езного, что не  имеет родства или соответствия  с уже
изобретенным и целиком расположено за пределами  воображения. Оно до сих пор
еще не открыто, но, без  сомнения, в ходе и  круговороте  многих веков и это
появится, как  появилось предыдущее. Однако  тем путем, о котором  мы теперь
говорим,  все  это  можно  представить  и  предвосхитить быстро, немедленно,
тотчас.
        "CX"
     Но встречаются  и другие открытия,  такие, которые доказывают,  что род
человеческий может миновать и оставить без внимания даже лежащие  у него под
ногами замечательные находки.  Действительно,  если  изобретение пороха, или
шелковой  нити,  или  мореходной  иглы,  или сахара, или  бумаги  зависит от
некоторых  свойств  вещей и  природы,  то  уж  в  искусстве  книгопечатания,
конечно, нет ничего, что бы ни было явно и почти самоочевидно. И все же люди
в продолжение стольких  веков были лишены этого прекраснейшего  изобретения,
которое так содействует распространению знаний. Они не  обратили внимания на
то, что,  хотя  знаки  букв разместить  труднее,  чем писать буквы движением
руки,  но  зато  размещенные  однажды  буквы  дают  бесчисленное  количество
отпечатков, а буквы, начертанные рукой, дают только одну рукопись; или же не
заметили   того,  что  краска  может  быть  настолько   сгущена,  чтобы  она
окрашивала,  а  не  текла,  особенно  когда  буквы  опрокинуты  и  печатание
производится сверху.
     Однако ум человеческий обычно столь неловок и  плохо расположен на этом
пути  открытия,  что  сначала  он себе  не  доверяет,  а  вскоре  доходит до
презрения к себе:  сначала ему кажется, что подобное изобретение невероятно;
а  после того как оно  сделано, кажется невероятным, что  люди так  долго не
замечали его. Но и это по справедливости дает повод к надежде. Есть, значит,
много до  сих  пор  остающихся  без  движения открытий, которые  могут  быть
выведены посредством того,  что мы  называем  научным  опытом,  не только из
неизвестных ранее действий, но  также из перенесения, сочетания и применения
действий уже известных.
        "CXI"
     Нельзя  упускать для  создания  надежды также  и  следующее. Пусть люди
подумают о бесконечном расточении ума,  времени и  способностей, которые они
отдают вещам и занятиям много меньшей  пользы  и ценности;  если бы обратить
хоть некоторую часть этого на занятия здравые и положительные, то не было бы
такой  трудности, которую  нельзя было  бы  преодолеть. Это  мы сочли нужным
прибавить по той причине, что открыто признаем: такое собирание естественной
и опытной  истории, каким мы  его замышляем и  каким оно  должно быть,  есть
великое, как бы царское дело, которое потребует много труда и издержек.
        "CXII"
     Пусть никто не устрашится множества частностей, пусть это  скорее ведет
его к надежде. Ибо частные явления искусств и природы составляют лишь горсть
по  сравнению с  вымыслами  ума,  оторванными и отвлеченными  от очевидности
вещей. Исход этого пути открыт и почти близок. Иной же путь исхода не имеет,
но бесконечно запутан. Люди же до сих пор мало задерживались на опыте и лишь
слегка  его  касались,  а  на размышления и выдумки ума  тратили бесконечное
время.  Если бы среди нас был кто-нибудь, кто  отвечал бы  нам  на вопросы о
фактах  природы,  то  открытие всех причин и завершение наук  было  бы делом
немногих лет.
        "CXIII"
     Мы   считаем  также,   что  надежде  людей  может  кое-чем  помочь  наш
собственный  пример. Мы  говорим  это не  из тщеславия,  а потому,  что  это
полезно сказать. Если кто не верит, пусть посмотрит,  как я,  человек  среди
людей  моего  времени наиболее  занятый  гражданскими  делами  и  не  совсем
крепкого здоровья (на  что тратится много  времени), хотя и вполне  первый в
этом  деле, не  идя ни по чьим следам, не сообщаясь в этом  деле ни с кем из
смертных, все же твердо вступил на истинный путь и, подчиняя ум вещам, таким
образом (как мы полагаем) подвинул это дело несколько вперед. Пусть он тогда
посмотрит,  чего можно ожидать после этих наших указаний от людей, у которых
много  досуга, а  также  от  соединения трудов  и от распорядка времени; тем
более  что по  этому пути  может  идти  не один  лишь  человек  (как по пути
рассуждений),  а  могут  быть   наилучшим  образом  распределены   и   затем
сопоставлены  труды и  работы людей (особенно в том, что  касается собирания
опыта). Люди тогда только  начнут сознавать свои силы, когда  не бесконечное
количество людей будет делать одно и то  же, но один будет совершать одно, а
другой -- другое.
        "CXIV"
     Наконец,  если бы  даже  ветер надежды,  который дует со стороны  этого
Нового Света[46],  был  гораздо менее надежен и  более слаб,  то  и
тогда все  же, полагаем  мы,  следовало бы сделать  эту  попытку (если мы не
хотим  совершенно пасть  духом).  Ведь  опасность  не  совершить  попытку  и
опасность испытать неудачу не равны. Ибо в первом  случае мы теряем огромные
блага,  а во  втором -- лишь  небольшую  человеческую работу. Из всего  нами
сказанного, а также из  несказанного очевидно, что  у нас достаточно надежды
на успех не  только для  человека усердного и предприимчивого, но даже и для
благоразумного и трезвого.
        "CXV"
     Итак,  мы  сказали  о  необходимости  отбросить  то  отчаяние,  которое
является   одной  из  могущественнейших  причин  замедления  развития  наук;
закончена также речь о признаках  и  причинах заблуждений, бездеятельности и
укоренившегося  невежества;  сказанного  тем более достаточно, что  особенно
тонкие причины,  недоступные  суждению  или  наблюдению  толпы, должны  быть
отнесены к тому, что сказано об идолах человеческой души.
     И  здесь  также  должна  быть  закончена  разрушительная  часть  нашего
Восстановления, которая состоит из трех опровержений, а именно: опровержения
прирожденного  человеческого ума, предоставленного самому себе; опровержения
доказательств  и  опровержения  теорий, или  принятых  философий  и  учений.
Опровержение их  было  таково,  каким  оно только  могло  быть,  т. е. через
указания  и  очевидные причины, ибо никаких других опровержений мы не  могли
применить,  расходясь  с  остальными  и  в  основных  началах  и  в  методах
доказательств.
     Поэтому  теперь  своевременно будет  обратиться  к  самому искусству  и
образцу  истолкования  природы,  хотя  все  еще  остается кое-что, что  надо
предпослать. Ибо  поскольку цель  этой первой книги афоризмов -- подготовить
разум  людей  для понимания  и восприятия  того,  что  последует, то теперь,
очистив,  пригладив и  выровняв  площадь  ума, остается  еще утвердить ум  в
хорошем  положении и как бы в благоприятном аспекте  для  того, что  мы  ему
предложим. Ведь предубеждение относительно новой  вещи обусловлено не только
преобладающей силой старого мнения, но и наличием предвзятого ложного мнения
или представления о предлагаемой вещи. Итак, попытаемся создать правильные и
истинные мнения о том, что мы приводим, пусть лишь временные и как бы взятые
взаймы, пока сама вещь не будет вполне познана.
        "CXVI"
     Прежде всего мы считаем нужным потребовать, чтобы люди не думали, будто
мы,  подобно  древним  грекам  или  некоторым  людям  нового  времени,  как,
например,  Телезию, Патрицию, Северину,  желаем  основать какую-то  школу  в
философии. Не к тому мы стремимся и не думаем, чтобы для счастья людей много
значило,  какие у кого  абстрактные мнения  о  природе и  началах вещей. Нет
сомнения  в  том, что много  еще в  этой области можно возобновить старого и
ввести  нового,  подобно  тому как  могут быть  предположены  многочисленные
теории неба, которые достаточно хорошо сходятся  с явлениями, но  расходятся
между собой.
     Мы  же не заботимся о  такого  рода  предположительных и  вместе с  тем
бесполезных  вещах.  Напротив  того,  мы решили  испытать,  не  можем ли  мы
положить  более   прочное   основание  действенному  могуществу   и  величию
человеческому и  расширить его границы. И хотя в отношении некоторых частных
предметов у нас есть, как  мы  полагаем, более правильные,  более истинные и
более плодотворные суждения, чем те, которыми люди пользуются до сих пор (их
мы собрали в пятой  части нашего  Восстановления), все  же мы  не предлагаем
никакой всеобщей и цельной теории.  Ибо,  кажется, еще не  пришло  для этого
время. И я даже не  надеюсь прожить достаточно  для завершения шестой  части
Восстановления  (которая  предназначена  для  философии,  открытой  законным
истолкованием  природы). Мы  считаем, однако,  достаточным,  если,  действуя
трезво и  с пользой в  средней  части[47], успеем бросить потомству
семена более беспристрастной  истины и не  отступим  перед  началами великих
дел.
        "CXVII"
     Не будучи  основателями  школы, мы равным  образом и не  раздаем щедрых
обещаний  относительно   частных   практических  результатов.   Однако   тут
кто-нибудь может возразить,  что  мы, столь часто  упоминая о практике и все
приводя к ней, должны бы представить в виде залога какие-нибудь практические
результаты. Но наш путь и наш метод (как мы  часто ясно говорили и как я  бы
хотел сказать это и теперь) состоят в следующем: мы извлекаем не практику из
практики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и
опытов  и  из  причин  и  аксиом  снова  практику  и   опыты   как  законные
истолкователи природы.
     И хотя в  наших  таблицах открытия (из которых состоит  четвертая часть
нашего  Восстановления), а также в примерах частностей (которые  мы приводим
во второй части),  а кроме  того, и в наших  замечаниях относительно истории
(которая  изложена  в  третьей  части труда) каждый  человек,  даже  средней
проницательности и  прозорливости, найдет  много указаний, касающихся важных
практических применений, однако мы откровенно признаем, что  та естественная
история,  которая  у нас  теперь  имеется  (из  книг ли  или из собственного
исследования), недостаточно  богата и  проверена,  чтобы  удовлетворить  или
послужить законному истолкованию.
     Итак,  если  найдется  кто-либо  более  способный  и  подготовленный  в
механике, а также более проворный  в погоне  за практикой посредством одного
лишь обращения к опытам, мы ему предоставляем и разрешаем  эту деятельность:
извлекать, как бы срывая по дороге из нашей истории и таблиц многое, что  он
сможет приложить  к практике, пользуясь как бы  процентами, пока не окажется
возможным получать самый  капитал. Мы  же, устремляясь к  большему, осуждаем
всякую преждевременную  задержку  в  такого  рода делах,  так  же как яблоки
Аталанты (как мы часто говорим). Мы не  хватаем по-детски золотых яблок,  но
все возлагаем на  победу науки  в  состязании с  природой и не  спешим снять
посев в зеленых всходах, а ждем своевременной жатвы.
        "CXVIII"
     Тот, кто прочтет нашу историю и таблицы  открытия, может, без сомнения,
натолкнуться  на  что-либо менее достоверное или  совершенно ложное в  самих
опытах.  И  поэтому  он, возможно, подумает, что наши открытия опираются  на
ложные  и  сомнительные основания и начала. В действительности же это ничего
не значит. Ибо  в  начале дела неизбежно  должно происходить нечто подобное.
Ведь это равносильно тому, как если в писаном или в печатном произведении та
или  иная  буква  поставлена  или  расположена  неверно:  это   мало  мешает
читающему,  поскольку ошибки легко исправляются по  самому смыслу. Точно так
же пусть  люди  подумают о  том, что в естественной  истории можно  ошибочно
поверить  многим опытам  и принять  их,  но  спустя короткое время их  легко
отвергнуть  и отбросить  на  основании  найденных причин и  аксиом.  Однако,
действительно,  если  в  естественной  истории  и   опытах  будут   большие,
многочисленные и  непрерывные  заблуждения,  то их  невозможно исправить или
устранить  никакой  удачей  дарования  или искусства.  Итак,  если  в  нашей
естественной истории,  которая была  собрана  и испытана с таким  усердием и
строгостью  и с почти религиозным рвением, находится  в  частностях что-либо
ложное или ошибочное,  что же тогда  должно сказать про обычную естественную
историю, которая  столь легковесна и небрежна по  сравнению с  нашей? Или  о
философии и  науках, построенных на этом сыпучем песке? Поэтому пусть никого
не волнует то, что мы сказали.
        "CXIX"
     В нашей истории и опытах даже встретится немало вещей, с одной стороны,
тривиальных  и общеизвестных, с другой -- низких и недостойных  и,  наконец,
слишком  тонких и совершенно умозрительных  и вроде  бы совсем  бесполезных.
Этого рода вещи могут отвратить от себя интересы людей.
     Что  касается тех  вещей,  которые кажутся  общеизвестными,  пусть люди
подумают: до сих пор  они занимались  только тем, что сообразовывали причины
редких вещей с вещами, случающимися часто, и не  искали никаких причин того,
что случается часто, но принимали это как допущенное и принятое.
     Так, они не исследуют причин тяготения,  вращения небесных  тел, тепла,
холода, света,  твердости,  мягкости,  разреженности,  плотности,  жидкости,
крепости,  одушевленности,  неодушевленности, сходства, несходства, наконец,
органического. Они принимают  все  это как явное и очевидное и рассуждают  и
спорят только  относительно тех вещей, которые  случаются не столь  часто  и
привычно.
     Но  мы, достаточно зная о том, что нельзя составить никакого суждения о
редких  или  замечательных  вещах и, еще менее  того, извлечь на  свет новые
вещи, пока не  будут по порядку проверены и открыты причины обычных  вещей и
причины причин, по  необходимости  принуждены  принять в  нашу историю самые
обычные вещи. Мало того, ничто,  как  мы  убедились, не преграждало так путь
философии,  как  то,  что люди  не  останавливались  и  не  задерживались  в
созерцании частых  и простых явлений, но принимали их мимоходом  и  не имели
обыкновения доискиваться их  причины, так  что  сведения о неизвестных вещах
приходится искать не чаще, чем внимания к известным.
        "CXX"
     Что  же  касается  низких или  даже непристойных вещей, о  которых, как
сказал    Плиний,    можно    говорить,    лишь   предварительно    испросив
позволения[48], то и  эти вещи должны  быть приняты  в естественной
истории не менее, чем прекраснейшие и  драгоценнейшие.  Естественная история
от этого не будет осквернена. Ведь солнце одинаково проникает и во дворцы, и
в  клоаки и все же не оскверняется. Мы же не воздвигаем какой-либо Капитолий
или пирамиду в честь человеческого высокомерия, но основываем в человеческом
разуме священный храм по образцу  мира. И  мы следуем этому образцу. Ибо то,
что достойно  для бытия, достойно  и для познания, которое  есть изображение
бытия. Одинаково существует как низкое,  так и прекрасное. В самом деле, как
из    какого-либо   гниющего   материала,    как,   например,    мускуса   и
цибета[49], порождаются  иногда лучшие ароматы,  так и из  низких и
грязных  явлений  исходят  порой замечательнейшие свет и познание. Однако об
этом сказано уже  слишком много, ибо такой род брезгливости вполне относится
лишь к детям и неженкам.
        "CXXI"
     Более  тщательно надо  рассмотреть  следующее:  возможно, что многое  в
нашей  истории  пониманию  толпы или даже  чьему-либо разуму,  привыкшему  к
обычным  вещам, покажется пустыми и бесполезными  тонкостями.  Итак, об этом
прежде всего сказано и должно быть еще сказано, а именно: вначале и в первое
время мы ищем  только  светоносных  опытов,  а  не плодоносных, поступая  по
примеру  божественного творения,  которое,  как мы часто  говорили, в первый
день создало только один свет и отдало ему одному целый день, не присоединяя
в этот день никакого материального деяния.
     Поэтому, если кто-либо  сочтет, что вещи этого рода  бесполезны, то это
равносильно  тому, как  если бы он думал, что и у  света нет никакой пользы,
ибо это  вещь неосязаемая и  нематериальная. Действительно, следует сказать,
что хорошо проверенное  и определенное  познание  простых натур есть  как бы
свет.  Оно  открывает  доступ  к  самым  глубинам  практических  приложений,
могущественно  охватывает  и  влечет  за собой  все  колонны  и  войска этих
приложений и открывает нам истоки замечательнейших аксиом, хотя само по себе
оно не столь полезно. Ведь и буквы сами  по себе отдельно ничего не означают
и не приносят  какой-либо пользы, но  составляют как бы  первую материю  для
сложения каждой речи. Так же и семена вещей,  сильные своими  возможностями,
совершенно не  могут быть  использованы,  кроме как в своем развитии.  Так и
рассеянные  лучи   самого   света   ничего  не   могут  уделить   от   своей
благодетельности, пока они не собраны.
     Если  кто-либо недоволен  умозрительными  тонкостями,  то что  же тогда
сказать  о  схоластах,  которые без конца  предавались тонкостям?  Ведь  эти
тонкости сводились к словам  или по  крайней  мере к ходячим  понятиям  (что
означает то  же самое), а не  к  вещам или  природе. Они были бесполезны  не
только  вначале, но и  в  дальнейшем, а  не как  те, о  которых мы  говорим,
бесполезны в настоящем, но  бесконечно полезны  в дальнейшем.  Пусть же люди
знают достоверно, что тонкость споров и рассуждений ума станет  запоздалой и
превратной после  открытия  аксиом. Истинное же и надлежащее  или по крайней
мере предпочтительное время для тонкости заключается во взвешивании опыта  и
выводе из него аксиом. Ибо  хотя та или  другая тонкость старается уловить и
обнять  природу, однако  никогда  она ее не схватит  и  не обнимет. В высшей
степени  правильно  то,  что  обычно говорят о случае  или  о  фортуне, если
отнести   это   к   природе:   "На   лбу  у  нее  волосы,   но  с  тыла  она
лысая"[50].
     Наконец, относительно презрительного отношения в естественной истории к
вещам обычным, или низким, или слишком тонким  и  бесполезным в своем начале
пусть будут вещанием  оракула слова, обращенные бедной женщиной к надменному
властителю, который  отверг ее просьбу как вещь недостойную и слишком низкую
для его величия: "Перестань тогда быть царем"[51]. Ибо  несомненно,
что тот, кто не захочет уделить внимание вещам этого рода, как слишком малым
и ничтожным,  тот  не  сможет ни  получить,  ни  осуществить господство  над
природой.
        "CXXII"
     Возможно  и  такое возражение: удивительно и недопустимо, что мы как бы
одним ударом и натиском ниспровергаем все науки  и всех авторов, и притом не
взяв  себе  для помощи  и руководства кого-либо  из древних, а как бы своими
собственными силами.
     Однако  мы  знаем,   что,   если  бы  мы  пожелали   действовать  менее
добросовестно,  нам  было бы нетрудно  возвести то, что мы предлагаем, или к
древним векам,  предшествующим временам греков (когда науки о природе,  быть
может, процветали больше, однако с  меньшим шумом и еще не дождались труб  и
свирелей греков), или даже (хотя бы частично) к некоторым из самих  греков и
искать  у них подтверждения и почета, наподобие выскочек, которые промышляют
и  заимствуют себе  благородство  от  какого-либо  старого  рода,  пользуясь
помощью  генеалогии.  Мы  же, полагаясь  на  очевидность  вещей, отбрасываем
всякое пользование выдумкой и обманом. И мы считаем, что  для  дела не столь
важно,  было  ли  уже известно древним то, что мы  откроем,  всходили или же
заходили эти  открытия среди превратности  вещей и веков,  --  не более, чем
должна заботить людей мысль, был ли Новый Свет островом Атлантида, известным
древнему  миру[52],  или  же  только  теперь  впервые  открыт.  Ибо
открытия новых вещей должно искать от света природы, а не от мглы древности.
     Что же касается универсальности этого нашего опровержения, то оно, если
правильно,  конечно, рассудить,  и более основательно и более  скромно,  чем
если бы касалось только  одной части. Ведь если бы заблуждения не коренились
в первых понятиях, то не могло случиться,  что некоторые правильные открытия
не   исправил