прибегала весьма часто
к слишком уж большим преувеличениям.
     Драматическая поэзия --  это как бы наглядная  история;  она изображает
события так, как будто они происходят непосредственно перед  нашими глазами,
история же показывает их как уже  совершившиеся. Параболическая же поэзия --
это история, выражающая абстрактные понятия посредством чувственных образов.
     Эпическая  поэзия (назовем  ее  героической,  имея  при  этом в виду ее
содержание, а  не  стихотворную  форму)  возникает,  по-видимому,  из  самых
благородных оснований и отвечает прежде всего требованиям самой человеческой
природы. Ведь так как чувственный мир  по своему значению ниже, чем разумная
душа (anima rationalis), то поэзия, очевидно,  в изобилии  дает человеческой
природе именно  то,  чего  не  может  ей  дать  история,  и  так  или  иначе
удовлетворяет человеческий  ум  хотя  бы тенями вещей  за отсутствием  вещей
действительных. В самом деле,  если внимательнее рассмотреть  все это, то мы
найдем  в  поэзии  бесспорное  доказательство  того,  что  человеческая душа
стремится к величию более великолепному,  к  порядку более  совершенному,  к
разнообразию  более прекрасному,  чем те, которые  можно  обнаружить в самой
природе  за  все  время существования  рода  человеческого. Поэтому, так как
деяния  и события, составляющие предмет реальной истории, не обладают  таким
величием,  которое   было  бы  способно  удовлетворить  человеческую   душу,
возникает  поэзия, творящая  события более  героические.  Так  как  истинная
история  излагает  ход   событий,  совсем   не  заботясь  о  том,  чтобы  он
демонстрировал  торжество   добродетели  и  наказание   порока,   то  поэзия
исправляет его, приводя действия к такому финалу,  в котором бы торжествовал
закон  возмездия, воздавая  каждому по заслугам. Наконец, истинная  история,
рассказывая  о многих весьма  похожих друг на друга событиях, в конце концов
неизбежно становится скучной  и  неинтересной,  поэзия же привлекает  к себе
внимание  рассказом  о  событиях  неожиданных,  разнообразных,  о  внезапных
переменах,  превратностях судьбы  и  т.  д. Таким образом,  поэзия не только
доставляет  художественное наслаждение, но и способствует  возвышению духа и
улучшению  нравов. Поэтому вполне заслуженно в ней можно увидеть  даже нечто
божественное,  ибо она возвышает  дух  и увлекает его  к  небесам, стремится
согласовать  образы  вещей  со  стремлениями   души,  а  не  подчинить  душу
действительности  (то  что  делают  разум  и история).  Благодаря всем  этим
привлекательным  свойствам  и  очарованию,  покоряющему  человеческую  душу,
усиленному  еще  и музыкой,  придающей  особую сладостность ее  воздействию,
поэзия легко  достигла того, что даже в самые грубые эпохи, даже у варваров,
там,  где  другие  искусства  и  науки  были   совершенно   уничтожены,  она
пользовалась почетом и уважением.
     Драматическая же  поэзия,  для  которой  театр  -- это весь мир,  может
приносить исключительную  пользу  при  условии правильного  понимания  своих
целей. Ибо  театр  может быть  и великой  школой истины,  и  опасной  школой
пороков. Что  касается  пороков,  то театр насаждает их в изобилии, наука же
истины  в наше  время  совершенно забыта  ^. Между тем, хотя  в  современных
государствах  театральные представления  считаются пустым развлечением (если
только  они не приближаются  слишком уж  сильно  к сатире  и  не  становятся
опасными в своих критических выпадах), древние настойчиво стремились к тому,
чтобы театр стал школой воспитания  гражданской доблести. А великим мудрецам
и  выдающимся  философам  театр  представлялся  своего  рода   инструментом,
заставляющим  звучать струны человеческой  души.  И вот  что еще удивительно
верно  (и  в  то  же  время  остается  тайной природы) :  человеческая  душа
оказывается   значительно  более  открытой  и   доступной  для   аффектов  и
впечатлений в тот момент, когда люди собираются вместе, чем тогда, когда они
находятся наедине с собой.
     Параболическая  поэзия занимает выдающееся место  среди остальных видов
поэзии и представляется  людям  чем-то священным и величественным, тем более
что сама религия широко пользуется ее средствами и с ее помощью осуществляет
связь между божественным и человеческим.  Однако и она имеет свои недостатки
благодаря  тому легкомыслию и  несерьезности, с  которыми  люди  относятся к
аллегориям. Она является, так  сказать, "палкой о двух концах" и может  быть
использована в  прямо противоположных  целях. Она может затемнять смысл,  но
может и раскрывать его. В первом случае она -- хитроумное  орудие обмана, во
втором --  определенное средство  обучения. И это средство обучения, которое
помогает раскрыть смысл явлений, в древности использовалось особенно широко.
Поскольку открытия и выводы человеческого разума (даже  те,  которые в  наше
время  общеизвестны и  очевидны)  были в то время  новыми и непривычными, то
люди с трудом воспринимали тонкость этих рассуждений и приходилось прибегать
к  образным  сравнениям  и примерам,  более  доступным  для  понимания,  чем
абстрактные  умозаключения.  Поэтому мы встречаем у  древних  на каждом шагу
множество  всякого  рода  мифов,  притч,  загадок  и сравнений. Отсюда числа
Пифагора, загадки  Сфинкса,  басни  Эзопа и  т. п. Да и  почти все  афоризмы
древних  мудрецов  раскрывают их мысли,  пользуясь сравнениями,  И у римлян,
народа  в  те  времена еще  совершенно  необразованного, Менений Агриппа " с
помощью притчи добился прекращения восстания плебеев.  Наконец, подобно тому
как  иероглифическое  письмо  древнее буквенного,  так  и притчи  появляются
раньше  отвлеченных  логических  доказательств. Даже  в  наше  время  притча
обладает,  как  и  раньше,  исключительной  силой воздействия,  ибо ни  одно
логическое доказательство не может быть столь наглядным и очевидным, ни один
пример не может быть более удачным.
     Вторая  функция  параболической  поэзии,  по  существу  противоположная
первой, состоит  в том, чтобы (как мы  уже  сказали) скрывать истинный смысл
особенно  тех вещей, достоинство  которых требует, чтобы они были скрыты  от
взоров  непосвященных каким-то покровом; и именно  поэтому таинства религии,
секреты политики,  глубины философии облекаются  в одежды басен и аллегорий.
Сомневаются, заключают  ли в  себе древние  поэтические  мифы  некий  тайный
смысл? Во  всяком  случае  сам  я могу заявить, что склонен видеть  в  очень
многих  мифах древних поэтов глубокий  скрытый  смысл.  И  нас  не  заставит
презрительно относиться к ним то,  что эти мифы считаются теперь интересными
лишь  для маленьких детей да школяров грамматического класса и им не придают
серьезного  значения. Наоборот, отлично известно, что  сочинения, содержащие
эти  мифы, являются,  если не говорить  о Священном писании, древнейшими  из
всех, которые создало человечество,  а  сами мифы еще намного древнее и этих
произведений (ибо известно, что они не были созданы самими этими писателями,
а восприняты ими из древней традиции) и поэтому мифы эти похожи  на какое-то
нежное  дуновение,  проникшее  в греческие  свирели  из  песен более древних
народов. И так как все попытки истолкования этих мифов, предпринимавшиеся до
сих пор, принадлежат людям некомпетентным, весьма поверхностно  образованным
и  не  могут  никоим  образом  удовлетворить  нас,  то  следует думать,  что
философская интерпретация  древних мифов  и притч как наука еще должна  быть
создана.  Мы  приведем здесь  один или два  примера такого толкования. Может
быть, это  и  не так  уж  и  важно  само  по себе,  но хотелось бы сохранить
принятый  нами  принцип  изложения, состоящий  в  том,  чтобы,  если  что-то
представляется неясным  относительно тех  научных трудов, которые мы считаем
необходимым создать,  всегда  давать советы  и приводить примеры  того,  как
следует выполнить это. А иначе, пожалуй, кто-нибудь подумает, что у нас  нет
ничего, кроме  самого  поверхностного представления  о предмете,  и что  мы,
подобно авгурам ^, умеем только  в уме своем оценивать пределы, но  не знаем
путей, ведущих туда. Этот раздел  поэзии, как никакой  другой,  нуждается  в
дальнейшем исследовании, дабы  поэзия, как  растение, выросшее само собою на
богатой  почве и никем  не  посеянное, поднялась  над другими искусствами  и
науками и  широко  распростерлась над ними. Однако  приведем всего лишь  три
примера:  первый  --- из  области естественных  наук,  второй  -- из области
политики и последний -- из области этики.
     Первый пример философской интерпретации древних мифов
     в естественной философии
     О ВСЕЛЕННОЙ ПО МИФУ О ПАНЕ
     Древние не  имели единого мнения о происхождении Пана. Одни считали его
сыном Меркурия, другие представляли себе его происхождение совершенно иначе.
Говорили,  что  Пенелопа сожительствовала со всеми  своими женихами и плодом
этого  беспорядочного  сожительства  явился  Пан.  Не следует  оставлять без
внимания и  третью версию  его происхождения: некоторые  считали  Пана сыном
Юпитера и Гюбрис (т. е.  богини дерзости). Каковы бы ни были, однако, версии
его  происхождения, его сестрами всегда  считались Парки, жившие в подземной
пещере.  Сам  же Пан жил  всегда под открытым  небом. С  древних времен Пана
изображают так: на голове у него острые, прямые рога, высоко поднимающиеся к
небу, все  тело  его густо  покрыто  шерстью  и курчавыми волосами,  длинная
борода.  Облик   его  наполовину   человеческий  в  верхней  части  тела   и
полузвериный -- в нижней, козлиные ноги. В руках у него -- знаки его власти:
в  левой -- свирель, сделанная из семи  тростниковых трубочек, в  правой  --
посох, изогнутый сверху. Одет он в шкуру леопарда. Что касается его функций,
то он считался богом охотников, пастухов и вообще сельских  жителей, а также
владыкой  гор. Кроме  того,  подобно Меркурию, он  был  вестником  богов. Он
считался также  предводителем  нимф,  которые  все время  вели  вокруг  него
хороводы  и  плясали;  спутниками его  были  сатиры  и  силены. Помимо всего
прочего он обладал способностью внушать  страх, особенно пустой и суеверный,
который назывался паническим.  Деяния  его  немногочисленны.  Главное  место
среди  них занимает состязание, на которое он вызвал Купидона и был побежден
им ^. Известно также, что он поймал в сети и усмирил гиганта Тифона. А кроме
того, рассказывают,  что,  когда Церера в горе и негодовании из-за похищения
Прозерпины  скрылась  от  богов  и  людей  и все боги  всячески старались ее
разыскать,  отправившись  в  поисках ее во  все концы земли, только  Пану по
какой-то  счастливой  случайности удалось во  время  охоты встретить  ее. Он
осмелился  также  вступить  в  музыкальное  состязание  с  Аполлоном  и даже
оказался  победителем  по решению  судьи состязания  Мидаса (за  это решение
Мидас получил ослиные уши, хотя ему и удавалось их прятать). У Пана почти не
было  любовных  связей.  Древние  называют  лишь  две  или  три,  что  может
показаться весьма удивительным,  тем  более что  буквально  все древние боги
были  весьма  любвеобильны. Рассказывают только,  что  он любил  нимфу  Эхо,
которая  даже  считалась  его  женой. Кроме нее  он был влюблен еще в другую
нимфу  -- Сирингу: эта любовь  была  местью разгневанного Купидона, которого
тот осмелился вызвать на состязание. Говорят также, что  однажды  он увлек в
глубокую чащу леса Луну.  У него  не  было  никакого потомства, что в равной
степени удивительно.  так как боги, особенно мужчины,  были очень плодовиты.
Правда, некоторые считают его дочерью  бойкую служанку Ямбу.  которая всегда
развлекала  гостей веселыми историями; говорят, что она была дочерью Пана от
его жены Эхо. Таков в общих чертах миф о Пане.
     Пан (как показывает уже  само имя) ^ олицетворяет и представляет  собой
Вселенную, т. е. всю совокупность  вещей. О его происхождении существует (да
и,  естественно,  может  существовать)  два  мнения:  или  он происходит  от
Меркурия,  т. е. божественного  слова (что утверждает, не подвергая  это  ни
малейшему сомнению,  и Священное  писание,  да и те философы, которые больше
других,  как  полагают,  прониклись   божественной  мудростью),  или  же  он
происходит  из беспорядочного смешения  семян (confusae  semina) вещей. Ведь
некоторые из философов  считают, что семена вещей бесконечно разнообразны по
своей субстанции;  отсюда возникла теория "гомеомерий", которую  создал или,
может   быть,   лишь   развил   Анаксагор.   Некоторые   высказывали   более
проницательное и разумное мнение о том,  что для создания всего разнообразия
вещей  вполне достаточно  первооснов, обладающих одной и той же субстанцией,
но  разнообразных  по  форме, хотя формы  эти  вполне  определенны.  Все  же
остальное, по их мнению, зависит от их положения и соединения друг с другом.
На этой основе возникает учение об  атомах, которое развивал  Демокрит, хотя
создателем его был Левкипп. Другие же хотя  и выдвигали какое-то одно начало
сущего  (Фалес --  воду, Анаксимен -- воздух, Гераклит -- огонь),  однако же
считали,  что это  начало,  будучи  актуально единым,  потенциально является
разнообразным  и делимым, скрывающим в себе  семена всех  вещей.  Те же, кто
(подобно Платону и Аристотелю) утверждал, что материя вообще лишена каких бы
то  ни  было  свойств,  аморфна  и  безразлична к формам,  значительно ближе
подходили к смыслу мифа. Они рассматривали  материю как публичную женщину, а
формы -- как  ее клиентов  ". Таким образом, все мнения о первоосновах вещей
сводятся к этим двум  основным положениям:  либо мир происходит от Меркурия,
либо от Пенелопы  со всеми ее  женихами.  Третья  версия происхождения  Пана
наводит на мысль  о том,  что греки, по-видимому,  слышали что-то, то ли  от
египтян,   то   ли   каким-либо   иным  путем,   о   еврейских   религиозных
представлениях.  Эту  версию можно  отнести  не к первоначальному  состоянию
мифа,  когда он  лишь  создавался, а  к  тому времени,  когда  уже произошло
грехопадение Адама и мир стал доступен смерти и порче.  Это состояние было и
остается  порождением  Бога  и  греха (или дерзости).  Ведь  грех Адама  был
результатом  дерзости,  так  как он "захотел  стать  подобным  Богу".  Таким
образом, все  эти  три версии происхождения Пана  могут оказаться  по-своему
правильными, если правильно учитывать и обстоятельства, и время их создания.
Ведь  этот  Пан  (каким мы  его  теперь  видим  и  понимаем)  происходит  от
божественного  слова, и вместе с  тем  в  его  создании  принимает участие и
бесформенная  материя  (которая,  впрочем, сама является созданием  Бога), и
грех, принесший с собой порчу.
     Судьбы вещей поистине являются сестрами их природы. Ведь понятие судьбы
охватывает и происхождение вещей, и их существование, и их гибель, равно как
и упадок и возвышение, страдание и  счастье, наконец, вообще любое состояние
индивидуума,   которое,   однако,   за   исключением   каких-то   выдающихся
индивидуумов (будь то  человек,  или  город, или народ), вообще не поддается
наблюдению и познанию. Но источником всех этих столь разнообразных состояний
индивидуумов является Пан,  т.  е.  природа вещей,  так  что  по отношению к
индивидуумам природные связи  и нить  Парок  представляют собой  по существу
одно и то  же. Кроме  того, Пан, по представлению древних, живет всегда  под
открытым  небом,  Парки  же  --  в  огромной  подземной  пещере, откуда  они
внезапно,  как вихрь,  налетают  на людей: этот образ  говорит  о  том,  что
природа и внешняя сторона Вселенной открыты и доступны  для взора, судьбы же
индивидуумов скрыты и неожиданны.  И если даже брать понятие  судьбы в более
широком смысле, применяя его решительно к любому факту, а не только к  более
или  менее  замечательному, то  и в этом смысле оно великолепно  совпадает с
понятием  мироздания, ибо в природе нет ничего столь незначительного, что не
имело бы своей причины, и, с другой  стороны, нет ничего столь великого, что
в свою очередь  не  зависело  бы  от чего-то другого.  Итак, сама мастерская
природы в споем лоне  и  в  своих недрах  производит  все явления, большие и
малые,  в  свое  время   и  по  определенному  закону.  Поэтому  нет  ничего
удивительного  в  том, что Парки изображаются  законными сестрами Пана. Ведь
Фортуна  -- дочь черня  и привлекает лишь несерьезных философов. Конечно же,
Эпикур  произносит  но  только  безбожные,  но  даже,  как  мне  кажется,  и
совершенно безумные речи, когда говорит, что "лучше верить мифу о богах, чем
быть рабом судьбы" *", как будто во Вселенной, подобно острову в море, может
существовать  хоть  что-нибудь,  что   было  бы  свободно   от  естественной
взаимосвязи  вещей.  Но  дело  в  том,  что  Эпикур  (как  явствует  из  его
собственных слов), приспосабливая свою естественную философию к нуждам своей
этики  и  подчиняя  ее  им,  не  желал  допустить  ни  одного теоретического
положения, которое могло бы подействовать угнетающе и  болезненно  на  душу,
нарушить   и   поколебать   знаменитую  эвтимию   ("благодушие"),   понятие,
заимствованное  им  у  Демокрита.  Поэтому,  заботясь  скорее  о   радостном
состоянии  духа, чем об истине, он полностью освободился от  тяготеющего над
людьми ига,  отбросив прочь  как  неизбежность  судьбы,  так  и  страх перед
богами. Однако об отношении Парок и Пана сказано вполне достаточно.
     Мир (Пан)  изображается  с  рогами  -- внизу,  в  основании, широкими и
кверху заостренными. Но и вся природа образует собой своего рода заостренную
пирамиду.   Действительно,   индивидуумы,   образующие   основание  природы,
бесчисленны;  они   образуют  многочисленные   виды;  в  свою  очередь  виды
объединяются  в роды; эти последние, поднимаясь  к  более  общим категориям,
постепенно  все теснее стягиваются, пока наконец  природа не соединяется как
бы в одной точке; это  и обозначается пирамидальной формой  рогов Пана.  Нет
совершенно  ничего удивительного и в том,  что его рога  достигают  даже  до
неба:  ведь самое возвышенное в природе, т. е. общие  идеи, в какой-то  мере
соприкасается  с божественным. Поэтому и говорили, что  знаменитая, воспет