огут превозноситься друг над другом;  там
все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем.
   Сверх того, так как честь имеет свои  законы  и  правила,  от  соблюдения
которых она не может уклониться, так как она зависит  от  своих  собственных
прихотей, а не от чужих, то по всему этому она  может  иметь  место  лишь  в
государствах с определенным устройством и твердыми законами.
   Может ли деспот потерпеть ее в своем государстве? Она полагает свою славу
в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что  он  может  лишать
жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота? У нее есть неуклонные правила
и неприкосновенные прихоти, а деспот не имеет никаких правил и  не  признает
никаких прихотей, кроме своих собственных.
   Честь, неведомая в деспотических государствах, где часто нет даже и слова
для ее обозначения, господствует в монархиях; там она вносит жизнь во все: в
политический организм, в законы и даже в добродетели.
   ГЛАВА IX О принципе деспотического правления
   Как для республики нужна добродетель,  а  для  монархии  честь,  так  для
деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не нуждается,  а
честь была бы для него опасна.
   Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем,  кому  он  ее
поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве
революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и  погасить
в них малейшую искру честолюби
   я.
   Правительство умеренное  может  по  желанию  и  без  опасности  для  себя
ослабить бразды правления: оно держится собственною силою и  силою  законов.
Но если в деспотическом государстве государь хотя бы  на  мгновение  опустит
угрожающую руку, если он не может без з
   амедления уничтожать лиц, занимающих первые места в государстве,  то  все
пропало, так как страх - единственное движущее начало этого образа правления
- исчез, и у народа нет более защитника.
   В этом, по-видимому, смысле и говорили кадии, что великий  повелитель  не
обязан соблюдать данное им слово или клятву, если он ограничивает  ими  свою
власть.
   Нужно, чтобы народ  был  судим  по  законам,  а  вельможи  -  по  прихоти
государя; чтобы жизнь последнего из подданных была ограждена, а жизнь  пашей
- в постоянной опасности. Нельзя  говорить  без  ужаса  об  этом  чудовищном
правлении. Сефевид, низвергнутый в наши д
   ни в Персии Мир - Вейсом, был  свидетелем  гибели  правительства  еще  до
завоевания страны, потому что он недостаточно пролил крови.
   История говорит нам, что Домициан своими страшными жестокостями  до  того
напугал своих чиновников, что народ чувствовал некоторое облегчение во время
его царствования. Так поток, разрушивший все на одном берегу,  оставляет  на
другом нетронутые пространства
   , где глаз издали замечает несколько зеленеющих лужаек.
   ГЛАВА Х Различие в характере  повиновения  в  умеренных  и  деспотических
государствах
   В деспотических государствах природа правления  требует  беспрекословного
повиновения, и, раз воля государя известна, все последствия, вызываемые  ею,
должны наступить с неизбежностью явлений, обусловленных ударом одного шара о
Другой.
   Здесь  уже  нет  места   смягчениям,   видоизменениям,   приспособлениям,
отсрочкам,  возмещен  и  ям,  переговорам,  предостережениям,   предложениям
чего-нибудь лучшего или равносильного. Человек есть  существо,  повинующееся
существу повелевающему.
   Здесь уже нельзя ни выражать опасений относительно будущего, ни  извинять
свои неудачи превратностью счастья. Здесь у человека один удел с  животными:
инстинкт, повиновение, наказание.
   Здесь не принимаются во внимание естественные чувства - уважение к  отцу,
любовь к детям и женам, - законы чести, состояние здоровья: приказ  объявлен
- этого достаточно.
   В Персии раз государь осудил кого-нибудь никто уже не смеет ни заводить с
ним речь об осужденном, ни испрашивать для  него  помилования.  И  если  бы,
изрекая свой приговор, властелин был пьян или не в полном рассудке, приговор
все-таки должен быть приведен в исполнение. Иначе государь  противоречил  бы
самому себе, а закон не может себе противоречить. Такой образ мыслей  всегда
господствовал в этой стране:
   за невозможностью отменить указ царя Агасфера  об  избиении  евреев,  там
пришлось разрешить им защищаться.
   Но есть, однако, и там одна сила, которую можно  иногда  противопоставить
воле государя: это религия. По приказу государя человек покинет своего отца,
даже убьет его, но он не станет пить вина, несмотря  ни  на  какие  приказы.
Законы религии исходят от высшей  власти,  одинаково  обязательной  как  для
государя, так и для его подданных. Иное дело - естественные права  человека:
тут государь перестает быть простым смертным.
   В умеренной монархии верховная власть ограничивается тем, что  составляет
ее  движущее  начало,  я  хочу  сказать  -  честью,  которая,  как   монарх,
господствует там над государем и народом. Там  ссылаются  не  на  требования
религии - придворный счел бы это смешн
   ым, - а на правила чести. Отсюда происходят необходимые  видоизменения  в
характере повиновения;
   понятию чести свойственны различные причуды,  и  все  они  отражаются  на
повиновении.
   Но хотя в этих двух видах правления характер повиновения неодинаков,  тем
не менее у них одна и та же верховная власть. Куда бы ни обратил  свой  взор
государь, он всюду заставляет чашу весов склониться на свою  сторону  и  ему
повинуются. Все же различие тут
   в том, что в монархиях государи - люди более просвещенные, и министры  их
несравненно искуснее и  опытнее  в  делах  правления,  чем  в  деспотическом
Государстве.
   ГЛАВА XI Размышления обо всем этом
   Таковы принципы трех видов правления.  Это  не  значит,  что  в  такой-то
республике люди добродетельны, но это значит, что они должны быть  таковыми.
Из  этого  не  следует  также,  что  в  таком-то  монархическом  государстве
господствует честь, а в таком-то деспотиче
   ском - страх; из этого следует лишь, что так должно быть, ибо  иначе  эти
государства не будут совершенными.
   КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ О  том,  что  законы  воспитания  должны  соответствовать
принципам образа правления
   ГЛАВА I О законах воспитания
   Законы воспитания - это первые законы, которые встречает человек в  своей
жизни. И  так  как  законы  эти  подготавливают  нас  к  тому,  чтобы  стать
гражданами, то каждая семья должна управляться  по  образцу  великой  семьи,
охватывающей все отдельные семьи.
   Если весь народ живет каким-нибудь принципом, то все его составные части,
т. е. семейства, живут тем же принципом. Поэтому  законы  воспитания  должны
быть различными для каждого вида правления; в монархиях их -предметом  будет
честь, в республиках - доброде
   тель, в деспотиях - страх.
   ГЛАВА II О воспитании в монархиях
   В монархиях воспитание получают в основном не  в  публичных  школах,  где
обучаются дети; настоящее воспитание начинается для человека лишь со времени
его вступления в свет. Свет - вот та школа, где мы знакомимся  с  тем  общим
нашим наставником и руководителе
   м, имя которому - честь.
   В этой школе мы постоянно видим и слышим три вещи:
   "нужно известное благородство  в  добродетели,  известная  искренность  в
нравах и известная учтивость в обращении".
   Добродетели, примеры которых мы видим здесь, всегда говорят нам  менее  о
наших обязанностях к другим, чем о наших обязанностях к самим себе:  предмет
их не столько то, что влечет  нас  к  нашим  согражданам,  сколько  то,  что
отличает нас от них;
   В поступке  здесь  ценят  не  доброе  чувство,  а  показную  красоту,  не
справедливость, а широту размаха, не благоразумие, а необычайность.
   Усмотрев в известном  поступке  нечто  благородное,  честь  или  признает
законность этого поступка как судья, или обосновывает его как софист.
   Она допускает волокитство, если оно связано с представлением  о  чувствах
сердца или о победе; и вот истинная причина того, почему в  монархиях  нравы
никогда не бывают так чисты, как в республиканских государствах.
   Она допускает хитрость, если она сочетается с  представлением  о  великом
уме или о великих делах, как  это  бывает  в  политике,  уловки  которой  не
оскорбляют ее.
   Она  запрещает  лесть  лишь  в  том  случае,  когда  она  не  связана   с
представлением о большой выгоде и свидетельствует только о нашей низости.
   Что же касается до нравов, то, как я уже сказал, монархическое воспитание
должно  внести  в  них  известную   долю   искренности   и   прямоты.   Там,
следовательно, требуют правды от речей человека. Но  из  любви  ли  к  самой
правде? Вовсе нет, а только потому, что челов
   ек, привыкший говорить правду, кажется смелым  и  свободным.  И  в  самом
деле,  создается  впечатление,  что  такой  человек   считается   только   с
действительным положением вещей, а не с мнением людей о нем.
   Вот почему там столько же ценят прямоту подобного рода, сколько презирают
прямоту народа, основанную лишь на простодушии и правдивости.
   Наконец, воспитание в монархиях требует известной учтивости в  обращении.
Люди созданы для совместной жизни, и потому они должны нравиться друг другу.
Человек, который стал  бы  оскорблять  своих  ближних  несоблюдением  правил
приличия, уронил бы себя в общест
   венном мнении до такой степени, что лишил бы себя всякой возможности быть
полезным.
   Но не из этого чистого источника проистекает  обыкновенно  учтивость.  Ее
порождает желание отличиться. Мы учтивы из чванства:  нам  льстит  сознание,
что самые приемы нашего обращения доказывают, что мы не принадлежим к низшим
слоям общества и никогда не знал
   ись с этой породой людей.
   В монархиях вежливость сосредоточивается  при  дворе.  Перед  необычайным
величием одного человека все прочие чувствуют себя одинаково малыми.  Отсюда
любезная внимательность ко всем; отсюда эта  вежливость,  равно  приятная  и
тем, которые ее оказывают, и тем, к
   оторым она оказывается; ибо она свидетельствует о том, что мы принадлежим
ко двору и достойны состоять при нем.
   При дворе люди обыкновенно отказываются от  своего  собственного  величия
для заимствованного. Последнее более лестно для придворного, чем  свое.  Оно
сообщает некоторую высокомерную скромность, которая распространяется далеко,
но горделивость которой незамет
   но уменьшается по мере удаления от источника этого величия.
   При дворе мы находим тот  тонко  развитый  вкус,  который  происходит  от
постоянного пользования излишествами  большого  богатства,  от  разнообразия
удовольствий и особенно от пресыщения ими, от множества и даже  хаотического
смещения всевозможных причуд, которые  там  всегда  поощряются,  если  могут
доставить удовольствие.
   На все это и  обращает  свои  усилия  воспитание,  чтобы  образовать  так
называемого порядочного человека39, т. е. такого, который обладал  бы  всеми
желательными для этого образа правления качествами и добродетелями.
   Здесь все проникнуто  понятием  чести  -  оно  пронизывает  всякий  образ
мыслей, каждое чувство, оно определяет даже принципы.
   Эта своеобразная честь возводит в добродетель все, что ей  угодно  и  как
угодно. Она собственной властью предписывает правила всему, что нам  вменено
в обязанность, и по произволу  своей  фантазии  то  расширяет,  то  суживает
пределы наших обязанностей, где бы н
   и был их источник: в религии, в политике или в морали.
   Ничто в монархиях не предписывается так настоятельно религией, законами и
честью, как повиновение воле государя;
   но эта честь в то же время подсказывает  нам,  что  государь  никогда  не
должен требовать от нас действия, несогласного с честью, так как это  лишило
бы нас способности служить ему.
   Крильоп отказался умертвить герцога Гиза,  но  заявил  Генриху  III,  что
согласен драться с ним на поединке. Когда Карл IX после Варфоломеевской ночи
дал всем губернаторам приказ избивать  гугенотов,  виконт  д'Юрт,  комендант
Байонны, писал королю: "Государь, м
   ежду жителями и военными я нашел только добрых граждан и храбрых  солдат,
но ни одного палача, поэтому мы умоляем Ваше Величество употребить наши руки
и жизни для дела, которое мы в состоянии  исполнить".  Для  мужественного  и
великодушного сердца этого чело
   века совершение подлости было делом невозможным.
   Из всего, что честь вменяет знати в обязанность,  самое  настоятельное  -
служить государю на войне. В самом деле, это особенно почетная  служба,  так
как все ее случайности, успехи и даже неудачи ведут к величию. Но, установив
этот закон, честь и его подчи
   няет своему, верховному суду и если  почувствует  себя  оскорбленной,  то
дозволяет воину вернуться домой или даже требует от него этого.
   Она требует, чтобы люди с  одинаковым  равнодушием  искали  должностей  и
отказывались от них, и эту свободу ценит выше самого богатства,
   Итак,  честь  имеет  свои  верховные   правила,   и   воспитание   должно
сообразоваться с ними. Первое и главнейшее из  них  дозволяет  нам  дорожить
имуществом, но безусловно запрещает дорожить жизнью.
   Второе правило чести требует,  чтобы,  возвысившись  до  того  или  иного
ранга, мы не совершали сами и никому не позволяли совершать по  отношению  к
нам ничего, показывающего, что мы не стоим на высоте, соответствующей  этому
рангу.
   Третье  правило  ее  внушает,  чтобы  мы  тем  более  избегали   нарушать
требования чести, чем  менее  эти  нарушения  преследуются  законом,  и  тем
неукоснительнее выполняли эти требования, чем менее законы настаивают на  их
выполнении.
   ГЛАВА III О воспитании в деспотическом государстве
   Как в монархических государствах воспитание стремится  вселить  в  сердца
дух высокомерия, так в деспотических государствах оно старается их  унизить.
Оно должно быть проникнуто духом рабства. Хорошо, если в этом духе воспитаны
здесь и начальствующие, ибо в
   этом государстве всякий тиран в то же самое время и раб.
   Безоговорочное повиновение предполагает невежество не только в  том,  кто
повинуется, но и в том, кто повелевает: ему незачем размышлять,  сомневаться
и обсуждать, когда достаточно только приказать.
   В деспотических государствах каждый дом - отдельное государство.  Поэтому
задача воспитания. заключающаяся  главным  образом  в  том,  чтобы  на(учить
искусству жить с Другими людьми, там очень ограничена: она сводится к  тому,
чтобы вселить в сердца страх, а
   умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии. Знание там
было бы . опасно, соревнование - гибельно, что же касается добродетелей, то,
по мнению Аристотеля, нет ни одной добродетели, которая была бы  свойственна
рабам; все это очень сужи
   вает задачи воспитания в этом строе.
   В  известном  смысле  воспитание  там  совсем  отсутствует.  Надо  лишить
человека всего, чтобы дать ему нечто, и  сначала  сделать  из  него  дурного
подданного чтобы потом получить хорошего раба.
   Да и  зачем  старагься  там  воспитать  хорошего  гражданина,  чуткого  к
общественным бедствиям?  Ведь  любовь  к  государству  может  увлечь  его  к
попыткам ослабить бразды правления, и если это ему не удастся, то он погубит
себя; а если удастся, то он рискует погуби
   ть и себя самого, и государя, и государство.
   ГЛАВА IV Различные плоды воспитания у древних и у нас
   Большинство древних народов жило в государствах, принципом  которых  была
добродетель, и в пору  процветания  этой  последней  там  совершались  дела,
которых мы теперь уже не видим и которые  поражают  изумлением  наши  мелкие
души.
   Их воспитание имело еще и другое преимущество  перед  нашим:  последующая
жизнь не отрицала его. Эпаминонд и в последние  годы  своей  жизни  говорил,
видел, слышал и делал то же самое, чему его учили в детстве.
   Ныне-же мы получаем воспитание из трех различных и  даже  противоположных
друг другу источников: от наших отцов, от наших  учителей  и  от  того,  что
называют светом. И уроки последнего разрушают идеи двух первых. Это  отчасти
происходит от существующего у нас
   противоречия между требованиями религии  и  правилами  света  -  явления,
неизвестного древним.
   ГЛАВА V О воспитании в республиканском государстве
   Ни одно правление не нуждается в такой степени в помощи  воспитания,  как
республиканское правление. Страх в  деспотических  государствах  зарождается
сам собою под влиянием угроз и наказаний; честь  в  монархиях  находит  себе
опору в страстях человека и сама сл
   ужит им опорой; но политическая добродетель есть самоотверженность - вещь
всегда очень трудная.
   Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к отечеству.  Эта
любовь, требующая  постоянного  предпочтения  общественного  блага  личному,
лежит в основании всех частных добродетелей: все они представляют  собою  не
что иное, как это предпочтение.
   Эта любовь получает особенную силу в демократиях. Только  там  управление
государством вверяется каждому гражданину. Но правительства  подчинены  тому
же закону, что и все вещи в мире. Чтобы их сохранить, надо  их  любить.  Нам
никогда не приходилось слышать, ч
   тобы государь не любил монархии,  а  деспот  ненавидел  деспотизм,  Дело,
следовательно, в том, чтобы водворить  в  республике  эту  любовь,  ее-то  и
должно прививать воспитание. Но  лучшее  средство  привить  детям  любовь  к
отечеству состоит в том, чтобы эта любовь б
   ыла у отцов.
   Человек обыкновенно  способен  передавать  детям  свои  познания;  в  еще
большей степени он способен передавать им свои страсти.
   Если же  этого  не  происходит,  то  это  значит,  что  все  внушаемое  в
родительском доме разрушается влияниями, приходящими извне.
   Народ вырождается не в пору своего зарождения; он  погибает  лишь  тогда,
когда зрелые люди уже развращены.
   ГЛАВА VI О некоторых учреждениях греков
   Древние греки, проникнутые сознанием необходимости  того.  чтобы  народы,
живущие  под  властью  народного   правительства,   воспитывались   в   духе
добродетели, придумали с этою целью весьма оригинальные учреждения. Читая  в
жизнеописании Ликурга о законах, данных и
   м лакедемонянам, мы можем  подумать,  что  читаем  историю  Севарамбов40.
Законы Крита были прообразом законов  Лакедемона"  а  законы  Платона  -  их
исправленным изданием.
   Я прошу обратить внимание на силу гения, которою должны были обладать эти
законодатели для того, чтобы видеть, что,  нарушая  все  принятые  обычаи  и
смешивая все добродетели, они явят миру свою мудрость. Ликург, смешан грабеж
с духом справедливости, беспоща
   дное рабство с крайней свободой и самые  свирепые  чувства  с  величайшей
умеренностью, дал устойчивость своему городу. Он, по-видимому, отнял у  него
все: ремесла, торговлю, деньги, городские стены; там есть честолюбие, но нет
надежды удовлетворить его; есть влечения,  вкушаемые  природой,  но  нет  ни
отца, ни мужа, ни детей; и даже стыдливость отнята у целомудрия.  Вот  пути,
которыми  Спарта  шла  к  величию  и  славе,  и  учреждения  ее  были  столь
непогрешимы, что никакие одержанные над нею победы не могли сломить ее,
   если не удавалось сломить эти учреждения.
   Такими законами управлялись  Крит  и  Лакедемон.  И  Лакедемон  последний
сдался македонянам, а Крит стал после  всех  добычею  римлян.  Те  же  самые
учреждения были и у самнитян41, и они  доставили  римлянам  двадцать  четыре
триумфа.
   Та же необычайная сила, которую мы видели в учреждениях  Греции,  явилась
нам и среди грязи и разложения нашего времени. Один законодатель  и  честный
человек образовал народ,  у  которого  честность  -  такое  же  естественное
качество, как храбрость у спартанце
   в.
   Г. Пенн - настоящий Ликург, и хотя первый  поставил  себе  целью  мир,  а
второй - войну, они сходны по тем своеобразным путям, на которые они  вывели
свои народы, по силе своего влияния на свободных людей, по своим победам над
их пред рассудками и господс
   тву над