аюсь, так как там судил или предполагалось, что судит, народ
   . Но народ не юрист. Все эти судейские оговорки и средства  к  примирению
сторон для него не годятся. Ему надо предъявить только  один  предмет,  один
только факт и требовать от него лишь того, чтобы он решил,  следует  ли  ему
обвинить, оправдать или отложить п
   риговор.
   Римляне по примеру греков  ввели  у  себя  особые  формулы  для  исков  и
признали необходимым  вести  каждее  дело  по  соответствующей  ему  исковой
формуле. Это было необходимо при их способе вершить  правосудие:  надо  было
определить состряние вопроса с неизменной то
   чностью,  чтобы  он  был  всегда  на  глазах  у  народа.  Иначе  в   ходе
какого-нибудь  крупного  процесса  состояние   вопроса   будет   непрестанно
изменяться, и его нельзя будет узнать. Именно по этой причине у римлян судьи
принимали просьбы только по точно определенному  предмету,  который  уже  не
подлежал никаким добавлениям,  ограничениям  и  видоизменениям.  Но  преторы
изобрели другие исковые формулы, которые получили  название  добросовестных.
Эти формулы давали судье большую свободу в вынесении  приговора,  что  более
соответ
   ствовало духу монархии. Поэтому французские юристы  говорят:  Во  Франции
"все процессы ведутся по доброй совести".
   ГЛАВА V При каком образе правления государь сам может быть судьей
   Макиавелли54  приписывает  утрату  свободы  Флоренции   тому,   что   там
преступления оскорбления величества, совершаемые против народа, не судились,
как в Риме, в народных собраниях. Эти дела рассматривались особым  судом  из
восьми судей. Но, говорит Макиавелли,
   немногие и развращаются немногим. Я охотно согласился бы с  этим  великим
человеком, но так как в данном случае  политический  интерес,  так  сказать,
оказывает давление на  интерес  гражданский  (потому  что  всегда  возникают
неудобства, если народ сам становится
   судьей  в  причиненных  ему  обидах),  то   для   противодействия   этому
необходимо, чтобы законы сделали все возможное для  ограждения  безопасности
частных лиц.
   Законодатели Рима вынесли с этой целью два постановления:  они  дозволили
обвиняемым избегать суда посредством  добровольного  изгнания  и  определили
посвящать богам имущество  осужденных,  чтобы  избежать  его  конфискации  в
пользу народа. В одиннадцатой книге бу
   дут изложены прочие постановления, ограничивавшие  принадлежавшее  народу
право судопроизводства.
   Солон отлично  сумел  предотвратить  злоупотребления,  которые  могли  бы
возникнуть  вследствие  того,   что   народу   принадлежало   право   судить
преступления; он постановил, чтобы  Ареопаг  пересматривал  дела,  чтобы  он
снова обвинял перед народом того, кого считал нес
   праведливо им оправданным, и, остановив  исполнение  приговора  над  тем,
кого считал несправедливо  обвиненным,  требовал  бы  пересмотра  его  дела.
Этобыл прекрасный закон: он подчинял  народ  контролю  со  стороны  наиболее
уважаемой им власти и заставлял его контр
   олировать себя самого.
   В ходе таких дел,  особенно  с  момента  ареста  обвиненного,  необходима
некоторая медлительность для того, чтобы  народ  мог  успокоиться  и  судить
хладнокровно.
   В деспотических государствах государь может судить сам. но он  не  должен
быть судьей в  монархиях:  государственное  устройство  было  бы  разрушено,
посредствующие  и   зависимые   власти   уничтожены   и   все   формальности
судопроизводства прекращены; во всех умах воцар
   ился бы страх, на всех лицах  бледность;  исчезло  бы  взаимное  доверие,
исчезла бы честь, исчезла бы любовь; не было бы более безопасности, не  было
бы более монархии.
   Вот и другие соображения. В монархических государствах государь  является
стороной, которая преследует обвиняемых, требует, чтобы  они  были  наказаны
или оправданы. Если бы он судил сам, то был бы  в  одно  и  то  же  время  и
судьей, и стороной.
   В этих же государствах конфискованное имущество часто поступает в  пользу
государя: если бы он судил преступления, то опять-таки стал бы  и  судьей  и
заинтересованной стороной.
   Сверх того, он лишился бы прекраснейшего атрибута своей  власти  -  права
помилования; было бы неразумно, если бы он выносил решения и затем сам же их
отменял; он не пожелал бы противоречить самому себе. Не говоря  уже  о  том,
что при таком порядке оказалис
   ь бы спутанными все понятия:
   никогда нельзя было бы знать, оправдан ли человек по суду  или  помилован
государем.
   Когда Людовик  XIII  пожелал  сам  быть  судьей  в  процессе  герцога  де
Лавалетта  и,  созвав  для  того  в  свой  кабинет  несколько  парламентских
чиновников и государственных советников, предложил им высказать свое  мнение
об аресте обвиняемого, президент Белльевр ска
   зал, "что ему странно видеть государя, принимающего  участие  в  процессе
одного из своих подданных; что короли только милуют,  предоставляя  обвинять
своим чиновникам; что Его Величеству  не  может  быть  приятно  смотреть  на
сидящего перед ним на скамье подсудим
   ых человека, который через час уйдет по его приговору на смертную  казнь!
Что особа государя, рассыпающая милости, не может выносить  такого  зрелища;
что при одном его виде отменяются церковные  интердикты  и  что  все  должны
выходить от государя не иначе как
   довольными". Когда стали рассматривать дело по существу, тот же президент
подал такое мнение: "Этот суд не имеет себе примера и даже противоречит всем
примерам прошлого по сей день, ибо никогда еще не было видано, чтобы  король
Франции в качестве судьи и
   в силу своего приговора осудил дворянина на смерть".
   Личный суд государя явился бы неисчерпаемым источником  несправедливостей
и злоупотреблений.  Назойливость  придворных  стала  бы  вынуждать  государя
выносить приговоры. Некоторые  римские  императоры  были  одержимы  страстью
судить, и они-то более всех удивили ми
   р своими несправедливостями.
   Тацит говорит, что Клавдий, завладев делами и обязанностями судей,  подал
этим повод ко всевозможным хищениям. Поэтому следующий за Клавдием император
Нерон, желая расположить к себе умы, заявил, "что он никогда не  станет  сам
судить все дела, так как инач
   е обвинители и обвиняемые могли бы оказаться оставленными в стенах дворца
на произвол нескольких вольноотпущенников".
   "В царствование  Аркадия,  -  говорит  Зосима,  -  размножившаяся  порода
клеветников окружила и осквернила дворец государя. Когда человек умирал, его
объявляли бездетным и раздавали его имущество по указу государя; так как сам
император был необычайно глуп,
   а слишком предприимчивая императрица потакала ненасытной  жадности  своих
слуг и приятельниц, то честным людям оставалось только желать смерти".
   "В прежнее время, - говорит Прокопий, - при дворе было немного людей,  но
когда при Юстиниане судьи  лишены  были  свободы  вершить  правосудие,  суды
стояли пустыми, между тем как дворец государя оглашался  криками  тяжущихся,
которые хлопотали там о своих дел
   ах". Всему миру известно, как там продавали приговоры и даже законы.
   Законы - это глаза государя; благодаря им он видит то, чего  без  них  не
мог бы увидать. Присваивая себе обязанности судьи, он действует  не  в  свою
пользу, а в пользу своих обольстителей, во вред самому себе.

   ГЛАВА VI О том, что в монархии министры не должны быть судьями
   В монархиях возникают большие затруднения от того, что  министры  берутся
сами решать спорные дела. И  теперь  еще  мы  видим  государства,  где  есть
множество судей для производства дел, касающихся казны, и где - кто бы этому
поверил! - министры все еще хот
   ят сами решать эти дела. Много можно было бы сказать против этого,  но  я
ограничусь одним следующим соображением.
   Между советом монарха и его  судами  существует  некоторое  противоречие,
вытекающее <из самой природы вещей,
   Совет короля должен состоять из немногих лиц,  а  суды  требуют  большого
количества судей. Причина этого в том, что в  первом  случае  за  дела  надо
приниматься и вести их с некоторою страстью,  чего  можно  ожидать  лишь  от
группы, состоящей .не более как из четыр
   ех или пяти лиц, всецело посвятивших себя этим делам.
   Наоборот, для ведения судебных дел необходимы деятели хладнокровные,  для
которых все дела были бы в известном смысле безразличны.
   ГЛАВА VII О единоличном судье
   Такой судья возможен  лишь  в  деспотическом  государстве.  Мы  видим  из
истории Рима, до какой  степени  могут  доходить  злоупотребления  подобного
судьи. Как было Аппию не презирать законов в своем суде,  когда  он  нарушил
даже тот. который сам создал? Тит Ливии р
   ассказал нам о бесчестной уловке этого децемвира. Он  встретил  человека,
домогавшегося выдачи ему некоей  Виргинии,  как  принадлежащей  ему  рабыни.
Родственники Виргинии требовали, чтобы Аппий на основании  изданного  им  же
самим закона вручил Виргинию им впре
   дь до окончательного приговора суда. Аппий объявил, что его  закон  издан
лишь в пользу отца, а так как Виргиния находится в отсутствии, то этот закон
не может быть применен к данному случаю.
   ГЛАВА VIII О способах обвинения в различных правлениях
   В Риме дозволялось гражданину обвинять гражданина. Это было установлено в
духе республики, где от каждого гражданина требуется безграничное  рвение  к
общественному благу и где  предполагается,  что  каждый  гражданин  обладает
всеми правами своего отечества. П
   ри императорах продолжали следовать правилам республики,  что  немедленно
вызвало появление гнусной породы людей - своры  доносчиков.  Всякий,  кто  с
большими пороками совмещал в себе большие способности и  с  низкой  душой  -
честолюбивый ум, стал разыскиват
   ь преступника, осуждение которого было бы приятно государю. Это был  путь
к почестям и богатству, - вещь у нас невозможная.
   Теперь у нас есть превосходный закон - тот именно закон, который требует,
чтобы  государь,  обязанность  которого  -  добиваться  соблюдения  законов,
приставил к каждому суду чиновника  для  преследования  от  его  имени  всех
преступлений. Таким образом, функци
   я доносчика у нас неизвестна;
   а если этого публичного обвинителя  заподозрят  в  злоупотреблении  своей
должностью, то его обяжут назвать человека, который сделал ему донос.
   По законам Платона, всякий, кто не  уведомил  властей  об  известном  ему
преступлении или отказал им в содействии. подлежал  наказанию.  В  настоящее
время этот порядок был бы неуместен. Государство бодрствует за граждан;  оно
действует, и они спокойны.
   ГЛАВА IX О строгости наказаний в различных правлениях
   Строгость  в  наказаниях  более  уместна  в  деспотических  государствах,
принцип которых - страх, чем в монархиях я республиках, которые имеют  своим
двигателем честь и добродетель.
   В умеренных государствах  любовь  к  отечеству,  стыд,  боязнь  порицания
заключают в себе обуздывающую силу, которая в состоянии удержать  от  многих
преступлений. Самое тяжелое наказание за совершение дурного поступка состоит
там именно в том, чтобы быть уличе
   нным  в  этом  поступке.  Поэтому  гражданские  законы  могут  там  легче
исправлять людей и они не нуждаются в особенной суровости.
   В  этих  государствах  хороший  законодатель  не  столько   заботится   о
наказаниях  за  преступления,  сколько  о  предупреждении  преступлений;  он
постарается не столько карать, сколько улучшать нравы.
   Китайские писатели постоянно замечали, что умножение казней в их  империи
всегда предвещало приближение революции: в самом деле, казни  умножались  по
мере того, как портились нравы.
   Нетрудно было бы доказать, что во всех или  почти  во  всех  государствах
Европы наказания усиливались или смягчались в зависимости от того, насколько
там приближались к свободе или удалялись от нее.
   В деспотических государствах люди  так  несчастны,  что  они  не  столько
дорожат жизнью, сколько боятся смерти, поэтому казни там должны  быть  более
жестокими. В умеренных государствах люди более дорожат  жизнью,  чем  боятся
смерти, поэтому там достаточны казни, заключающиеся в простом лишении жизни.
   Люди чрезмерно счастливые и люди чрезмерно несчастные  одинаково  склонны
быть  жестокими,  доказательство  -   монахи   и   завоеватели.   Только   в
посредственности и состоянии, смешанном из счастья и несчастья,  встречаются
кротость и сострадание.
   То, что мы видим у отдельных лиц, наблюдается также и у целых народов. Мы
встречаем одинаковую жестокость у народов диких, жизнь которых очень сурова,
и у народов, живущих под деспотическим правлением, где только один человек -
баловень судьбы, а все п
   рочие - ее пасынки.  Кротость  царит  лишь  в  государствах  с  умеренным
правлением.
   Читая в истории о  свирепых  расправах  султанов,  мы  с  душевной  болью
чувствуем пороки человеческой природы.
   В государствах с умеренным  правлением  хороший  законодатель  все  может
использовать в качестве наказания. Не удивительно ли, что в Спарте  одно  из
главных наказаний состояло в запрещении предоставлять  на  время  свою  жену
другому, получать на время чужую жену и в предписании быть окруженным у себя
дома  только  девственницами?  Одним  словом,  все,   что   закон   называет
наказанием, действительно является наказанием.
   ГЛАВА Х О старинных французских законах
   В этих старинных французских  законах  более  всего  проявляет  себя  дух
монархии. По делам, наказуемым денежными штрафами, простые люди наказывались
легче, чем благородные. В  уголовных  делах,  наоборот,  благородных  лишали
чести и права заседания в суде, между  тем  как  для  простого  человека,  у
которого нет чести, предметом наказания было тело.
   ГЛАВА XI О том, что  если  народ  добродетелен,  то  не  требуется  много
наказаний
   Римский народ был прямодушен. Это прямодушие обладало  такой  силой,  что
законодателю часто достаточно было указать людям путь добра, чтобы заставить
их идти этим путем. Казалось, им нужны были не приказания, а только советы.
   Почти все  кары,  установленные  законами  царей  и  законами  двенадцати
таблиц, во время республики были отменены или законом Валерия,  или  законом
Порция.  Но  не  было  замечено,  чтобы  от  этого   ухудшилось   управление
республикой или пострадал общественный порядок
   .
   Закон  Валерия  запрещал  судьям  применять   силу   против   гражданина,
апеллировавшего  к  народу,  и  единственное  наказание  за  его   проступок
заключалось в репутации дурного человека.
   ГЛАВА XII О силе наказаний
   Опыт показал, что в странах, где наказания не жестоки, они производят  на
ум гражданина не менее сильное впечатление, чем самые жестокие наказания - в
других странах.
   Заметив какой-нибудь  беспорядок  в  государстве,  крутое  н  склонное  к
насильственным мерам правительство желает его прекратить тотчас же и  вместо
того, чтобы постараться  восстановить  силу  старых  законов,  вводит  новую
жестокую казнь, которая разом пресекает
   зло.  Но  слишком  туго  натянутые  бразды  правления  скоро  ослабевают.
Воображение привыкает к этой  большей  каре,  как  оно  привыкло  к  прежней
меньшей;
   и так как в результате ослабевает страх  перед  этой  меньшей  карой,  то
является необходимость распространить большую на  все  случаи.  В  некоторых
государствах55 стали  обычным  явлением  грабежи  на  больших  дорогах.  Для
прекращения  их  придумали  казнь   посредством   колесования,   которая   и
приостановила их на некоторое время. Но потом на больших дорогах снова стали
так же грабить, как и прежде.
   В наши дни участились случаи  дезертирства;  за  дезертирство  установили
смертную казнь, но оно не уменьшилось.  Причина  этого  весьма  естественна:
солдат, привыкший ежедневно рисковать своею жизнью,  презирает  или  считает
делом чести презирать опасности. Его
   ежедневно приучают бояться стыда, поэтому следовало отвергнуть наказание,
налагавшее  неизгладимое  пятно  стыда  на  всю  его  жизнь.  Думая  усилить
наказание, на самом деле ослабили его.
   Не  следует  править  людьми  с  помощью  крайних  мер;   надо   экономно
использовать  предоставленные  нам  "природой  средства   руководства   ими.
Вникните в причины всякой распущенности. и вы увидите, что она - проистекает
от .безнаказанности преступлении, а не от сла
   бости наказаний. Последуем природе. которая  вместо  бича  дала  человеку
стыд, и пусть самая  чувствительная  часть  наказания  будет  заключаться  в
позоре быть подвергнутым стыду.
   Если же есть страны, где наказание не влечет за собой чувства стыда, то в
этом  виновата  тирания,  которая  подвергает   одинаковым   .наказаниям   и
преступников, и честных людей.
   И  если  есть  другие  страны,  где  люди  сдерживаются  лишь   жестокими
наказаниями, то будьте уверены, что  это  по  большей  части  происходит  от
жестокости правительства, налагавшего эти наказания за легкие провинности.
   Часто законодатель, желающий прекратить какое-нибудь зло. только и думает
о достижении этой цели. Он видит  лишь  одну  сторону  дела  и  не  замечает
сопряженных с ней неудобств.
   В результате после того, как зло пресекается, все видят только жестокость
законодателя; в государстве остается зло,  произведенное  этой  жестокостью:
она извратила умы, она приучила людей к деспотизму.
   После победы, одержанной Лисандром над афинянами, победители стали судить
пленников. Афинян обвинили в том, что они побросали в море с двух галер всех
своих пленников и постановили на всенародном собрании отрубать кисти  рук  у
всех, кого захватят в плен.
   Все они были умерщвлены, за исключением Адиманта, протестовавшего  против
этого постановления. Прежде чем предать смерти Филоклеса,  Лисандр  упрекнул
его в том, что он развратил умы и дал уроки жестокости всей Греции.
   "Когда аргосцы, - говорит  Плутарх,  -  умертвили  полторы  тысячи  своих
граждан, афиняне принесли очистительные жертвы богам, умоляя их отвратить от
сердец афинян такую жестокую мысль".
   Есть два рода испорченности: один,  когда  народ  не  соблюдает  законов;
другой, когда он  развращается  законами;  последний  недуг  неизлечим,  ибо
причина его кроется в самом лекарстве.
   ГЛАВА XIII Бессилие японских законов
   Чрезмерные  наказания  могут  обессилить  самый  деспотизм.  Взглянем  на
Японию.
   Там  наказывают  смертью  почти   за   все   преступления,   потому   что
неповиновение такому великому императору, как японский, рассматривается  как
страшное преступление. Цель  наказания  не  в  исправлении  виновного,  а  в
отмщении государя.
   Эти идеи порождены раболепием и возникли главным образом потому, что  так
как император  является  там  собственником  всех  имуществ,  то  почти  все
преступления оказываются прямым нарушением его интересов.
   Там наказывают смертью за всякую ложь перед  властями,  т.  е.  за  самый
естественный прием самозащиты.
   Там строго наказывают даже за одну только  видимость  преступления;  так,
человек, принявший участие в азартной  игре  на  деньги,  подлежит  смертной
казни.
   Правда, на первый взгляд может показаться, что необычайный характер этого
народа,  упрямого,  капризного,  решительного,  причудливого,   презирающего
всякие   опасности   и   бедствия,   оправдывает   свирепые    постановления
законодателей; но можно ли постоянным зрелище
   м мучительных казней исправить или  сдержать  людей,  которые  по  натуре
своей, естественно, презирают смерть и вспарывают себе животы  по  малейшему
поводу? Не освоятся ли они скорее с этими казнями?
   В рассказах о воспитании у японцев говорится,  что  с  детьми  необходимо
мягкое обращение, потому что наказания ожесточают их; что не следует слишком
сурово  обходиться  с  рабами,  так  как  этим  ставят  их  в  необходимость
защищаться. По духу, который должен госп
   одствовать в домашнем управлении,  не  следует  ли  заключить  и  о  том,
который необходимо бы внести в политическое и