гих, которые в не меньшей степени их
заслуживают.
     "Притча XXXIV"
     "Как в воде отражается лицо, так сердца людей понятны для мудрых" ^.
     "Объяснение"
     Притча  говорит  об  отличии  умов  мудрецов от  умов  остальных людей,
сравнивая первые с гладью воды или зеркалом, которые отражают вид.  и образы
вещей, а вторые уподобляя земле или необработанному  камню, в которых ничего
не отражается. Сравнение души  мудрого человека с зеркалом тем  более метко,
что  в  зеркале  можно  вместе  с  образами  других  людей  увидеть  и  свой
собственный образ,  а это  без помощи зеркала недоступно  даже самим глазам.
Поэтому  если  ум  мудрого  человека  настолько  гибок  и проницателен,  что
способен   наблюдать  и  познавать  бесчисленное  множество  других  умов  и
характеров,  то остается только приложить  максимум  усилий к  тому, чтобы и
методы наблюдений были столь же разнообразны, как и их объекты.
     К тысячам сможет сердец умный ключи подыскать ".
     На  этих  пословицах Соломона  мы задержались,  быть  может,  несколько
дольше,  чем это было необходимо  для  простой  иллюстрации,  но нас слишком
увлекло значение самой темы и величие автора.
     Не только у евреев, но и у  других древних народов мудрецы очень часто,
сделав какое-то наблюдение, которое  могло  бы быть полезным в  жизни людей,
выражали его в  краткой и  чеканной форме какой-нибудь сентенции, притчи или
даже мифа. Но что касается мифов, то (как было сказано в другом месте ^) они
в свое  время заменяли  собой  и  пополняли  недостаток примеров, но теперь,
когда  мы  в  изобилии  обладаем  историческим  материалом,  появился  более
правильный и быстрый путь к поставленной  цели.  Наиболее подходящим методом
изложения, лучше  всего отвечающим  столь  разнообразному  и многочисленному
материалу,  который охватывается трактатом, посвященным деловым отношениям и
известным  случаям,  является тот, который  избрал Макиавелли  для изложения
политических вопросов, а  именно наблюдения или, как говорят, рассуждения на
материале  тех или  иных исторических примеров. Ибо знание,  которое  совсем
недавно, буквально  на наших  глазах было извлечено из частных фактов, лучше
других знает обратный путь к этим фактам; и, конечно же, значительно больший
результат  достигается тогда,  когда рассуждения и  размышления  вытекают из
примеров,  чем  тогда, когда пример  лишь иллюстрирует  рассуждение.  И  это
вопрос  не только  порядка  изложения, но и самого существа дела. Ведь когда
пример выступает как основа всех рассуждений, он  обычно излагается наиболее
подробно,  знакомя  нас  со  всей  суммой  обстоятельств,  а  это  иной  раз
заставляет изменить ход рассуждения, а иногда дополняет его, что делает этот
пример образцом  для  подражания  и  практической  деятельности.  Когда  же,
наоборот,  примеры  приводятся  лишь  для  подтверждения   рассуждения,  они
излагаются кратко и сухо и, подобно рабам, лишь исполняют волю рассуждения.
     Но  вот  какого рода различие  было бы весьма интересно отметить:  если
всеобщая  история  дает  нам  великолепный   материал  для  рассуждений   на
политические темы,  подобный трактату Макиавелли, то  факты из жизнеописаний
прекрасно могут быть использованы как прецеденты деловой практики, поскольку
этот жанр охватывает все разнообразие конкретных случаев и событий, от самых
важных до  самых незначительных.  Но  это  не  все; можно  найти  еще  более
подходящий материал  для выработки предписаний в деловой практике, чем  тот,
который дают  нам  оба  этих  вида истории.  Мы  имеем  в  виду  письма, но,
разумеется, содержательные и серьезные, такие, как письма Цицерона  к Аттику
и  некоторые другие, потому что письма дают нам обычно  более живое и точное
представление  о событиях,  чем  хроники и  жизнеописания. Таким образом, мы
сказали все и о  содержании, и  о  форме  первого раздела  учения  о деловых
отношениях,  которое  исследует  известные случаи и которое, как мы считаем,
должно быть создано.
     Есть и  другой  раздел того  же  учения, который так  же  отличается от
первого, о котором мы говорили, как отличаются понятия "быть мудрым" и "быть
мудрым для себя". Первое как бы направлено от центра к окружности, второе --
от окружности к  центру. Ведь существует  определенное умение  давать советы
другим  и существует  умение  заботиться  о  собственных делах;  они  иногда
совмещаются, но  чаще не совпадают. Многие  весьма разумно ведут собственные
дела, но совершенно беспомощны в  управлении государством и не способны даже
дать  разумного  совета другим; они похожи  на  муравьев  -- существ, хорошо
умеющих  заботиться о самих себе, но очень вредных для сада. Эта способность
"быть разумным  для себя" была прекрасно известна  еще самим римлянам,  хотя
они умели в  то же время наилучшим образом заботиться и об интересах родины.
Поэтому комический  поэт  говорит: "Ведь, ей-Богу, мудрец сам  создает  свое
счастье!"^  Это  даже стало у  них пословицей:  "Каждый  человек  --  кузнец
собственного счастья" ",  а  Ливий приписывает это качество Катону Старшему:
"В этом  человеке была такая сила ума и таланта,  что, где бы он ни родился,
он, вероятно, сам создал бы себе счастье" ^.
     Этот род мудрости, если его слишком подчеркивать и выставлять  напоказ,
всегда  рассматривается  не только как "неполитичный", но даже как в  чем-то
несчастливый и зловещий.  Это  можно  видеть на  примере  афинянина Тимофея,
который,  совершив  немало  славных  деяний  во славу  и  на  пользу  своего
государства и отчитываясь перед народом о своей деятельности (как это было в
то  время  принято),  рассказ  о  каждом из  своих дел  завершал  следующими
словами: "Но в  этом  нет никакой заслуги фортуны"  ^. И  случилось так, что
впоследствии у него никогда не  было ни в чем удачи. Конечно, ведь эти слова
слишком заносчивы и звучат высокомерно, подобно  словам Иезекииля о фараоне:
"Ты говоришь, это моя река и сам я создал самого себя",  или  словам пророка
Аввакума:  "Они радуются  и приносят  жертвы собственным  сетям" ^, или  еще
словам поэта о "презирателе богов" Мезенции:
     Будь мне за бога рука! Да поможет мне дрот, что колеблю ".
     Наконец,  Юлий  Цезарь  никогда,  насколько  мне  известно, не  выдавал
безумия  своих  тайных  помыслов,  за  исключением  одного   случая.   Когда
предсказатель  стал  говорить  ему,  что расположение  внутренностей  жертвы
неблагоприятно, он тихо проворчал: "Будет благоприятно, если я захочу" "^, и
эти слова не  намного  опередили его трагическую  гибель. Действительно, эта
чрезмерная самоуверенность, как мы уже сказали,  не только  нечестива, но  и
зловеща. Поэтому великие  и истинно мудрые люди предпочитали все свои успехи
приписывать своему счастью, а не достоинствам и энергии: так, Сулла дал себе
прозвище  "счастливый",  а  не "великий",  а Цезарь (на  этот  раз удачнее),
обращаясь к кормчему корабля, сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ".
     Однако же такие сентенции,  как "Каждый человек -- кузнец  собственного
счастья", "Мудрец  будет господствовать  над звездами", "Для добродетели нет
недоступной дороги" ^ и т. п., если их понимать скорее как своего рода шпоры
для  энергии,  чем  для дерзости, считая,  что они должны  породить  в людях
настойчивость   и   твердость  в  осуществлении  принятого   решения,  а  не
заносчивость и бахвальство, с полным основанием  рассматривались как здравые
и полезные и, без  сомнения, занимали такое  место в сознании великих людей,
что они  иногда с трудом скрывали подобные мысли.  Мы, например,  видим, что
Август Цезарь (который скорее отличался от своего  дяди, чем уступал ему, но
во всяком случае  был человеком несколько более скромным), умирая,  попросил
друзей, стоявших  у его ложа, аплодировать ему, когда он испустит  последний
вздох, как бы сам сознавая, что он удачно сыграл свою роль в жизни "°'. Этот
раздел  науки также  должен быть  отнесен  к  числу  тех, которые необходимо
создать, не  потому,  что  эта  наука не  применяется на практике, наоборот,
нужда в ней  возникает слишком часто,  но  потому,  что книги  хранят о  ней
глубокое  молчание.  Поэтому,  по  нашему  обыкновению,  как  и  раньше,  мы
рассмотрим здесь некоторые важнейшие  моменты  этого  учения. Будем называть
его "Кузнец счастья" (как мы говорили), или "Учение о жизненной карьере".
     На первый взгляд может даже показаться, что я говорю  о чем-то  новом и
необычном, собираясь  научить  людей  тому, каким  образом  они могут  стать
"кузнецами  своего  счастья",  т. е.  излагая  учение,  которое  наверняка с
радостью захотят изучать буквально все, пока не увидят,  какие трудности оно
заключает в себе.  Ведь то, что необходимо для  достижения счастья, не менее
значительно,  столь же редко и  не  менее трудно, чем то, что необходимо для
достижения  добродетели, и в равной  мере тяжело  и  трудно стать и истинным
политиком,  и истинно нравственным человеком.  Разработка же этого учения  в
огромной степени содействует росту значения и авторитету  науки. Ведь прежде
всего для чести науки чрезвычайно важно, чтобы все эти догматики поняли, что
образование ни в коем случае не  должно быть похожим  на  жаворонка, который
умеет только носиться в  вышине, наслаждаясь  собственным  пением, и  больше
ничего; нет, оно скорее должно быть сродни ястребу, который умеет и парить в
вышине, и,  если захочет,  броситься вниз и схватить добычу. Далее, развитие
этого учения  способствует  и совершенствованию наук, ибо основным принципом
всякого  подлинного  исследования является то,  что в материальной сфере нет
ничего, что бы не имело параллели в хрустальной сфере, т. е. в интеллекте. А
это означает, что в практике  не может быть ничего, что не имело бы какой-то
своей науки или теории. Однако наука все  же без особого  восхищения смотрит
на это искусство строить счастье и считает это делом второстепенным. Ведь ни
для кого ни  при  каких  обстоятельствах  собственное счастье не  может быть
платой, достойной ниспосланного нам Богом  даром бытия. Более  того, нередко
люди  выдающиеся добровольно  отказываются  от собственного благополучия для
того, чтобы  посвятить себя  более возвышенным  целям. Тем не  менее счастье
также  достойно быть  объектом  исследования  и посвященной ему науки  в той
мере, в какой оно является орудием добродетели и приносит пользу другим.
     К этой  науке  относятся как некоторые  общие правила, так и  множество
частных советов  самого  разнообразного  характера.  Общие  правила касаются
истинного  познания  других  людей   и  самого  себя.   Первое  предписание,
являющееся основой для познания других людей, требует, чтобы мы всеми силами
стремились найти  то  окно, которое  некогда хотел найти Мом ^:  обнаружив в
человеческом сердце множество  тайников, темных уголков, он  пожалел о  том,
что  не существует  окна, через которое  можно было бы  рассмотреть  все эти
темные и запутанные закоулки. Мы обретем такое окно, если самым тщательным и
внимательным  образом будем  собирать сведения  о всех тех людях, с которыми
нам приходится иметь  дело, об их характерах, страстях, целях, нравах, о тех
средствах, к которым они преимущественно  прибегают  и  которые  им приносят
успех; и, с  другой стороны, об их  недостатках и слабостях; о том, с  какой
стороны они менее всего защищены  и более  доступны для наших ударов,  об их
друзьях,  политических симпатиях, покровителях, о  людях, зависящих  от  них
самих;  и,  наоборот, о врагах, завистниках, соперниках,  кроме того, о  тех
минутах, когда к ним легче всего подойти:
     Ловко к нему подступить и вовремя ты лишь умеешь... ""
     наконец, о принципах и нормах  поведения, которых  они придерживаются и
т. п.  Но и этого недостаточно. Нужно получить информацию не только  о самих
лицах, но и об отдельных поступках и действиях, временами совершаемых ими, и
получить ее, так сказать, по горячим следам;  знать, чем  они направляются и
насколько  успешны; что  способствует  им и что мешает; каковы их значение и
важность, каковы их последствия и  т. п. Ведь знание того, что делают люди в
данный момент, в высшей степени полезно уже само по себе, и, кроме того, без
него наши представления  о  людях  будут  обманчивыми и ошибочными, ибо люди
меняются  в  ходе  своей  деятельности  и,  находясь  во  власти  событий  и
обстоятельств,  совсем  не  похожи  на  тех,  какими  они  становятся, когда
получают возможность  естественно быть самими собой. И все эти разнообразные
сведения  как  о людях, так  и об их действиях и  поступках образуют  как бы
малые   посылки  в  каждом  активном  силлогизме.  Ведь  как  бы  истинны  и
великолепны ни были наблюдения  или аксиомы,  из которых  извлекают  большие
политические посылки, они не  могут  быть достаточно прочным основанием  для
заключения, если  будет ошибочной меньшая посылка. А  что такого рода знание
достижимо, подтверждает нам  Соломон, говоря:  "Мысли в сердце  человеческом
подобны  глубокой  воде, но мудрец  сумеет вычерпать  ее" ^. И хотя само это
знание не поддается  регламентации, ибо это -- познание индивидуумов, все же
можно дать несколько полезных советов о том, как его приобрести.
     Существует шесть  путей, дающих возможность познать  человека. Это  его
выражение лица, его слова,  его  дела,  его  характер,  его цели и, наконец,
мнение других  людей. Что касается познания людей через выражение их лиц, то
здесь  меньше всего следует  обращать внимание на старинную пословицу: "Ни в
чем не  доверяй лицу"  ". Хотя это совершенно правильно  сказано в отношении
общего  строения  и внешних черт  лица  и  обычной жестикуляции, однако есть
какие-то  более тонкие и выразительные движения  глаз, губ,  изменения всего
выражения  лица и непроизвольные  жесты, в  которых,  по  удачному выражению
Цицерона, раскрывается настежь "некая дверь души" ^. Был ли кто-нибудь более
скрытен, чем  Тиберий? Однако Тацит  говорит о Галле,  что тот "по выражению
лица  его  догадался,  что  он (Тиберий)  обижен". Он же, отмечая  различный
характер речей Тиберия, в которых тот воздавал перед сенатом хвалы Германику
и Друзу  за их  победы, говорит, что речь в  честь Германика  была  "слишком
пышной и  пространной для того, чтобы показаться  искренней",  похвальное же
слово Друзу  было "короче, но более  взволнованное  и искреннее", Тацит  же,
отмечая, что тот  же самый Тиберий в  иных обстоятельствах  бывал  несколько
менее скрытным,  говорит:  "В  других  обстоятельствах  он  как бы с  трудом
выдавливал  из  себя  слова, но  несколько  свободнее  говорил,  когда хотел
поддержать  кого-нибудь"  ".  Действительно,  едва  ли  можно  найти  такого
замечательного и  опытного мастера притворства, с лицом  столь непроницаемым
и, как он говорит, "натянутым", который смог бы  избежать в своей притворной
и  неискренней речи  всех тех признаков,  которые  бы сделали заметными  для
других  то,  что  его  речь или  более  развязна,  чем  обычно,  или слишком
отделана,  или  несколько  неясна  и   сбивчива,  или  слишком   уж  суха  и
немногословна.
     Что же  касается человеческих слов,  то к  ним можно отнести выражение,
которое врачи употребляют о моче: meretricia ^. Но вся эта уличная косметика
прекрасно разоблачается двумя  способами: когда слова неожиданно срываются с
языка  или  когда  они  произносятся  в   сильном  волнении.  Так,  Тиберий,
выведенный вдруг из  себя  ехидными словами Агриппины и несколько забывшись,
внезапно  нарушил границы своего  врожденного  притворства. "Эти  слова,  --
говорит Тацит, -- вырвали из  этого скрытного сердца непривычные  речи, и он
прочитал ей  греческий  стих: "Ты потому  раздражена,  что не царствуешь" ^.
Поэтому-то поэт не без основания называет такого рода волнения "пыткой", так
как они заставляют людей выдавать свои тайны:
     ...хоть терзает вино или злоба ^
     Да и сам опыт бесспорно свидетельствует о том, что найдется очень  мало
людей,  способных  столь  глубоко  скрывать  свои  тайны  и  быть  настолько
скрытными,  чтобы когда-нибудь  не раскрыть  и не  сделать известными  самые
сокровенные  свои мысли иногда под влиянием гнева, иногда -- из хвастовства,
иногда --  из особой симпатии  к друзьям, иногда  -- по  слабости  душевной,
когда  человек  уже  не  в   состоянии  выдерживать  один  весь  груз  своих
размышлений,  или. наконец, --  под действием какого-нибудь другого чувства.
Но  самым  лучшим  средством проникнуть  в тайники души --  это ответить  на
притворство  притворством, как  говорит  испанская поговорка:  "Скажи ложь и
добудешь истину".
     И даже самим делам и поступкам человека, хотя они и являются вернейшими
выразителями  склада человеческой души, не  следует вполне доверяться до тех
пор, пока  самым  тщательным и внимательным образом не  будут предварительно
взвешены их  значение и характер. Ведь как это бесконечно правильно сказано:
"Коварство старается снискать к себе доверие в малом, чтобы успешно обмануть
в большем" ^. А итальянец  считает, что его уже продают с торгов, если вдруг
с  ним без всякой видимой причины начинают обращаться  лучше обычного.  Ведь
все  эти мелкие услуги и знаки внимания как бы усыпляют бдительность  людей,
отнимая  у  них  осторожность  и  энергию,  и  совершенно правильно Демосфен
называет их  "пищей беспечности". О  том, что  представляют собой  по своему
характеру и сущности некоторые  поступки, которые рассматриваются  даже  как
благодеяния, можно  судить также и по тому, как с  Антонием  Примем обошелся
Муциан,  который, восстановив с ним дружеские отношения, коварно предоставил
различные высокие должности большинству друзей Антония: "и тут же стал щедро
предоставлять его друзьям должности префектов и трибунов",  и с помощью этой
хитрости он не только не усилил Антония,  но, наоборот, полностью обезоружил
и оставил в одиночестве, переманив на свою сторону его друзей ^
     Но  самый  надежный   ключ   к  раскрытию  человеческой  души  --   это
исследование  и познание  самих человеческих характеров, их  природы  или же
целей и намерений  людей.  Во всяком  случае  о более слабых и простых людях
лучше всего судят по их характерам, о  более же умных  и скрытных --  по  их
целям.  Весьма  разумно и  не без  юмора  (хотя, по-моему, не вполне  верно)
ответил один папский нунций по возвращении своем из какой-то  страны, где он
был послом. Когда стали  спрашивать его,  кого выбрать ему  в преемники,  он
посоветовал "ни в коем случае не  посылать туда человека выдающегося ума,  а
лучше направить человека средних способностей, потому что ни один достаточно
умный человек не сумеет догадаться, что  именно  собираются делать люди этой
страны". Действительно, это очень частая и чрезвычайно характерная для умных
людей  ошибка --  мерить людей  меркой собственных  способностей  и  поэтому
частенько метать свое копье дальше цели,  предполагая, что люди  помышляют о
каких-то настолько значительных  вещах, что они прибегают к  каким-то  столь
тонким и  хитрым  средствам,  о каких те даже  и  понятия не имеют.  Об этом
великолепно  сказано в итальянской пословице:  "Денег, мудрости и  честности
всегда  оказывается  меньше, чем  рассчитывал". Поэтому о  людях  не слишком
умных, поскольку  они  довольно  часто поступают без всякого смысла, следует
судить скорее по наклонностям их характера, чем по тем целям,  к которым они
стремятся.
     Точно так же и о государях лучше всего судить по особенностям характера
(хотя  и совсем  по иной причине) ;  о частных же лицах легче судить  по тем
целям,  к  которым  они   стремятся.   Ведь  государи,   достигнув   вершины
человеческих желаний, по существу не имеют никаких целей, к которым им нужно
было  бы  особенно  энергично  и  настойчиво   стремиться  и  по   характеру
отдаленности которых можно было бы судить о направлении и последовательности
остальных их поступков. Это,  между прочим, является одной из главных причин
того,  что "сердца ц