этой вашей лекцией.
   - Сотня золотых соверенов! - дико вскричал Дерроу.
   - Идет, - выдавил Лоуренс. - Но, пожалуйста, не надо так кричать.
   Кольридж, казалось, был слегка шокирован.
   - Сэр, я не могу допустить, чтобы вы...
   - Я возмутительно богатый человек, -  сказал  Дерроу.  К  нему  вернулась
былая уравновешенность. - Деньги для меня ничто. Беннер, сходите и принесите
деньги из кареты, пока мистер Лоуренс показывает нам комнату.
   Одной рукой он обнял за плечи Дойля, другой - Кольриджа и  последовал  за
суетливым управляющим.
   - Судя по вашему акценту, смею предположить, что вы американцы? -  сказал
Кольридж немного смущенно.
   Дойль отметил, как он произносит звук "р" - должно быть, это девонширский
акцент, не исчезнувший за все  эти  годы.  Почему-то  из-за  этого  Кольридж
показался ему беззащитным и ранимым.
   - Да, - ответил Дерроу. - Мы из Виргинии, Ричмонд.
   - А, я всегда хотел посетить Соединенные Штаты. Мои  друзья  и  я  думали
туда отправиться когда-нибудь.
   Комната для банкетов в дальнем конце здания была темная и очень холодная.
   - Не стоит подметать, - сказал Дерроу, энергично снимая стулья с длинного
стола и расставляя их вокруг стола. - Принесите  свечи,  растопите  камин...
да, и побольше вина и бренди, тогда все будет замечательно.
   - Будет сделано, мистер Дерроу, - сказал Лоуренс и  стремительно  выбежал
из комнаты.

***

   Кольридж  сделал  еще  глоток  бренди  и  встал.   Он   окинул   взглядом
собравшихся. Сейчас их было  двадцать  один  -  трое  обедавших  в  соседней
комнате услышали о том, что происходит, и решили присоединиться к  компании.
Один из присоединившихся открыл тетрадь и выжидающе держал карандаш.
   - Как вы все, несомненно, знаете, по крайней мере так же хорошо, как и я,
- начал поэт, - внутренний тон английской литературы изменился,  зазвучав  в
минорном и  мрачном  ключе,  когда  к  власти  пришла  парламентская  партия
Кромвеля, когда вошел в моду стиль Круглоголовых, которые уверенно  отринули
"божественное право королей" и обезглавили  Карла  I.  Афинское  великолепие
царствования Елизаветы, или скорее ее века, объемлющее  славу  всех  наук  и
искусств - подобного расцвета нация не видела ни в  какое  другое  время,  -
проложило дорогу суровости пуритан, которые равно избегали  и  излишеств,  и
того духа веселой ясности  сознания  -  интуитивного  проникновения  в  суть
вещей, - который был столь  свойственен  их  историческим  предшественникам.
Джону Мильтону было уже  тридцать  четыре  года,  когда  Кромвель  пришел  к
власти, и поэтому, хотя он поддерживал парламентскую партию и  приветствовал
строгий,  неумолимый  порядок  и  самодисциплину  -  его   способ   мышления
сформировался в сумеречном свете предыдущего периода...

***

   Сейчас Кольридж уже расстался с извиняющейся интонацией, он развивал  эту
тему с заметным и всевозрастающим воодушевлением, и  голос  его  звучал  все
увереннее. Дойль искоса поглядывал на собравшихся.  Незнакомец  с  блокнотом
деловито записывал какие-то  знаки  -  очевидно,  стенографировал.  И  Дойль
понял, что он-то и должен оказаться тем самым школьным учителем,  о  котором
упоминал Дерроу прошлой ночью. Он завистливо уставился на блокнот. Если  мне
повезет, думал он, может быть, и удастся заполучить записи.  Человек  поднял
глаза, поймал взгляд Дойля и улыбнулся. Дойль кивнул и быстро отвел  взгляд.
Не смотри по сторонам, подумал он неистово, продолжай писать.
   Супруги Тибодю пристально  смотрели  на  Кольриджа  сквозь  полуприкрытые
веки, и на мгновение Дойль испугался, что старая пара  задремала,  потом  он
распознал  характерное  отсутствующее  выражение  интенсивной   концентрации
внимания. И он понял, что они записывают лекцию - записывают  в  собственной
голове, так же точно, как любое видеозаписывающее устройство.
   Дерроу  смотрел  на  поэта  со  спокойной,  довольной  улыбкой,  и  Дойль
догадался, что он даже не слушал лекцию, но просто радовался, что аудитории,
похоже, нравится это шоу.
   Боннер смотрел вниз на свои руки, как если бы  это  было  только  отдыхом
перед неким огромным усилием, которое воспоследует. Может, он волнуется, как
мы будем возвращаться через район трущоб?  Странно,  когда  мы  ехали  сюда,
Беннер не слишком-то беспокоился.
   - Таким образом, Мильтон очищает и совершенствует сам вопрос  о  сущности
веры, - сказал Кольридж, подводя лекцию к завершению, - и такого  рода  вера
более независима - более действенна, чем вера пуритан. Он говорит  нам,  что
вера  -  это  не  экзотический  цветок,  который  старательно  охраняют   от
воздействия  повседневного  мира,  не   полезная   иллюзия,   поддерживаемая
софистикой  и  полуправдами,  подобно  детской  вере  в   Санта-Клауса,   не
благоразумная  приверженность  строгому  соблюдению  религиозных  правил   и
установлении - но можно сказать, что вера если и должна  быть  чем-либо,  то
только ясным распознаванием прообразов и тенденций, которые должно искать  -
и находить - в каждой частице мирового устройства и  которые-то  и  являются
образом  Господа.  Именно  поэтому  религия  может  только  быть  советом  и
очищением и не может  нести  какое-либо  принуждение,  а  только  убеждение,
которое  достигается  независимо  и  затем  избирается,  и  не  может   быть
восхваляемо или осуждаемо.  В  таком  случае  это  можно  рассматривать  как
преступное ограничение прав личности, преднамеренное удерживание человека  в
отвержении любых фактов или мнений - недопустимо судить по одному  фрагменту
мозаики о всей картине в целом.  Множество  камешков,  как  светлых,  так  и
темных, которые добавляются к мозаике, вносят свой вклад в прояснение образа
Бога.
   Он остановился и обвел взглядом аудиторию.
   - Спасибо, - сказал он и сел. - Есть ли  какие-либо  вопросы,  добавления
или возражения?
   Дойль заметил, что, как только огонь красноречия оставил его, он стал тем
скромным пожилым человеком, которого они встретили у входа в таверну,  -  во
время лекции он был более впечатляющей фигурой.
   Перси Тибодю  сердечно  предъявила  Кольриджу  обвинение  в  приписывании
Мильтону собственного сознания греховности,  сссылаясь,  в  поддержку  своей
точки зрения, на некоторые из его собственных эссе, и явно  польщенный  поэт
ответил довольно подробно, обращая внимание на многие пункты, по которым  он
отличается от Мильтона.
   - Но когда имеешь дело с человеком мильтоновского роста, -  сказал  он  с
улыбкой, - суетность побуждений толкает  меня  подробно  останавливаться  на
взглядах, которые я с ним разделяю.
   Дерроу выудил часы из жилетного кармана, посмотрел на них и  поднялся  на
ноги.
   - К сожалению, наша компания должна сейчас отправляться, - сказал  он.  -
Время и прилив никого не ждут, и впереди у нас долгий путь.
   Все шумно отодвинули стулья от стола и  стали  одеваться.  Почти  каждый,
включая Дойля, непременно хотел пожать руку Кольриджу, а Перси  Тибодю  даже
поцеловала его в щеку.
   - Ваша  Сара  вряд  ли  будет  возражать  против  поцелуя  женщины  моего
возраста, - сказала она.
   Та женщина, в которой  Дойль  заподозрил  знаменитую  спиритуалку,  вдруг
стала достаточно уверенно  впадать  в  транс.  Беннер  поспешил  подойти  и,
улыбаясь, прошептал ей что-то.
   Она мгновенно вышла из транса и позволила увести себя из комнаты.
   - Беннер, - сказал Дерроу. -  О,  извините,  продолжайте.  Э-э...  Мистер
Дойль, не будете ли вы так любезны сказать Клатэроу подать кареты поближе  к
фасаду?
   - Разумеется. - Дойль  остановился  в  дверях,  чтобы  бросить  последний
взгляд на Кольриджа, - ему казалось, что он не был достаточно  внимателен  и
не извлек из этого вечера так много,  как,  скажем,  Тибодю.  Он  сокрушенно
вздохнул и направился к выходу.
   Везде тьма кромешная, пол  в  каких-то  рытвинах...  а  Беннер  и  медиум
куда-то запропастились. Дойль пробирался на ощупь,  но,  вместо  того  чтобы
выйти в холл, вдруг наткнулся на какую-то лестницу. Хм, ступеньки... Тусклый
газовый рожок на стене.  Должно  быть,  это  другая  дорога,  подумал  он  и
повернул обратно.
   Дойль вздрогнул от неожиданности: у него за спиной  стоял  очень  высокий
человек - лицо угловатое, изрезанное глубокими морщинами, словно  он  прожил
долгую жизнь, преизобилующую несчастьями, а голова, как у грифа -  такая  же
лысая.
   - О Боже, вы испугали меня! - воскликнул Дойль.
   - Извините меня, я, кажется...
   С удивительной силой человек схватил руку  Дойля  и,  заломив  за  спину,
дернул вверх. Дойль задохнулся от внезапно нахлынувшей боли и ощутил на лице
влажную ткань - судорожно вдохнул, но вместо воздуха  в  нос  ударил  резкий
запах эфира. Он совершенно растерялся, стал вырываться и лягнул лысого ногой
так сильно, что явственно услышал, как  каблук  башмака  стукнул  по  кости.
Сжимающие его сильные руки дрогнули, но не ослабили хватки. Брыкаясь,  Дойль
уже успел наглотаться паров эфира, как ни  старался  задержать  дыхание.  Он
почувствовал, что теряет  сознание,  и  вяло  удивился:  почему  бы  Дерроу,
Беннеру или хотя бы Кольриджу не повернуть за угол и не позвать на помощь.
   При последних проблесках обескураженного сознания он вдруг понял, что это
и есть "похожий на покойника лысый  старик",  которого  Беннер  испугался  в
шатре, в Излингтоне в 1805 году, пять лет или несколько часов назад.

***

   Вечерняя прогулка, которой  Окаянный  Ричард  наслаждался  как  временной
передышкой от потогонного труда по расплавлению бесконечного запаса ложек из
британского металла<  Сплав  олова,  сурьмы,  иногда  цинка.>,  была  сейчас
порядком испорчена рассказом Уилбура о том, как их добыча появилась на  этом
поле.
   - Я улизнул оттуда и незаметно так крался за стариком, - тихонько  шепнул
ему Уилбур, пока они дожидались возвращения Ромени, - а тот неспешно, как бы
прогуливаясь, петлял между деревьями. То  остановится,  то  опять  несколько
шагов сделает. А в руках он нес свои дьявольские игрушки, ну,  ты  знаешь  -
глиняный горшок. Тот самый, в нем, говорят, кислота и  свинец,  и  он  очень
больно кусает, если  коснуться  двух  блестящих  пуговиц  на  крышке.  И  он
останавливался и нажимал на эти пуговицы. Черт его знает, зачем он  все  это
проделывал! Я сам видел  -  он  каждый  раз  отдергивал  руку  от  боли,  но
продолжал нажимать и отдергивать руку, когда эта  дьявольская  штука  жалила
его пальцы, и еще он нес с собой такую трубу, чтобы в  нее  смотреть,  -  ту
самую, с непристойными картинками.
   Ричард знал, что Уилбур говорит  о  секстанте.  Уилбуру  было  совершенно
невозможно растолковать, что устройство, вызывающее его  негодование,  вовсе
не называется "секс-тент". Уилбур упорно продолжал считать, что  их  главарь
смотрит в "секс-тент" и  смакует  непристойные  картинки  с  голыми  бабами,
которые якобы спрятаны в трубе.
   - И он останавливался много-много раз. И каждый раз смотрел в нее, в  эту
штуку. Наверняка он проделывает такое,  чтобы  подогреть  свою  стариковскую
кровь. Ему помогает, я думаю. Так вот,  я  следил  из-за  деревьев,  как  он
двинулся через поле, то и дело останавливаясь  и  рассматривая  картинки.  А
затем он нажимал на пуговицы и причинял себе  боль,  мне  даже  стало  жалко
старика. Он шел так и шел по полю, но вдруг что-то изменилось - он  коснулся
горшка, а руку не отдернул. Он посмотрел удивленно  на  руку,  потряс  ею  и
снова коснулся горшка. И опять не дернулся от боли. Я понял, что дьявольская
штуковина сломалась. И он побежал к деревьям, быстро-быстро побежал и совсем
не останавливался и не смотрел в трубу с картинками. И тут я весь сжался  от
ужаса, что старикашка видит  меня.  Нет,  он  меня  не  видел.  Я  осторожно
выглянул из-за дерева - он стоял совсем рядом, ярдах в пятидесяти, и  угрюмо
смотрел на поле. Я боялся пошевелиться: вдруг старик меня заметит? Я  совсем
не знал, что мне дальше делать - удрать или остаться за деревом.
   Уилбур остановился  и  перевел  дыхание  -  он  очень  нервничал.  Ричард
воспользовался  паузой  и  засунул  руку  под  рубашку.  Он  нащупал  голову
маленькой деревянной обезьянки и заткнул ей пальцами  уши.  Ричард  полагал,
что подобные жуткие рассказы вовсе не для ее ушей - пусть лучше не  слушает,
это может ее расстроить.
   - Ну вот, - продолжал Уилбур, - так мы и оставались еще несколько минут в
полной неподвижности. Старик уставился на поле и стоял столбом, уж не  знаю,
что такого интересного он там углядел - никого и ничего там  не  было,  поле
как поле. А я боялся шелохнуться -  вдруг  он  услышит  шорох,  обернется  и
увидит меня. Не думаю, чтобы он обрадовался тому, что я за ним подсматривал.
И вдруг я услышал громкий звук, похожий на  взрыв,  и  сильный  порыв  ветра
закачал верхушки деревьев.  Я  выглянул  из-за  дерева  как  раз  вовремя  -
посреди, поля стоял большой-большой черный шатер.
   Уилбуру опять стало страшно, и он стиснул плечо Окаянного Ричарда в  этом
месте своего повествования, как бы прося поддержки.
   - Ведь черного шатра не было на поле! Ты понял, он появился прямо на моих
глазах! Я сразу же стал бормотать охраняющие заклинания и чертить в  воздухе
знаки, отгоняющие наваждения, но шатер никуда не делся.  Тут  уж  каждый  бы
понял, что это работа Бенга. А затем я увидел, как  из-под  шатра  выбрались
двое не по-нашему одетых людей. Эти чели оттащили шатер в сторону. И что  ты
думаешь? Внутри оказались две кареты! И фонари зажжены, и все прочее! И люди
в каретах, запряженные лошади  перебирали  копытами  -  вот-вот  сорвутся  с
места. И один из бенго чели говорит,  так  громко,  что  мне  все  прекрасно
слышно: "Вот так прыжок! Все в порядке? Как там лошади?" А другой зашикал на
него, замахал руками - наверное, не хотел, чтобы их  кто-нибудь  услышал.  А
потом двое чели сложили шатер и закопали его в землю. А две кареты тронулись
с места и направились к дороге, как настоящие! И тут-то наш старик  сорвался
с места и помчался в табор. Я припустился бегом за ним,  стараясь  держаться
незаметно. А в таборе он посадил  нас  в  фургон  и  приказал  следовать  за
каретами.
   Теперь Уилбур сказал все, что хотел. Он прислонился к стенке  фургона  и,
если судить по  его  громкому,  размеренному  дыханию,  намеревался  немного
вздремнуть. Окаянный Ричард мог только позавидовать его  способности  просто
перестать думать о столь волнующих событиях. Старый цыган поерзал на жестком
сиденье кучера, устраиваясь поудобнее, и стал  следить  за  черным  ходом  в
"Корону и якорь". Достаточно было одного  только  пребывания  в  городе  для
того, чтобы вывести его из равновесия, - все эти джорджо глазеют на тебя,  и
полисмены только и ждут, чтобы упрятать тебя в каталажку, они всегда норовят
схватить кого-нибудь из людей Ромени. Но  сейчас,  когда  еще  в  придачу  и
колдовство затевается... Это уж слишком. Слишком опасно.
   У Ричарда была способность, обычно не  свойственная  цыганам,  -  он  мог
сравнивать ситуации из прошлого с  сегодняшним  положением  вещей  и  делать
выводы. Ему не с кем  было  поделиться  своими  размышлениями,  и  он  часто
предавался  в  одиночестве  сожалениям  о  внезапном  исчезновении   старого
Аменофиса Фике - тогда, восемь лет назад.  Ведь  он  помнил,  что  воровство
приносило весьма хороший доход во времена  Фике,  а  вот  жизнь  тогда  была
гораздо спокойнее. Ричард  опять  запустил  руку  под  рубашку  и  приласкал
деревянную обезьянку, тихонько погладив ее голову большим пальцем.
   Задняя дверь таверны распахнулась, и появился Ромени. Он перекинул  через
плечо безвольно обмякшее тело своей  добычи  и  двигался  по  направлению  к
фургону, нелепо подскакивая.
   - Эй, Уилбур, проснись, - испуганно зашипел Ричард. Ему удалось разбудить
Уилбура за мгновение до того, как Ромени появился у входа в фургон.
   - Помоги мне запихнуть этого парня внутрь, Уилбур, - тихо сказал Ромени.
   - Аво, руа, - отозвался Уилбур, мгновенно придя в состояние полной боевой
готовности.
   - Да поосторожнее, ты,  идиот!  Не  стукни  его  головой  обо  что-нибудь
ненароком. Мне вскоре понадобится ее содержимое в полной  сохранности.  Так,
хорошо. Подложи под  него  попоны.  Так,  осторожно,  болван.  Вроде  все  в
порядке. Свяжите-ка его покрепче и не забудьте всунуть кляп.
   Старик закрыл откинутое полотнище на задней стенке фургона  и  зашнуровал
парусину. Затем он удивительно проворно запрыгал вокруг фургона, подскакивая
и раскачиваясь на своих пружинах, приделанных к подошвам башмаков, и  уселся
на козлы рядом с Ричардом.
   - Ну, теперь они вряд ли отсюда  уедут.  Я  изловил  одного,  но  давайте
все-таки последим за остальными.
   - Аво, руа, - поспешил согласиться  Ричард.  Он  зацокал  на  лошадей,  и
фургон сорвался с места и ринулся вперед во  весь  опор.  Шаткое  сооружение
раскачивалось и скрипело, железные обручи ходили ходуном,  парусина  хлопала
на ветру, фургон, казалось, вот-вот развалится.
   Они проехали два квартала и повернули к Стрэнду. Здесь фургон остановился
у края тротуара.
   Ожидание длилось уже около получаса. Место для стоянки похитители выбрали
не самое удачное. Время от времени их беспокоили  любопытствующие  прохожие,
которые подходили к фургону,  привлеченные  причудливо  украшенной  надписью
"СТРАНСТВУЮЩАЯ  ЕГИПЕТСКАЯ  ЯРМАРКА   ДОКТОРА   РОМЕНИ".   Буквы,   когда-то
написанные яркой краской на парусине боковой стенки фургона, теперь с трудом
поддавались прочтению.
   Но вот ожидание подошло к концу - Ромени насторожился и хищно прищурился.
   - Ричард! Вон там, видишь  -  едут!  Быстрее  за  ними!  Ричард  суетливо
подхватил поводья, фургон качнулся и нехотя стронулся с места. Им не повезло
- в этот час улицу загромождали повозки и экипажи. Кареты  быстро  удалялись
от преследователей, и старому цыгану понадобился весь  его  опыт,  для  того
чтобы держать добычу в пределах видимости. Он встал на подножку  и  управлял
фургоном, подхлестывая лошадей и пытаясь  лавировать  в  потоке  транспорта.
Вслед им неслась отборная  ругань  вперемешку  с  испуганными  возгласами  -
видимо, не все возницы одобряли такую манеру езды по переполненной улице.
   Похитители  резко  свернули  на  Сент-Мартин-лейн.  Фургон  на   повороте
угрожающе накренился вправо, и в этот момент Ромени вытащил из кармана  часы
и стал пристально следить за движением стрелок.
   - Они все-таки намерены попасть туда до того, как врата закроются, -  еле
слышно пробормотал Ромени.
   Три экипажа - два вместе и один повис на хвосте -  повторяли  в  обратном
направлении путь к "Короне и якорю". После поворота на Оксфорд-стрит  Ричард
понял, что во второй карете заметили погоню и прибавили скорость.  Гайд-парк
остался слева, и теперь вокруг тянулись темнеющие поля окраин. В этот момент
из второй кареты послышался хлопок, они увидели вспышку, и пистолетная  пуля
попала прямо в железный обруч фургона над головой Ричарда.
   - О, душа  моего  предка,  молись  о  нас!  -  воскликнул  старый  цыган,
непроизвольно натягивая поводья. - Бандит стреляет в нас.
   - К черту твоего мертвого папеньку! Прибавь ходу! - прокричал Ромени. - Я
привел в действие заклятия, отражающие пули.
   Ричард стиснул зубы и, сжимая одной рукой  бедную  деревянную  обезьянку,
другой - подгонял лошадей. Вечерняя  сырость  и  холод  пробирали  до  мозга
костей. Ричарду стало жалко себя, и потянуло обратно в шатер - там  хотя  бы
не холодно. Он очень хотел  опять  трудиться  над  отливками  и  плавильными
чанами. Все лучше, чем ужасы этой погони.
   - Да, теперь я уверен - они двигаются к тому  полю  сбоку  от  дороги,  -
сказал ему Ромени. - Мы можем выиграть время. Давай поворачивай в  объезд  к
нашему табору, мы окажемся там раньше.
   - Так поэтому табор именно на том месте, руа?  -  спросил  Ричард.  -  Ты
знал, что эти люди должны появиться?
   Он с благодарностью натянул поводья, и  лошади  перешли  на  шаг.  Кареты
быстро удалялись по дороге.
   - Я знал, что кто-нибудь может появить