осередине лодки - нет, ладьи!  -  небольшую  гробницу,  вокруг  которой
обвилась змея, держащая себя зубами за кончик хвоста. В  гробнице  стоял
диск в человеческий рост, и он сиял такой  ослепительной  чернотой,  что
Эшблесу пришлось отвести взгляд,  хотя  ему  показалось,  что  он  успел
заметить на нем рельефный силуэт жука-скарабея.
   Когда он снова обрел способность видеть, он  заметил,  что  Романелли
облегченно улыбается, а по впалым щекам его катятся слезы.
   - Ладья Ра! - шептал он. -  Священная  Месектет,  на  которой  солнце
проплывает двенадцать часов тьмы от заката до рассвета! И я плыву на ней
- и на заре, когда мы вновь выплывем в мир смертных,  я  буду  плыть  на
ладье Манджет, ладье утреннего неба, и воскресну!
   Слишком измученный, чтобы думать об этом, Эшблес откинулся  на  кожу,
под которой, как ему показалось,  пульсирует  кровь.  Плач,  который  он
слышал всю ночь, стал отчетливее и как будто ближе, и теперь  он  звучал
как мольба. Эшблес повернул голову и через низкий фальшборт взглянул  на
берег - там протягивали руки  вслед  проплывающей  мимо  ладье  какие-то
неясные фигуры; судя по всему, они-то и плакали. Через равные промежутки
на берегу стояли высокие столбы - отмечавшие часы, как он  понял,  -  со
змеиными головами на верхушках;  и  каждый  раз,  когда  ладья  миновала
очередной столб, змеиные головы на мгновение превращались  в  склоненные
человеческие.
   Эшблес сел и только тут заметил, что ладья, собственно, и не ладья, а
огромный змей, расширяющийся примерно посередине наподобие  развернутого
капюшона кобры, а нос и корма - живые змеиные головы на тонких шеях.
   "Вот оно, - подумал он. - Двенадцать Часов Тьмы. Вот о чем я писал. Я
плыву в ладье, которую могут увидеть только умершие".
   Он ощущал, что диск живой - то  есть  нет,  разумеется,  мертвый,  но
одушевленный - и что двое безбилетников ему безразличны. Высокие  фигуры
на корме - вроде бы люди, но со звериными и  птичьими  головами  -  тоже
полностью их игнорировали. Эшблес снова откинулся на палубу.
   Спустя некоторое время ладья проплыла в туманные врата,  по  сторонам
которых высились два саркофага размерами с телеграфный столб, фигуры  на
берегу заметались и заплакали громче, и сквозь их жалобные стенания  ему
слышался негромкий металлический лязг. - Апоп!  -  кричали  призраки.  -
Апоп! И тут он увидел, как еще одно черное пятно поднимается из воды,  и
понял, что это змеиная голова, такая гигантская, что по сравнению с  ней
их ладья показалась маленькой игрушкой. Из пасти свисало что-то, похожее
на человеческие тела, и  змей,  мотнув  головой,  расшвырял  их  во  все
стороны и, изогнувшись, навис над ладьей.
   - Змей Апоп, - прошептал Романелли,  -  Апоп,  чье  тело  покоится  в
глубинном царстве, где тьма сгущается настолько, что становится твердью.
Апоп чует, что на ладье плывет душа, не достойная выплыть на рассвете. -
Романелли улыбнулся. - Впрочем, ты мне больше не нужен.
   Не в силах даже приподняться на локте, Эшблес беспомощно смотрел, как
абсолютно черная голова заслоняет весь мир над  ним.  Воздух  наполнился
могильным холодом, и когда змей распахнул  свою  чудовищную  пасть,  ему
показалось, будто он видит в глубине  далекие  черные  звезды  антимира,
словно  пасть  эта  была  вратами  во  Вселенную  абсолютного  холода  и
отсутствия света.
   Эшблес закрыл глаза и вверил свою душу любым милосердным богам,  если
таковые хоть где-то еще остались.
   Пронзительный визг заставил его снова открыть глаза, в последний раз,
как он надеялся... и он увидел распадающуюся фигуру  доктора  Романелли,
падающую вверх, прямо в бездонную черную глотку.

***

   Скорее для уверенности Джеки глянула сначала  на  темный  запад,  где
широкая Темза сворачивала у Уайтхолла на юг, потом снова  посмотрела  на
восток.
   Да, небо определенно начинало светлеть. Она облегченно улыбнулась. На
фоне предрассветного небосклона можно было уже  разглядеть  темные  арки
Блекфрайерского моста.
   Она перевела дух и села на низкий каменный парапет. На илистом берегу
чуть выше арок Адельфи становилось свежо - она плотнее запахнула пальто,
но все равно ее пробирала дрожь. "Ясное дело, это совершенно безнадежно,
- подумала она, - и все равно я дождусь рассвета, чтобы  посмотреть,  не
вынесет ли Эшблеса куда-нибудь сюда - вдруг он еще не был  мертв,  когда
падал мимо меня в том подземелье, вдруг он смог добраться  до  подземной
реки и успел спуститься по ней,  прежде  чем  началось  это  страшное...
отвердение?"
   Она  зябко  передернула  плечами,  для   успокоения   посмотрела   на
светлевший  с  кагкдой  минутой  горизонт  и  позволила  себе  вспомнить
подробности бегства из подземелий.
   Она взяла Кольриджа за руку  и  начала  осторожно  нашаривать  дорогу
обратно по коридору, когда  ее  поразила  внезапная  тишина.  Стихли  не
только  далекий  плач,  но  и  малейшие  колебания  воздуха,  шорох   от
бесчисленных подземных сквозняков. Пробираясь мимо места, где - как  она
помнила - лежал труп Хорребина, она прижалась к правой стене - и чуть не
закричала, когда из темноты послышался неестественно низкий голос.
   - Здесь не место людям, друзья мои, - произнес он.
   - Э-э... да, - пискнула Джеки.  -  Мы  уходим.  Она  услышала  шорох,
шлепки и тихое звяканье металла о металл  -  и  когда  голос  послышался
снова, источник его находился прямо у них над головами.
   - Я вас провожу, - произнес он. - Даже  умирая  от  уколов  клоунских
карликов. Большой Кусака защищает тех, кто помог ему.
   - Вы... вы нас проводите? - недоверчиво переспросила Джеки.
   - Да. - Существо тяжело вздохнуло. - Я делаю это для твоего спутника,
освободившего моих братьев, сестер и меня  самого  и  давшего  нам  шанс
отомстить перед смертью тому, кто нас создал такими. -  Джеки  заметила,
что голос не отдавался эхом, словно  они  стояли  не  в  коридоре,  а  в
замкнутом помещении. - Не мешкайте, - добавил Большой Кусака, делая  шаг
вперед. - Тьма твердеет.
   Необычное трио поспешило  к  лестнице  и  начало  подъем.  На  первой
площадке Кольриджу захотелось передохнуть, но Большой Кусака заявил, что
отдыхать некогда, подхватил Кольриджа, и они продолжили свой путь.
   - Не отставай, - предупредил их провожатый Джеки.
   - Не буду, - заверила его Джеки, сообразив, что не слышит эха  ни  из
коридора, из которого выходили, ни даже с нижних пролетов  лестницы,  по
которым только что поднялись.  Что  там  говорили  ей  Безглазые  Сестры
полгода назад? Тьма твердеет, словно  густой  ил,  и  мы  хотим  убежать
отсюда, когда она сделается твердой, как камень... мы не хотим оказаться
закованными навечно в камень и в  ночь,  когда  тьма  затвердеет!  Джеки
старалась не отставать от торопливого шага Большого Кусаки и радовалась,
что он идет так быстро.
   Когда они наконец поднялись на самый верх и вышли в  ярко  освещенную
факелами кухню Крысиного Замка, к ним шагнули двое людей Керрингтона - и
тут же отпрянули, увидев того, кто нес в мощных руках  Кольриджа.  Джеки
посмотрела на Большого  Кусаку  и  сама  чуть  не  лишилась  чувств.  Их
провожатый оказался огромной  рептилией  с  пучками  длинных  щупалец  -
карикатурой на бороду и шевелюру - вокруг лица,  глазами,  напоминающими
стеклянные пресс-папье, и свиным пятачком.  Однако  самой  поразительной
деталью  его  лица  являлся  рот   -   двенадцатидюймовая   щель,   едва
закрывающаяся из-за нескольких рядов огромных острых зубов. На нем  было
пальто древнего фасона, изорванное и окровавленное на груди.
   - Эти паразиты вам не помешают, - спокойно сказал Большой  Кусака.  -
Пошли.
   Он осторожно поставил Кольриджа на ноги и проводил  их  до  двери  на
улицу.
   - А теперь ступайте, - сказал он. - Быстрее. Я подожду,  пока  вы  не
скроетесь из вида, но мне надо успеть спуститься вниз, прежде  чем  тьма
окончательно затвердеет.
   - Хорошо, - отозвалась  Джеки,  с  наслаждением  вдыхая  относительно
свежий предрассветный воздух Бью-керидж-стрит. - И спасибо за...
   - Я сделал это ради твоего друга, - буркнул Большой Кусака.  -  Идите
же.
   Джеки кивнула и повела Кольриджа  по  темной  улице.  Они  без  помех
добрались до "Гудзона", и когда они поднялись в номер  Кольриджа,  Джеки
уложила его в постель. Тот уснул, прежде  чем  Джеки  тихо  прикрыла  за
собою дверь. Она заметила пузырек лауданума на столике у изголовья, и ей
показалось, что она понимает, почему меры предосторожности, предпринятые
Керрингтоном, в случае со старым поэтом  не  сработали.  В  самом  деле,
откуда  Керрингтону  было  знать  о  той  стойкости,  которую   Кольридж
выработал к опиуму?
   Потом она спустилась к Темзе, туда, где у арок  Адельфи  сливалась  с
ней подземная река: вдруг из туннеля покажется Эшблес  или  то,  что  от
него осталось?
   Небо на востоке уже окрасилось в  стальной  цвет,  и  цепочка  редких
облачков над горизонтом  осветилась  еще  не  показавшимся  солнцем.  До
восхода оставались считанные минуты, если не секунды.
   Вода в глубине взбурлила, и Джеки глянула туда как раз вовремя, чтобы
увидеть всплывающую на поверхность призрачную, полупрозрачную ладью.  По
мере того  как  горизонт  окрашивался  розовым,  ладья  становилась  все
прозрачнее, устремляясь на восток со скоростью, уверившей Джеки  в  том,
что все это просто грезится ей по причине крайней  усталости,  однако  в
следующую  же  долю  секунды  она  заметила  две  вещи:  из-за  далекого
лондонского горизонта показался первый кусочек восходящего солнца,  а  в
нескольких футах от берега с плеском  вынырнул  из  воды  человек,  явно
упавший   в   воду   с   ладьи   в   момент,   когда   та   окончательно
дематериализовалась.
   Джеки вскочила, узнав этого человека, устало плывшего к берегу.
   - Мистер Эшблес! - крикнула она. - Сюда!

***

   Когда ладья-змея проплывала меж двух столбов, увенчанных  головами  с
фараонскими бородками, Эшблес ощутил разгорающийся в нем чудовищный жар,
и до того мгновения, как очутился в ледяной воде Темзы, он не сомневался
в том, что это и есть его смерть.
   Он вынырнул на поверхность, откинул с глаз мокрые волосы, и  до  него
дошло, что у него снова есть волосы... и оба глаза! Он поднес  к  глазам
сначала одну руку, потом другую - и был  рад  увидеть,  что  все  пальцы
целы.
   Возрождение, которого напрасно ждал  доктор  Романелли,  случилось  с
ним. Воскресшее солнце живым и невредимым явилось на  рассвете  миру,  а
вместе с ним - Бог знает почему - это позволили сделать и Эшблесу.
   Он поплыл к берегу и тут услышал оклик.  Он  задержался,  нахмурился,
вглядываясь в  берег,  потом  узнал  человека,  сидевшего  на  парапете,
помахал и поплыл к нему.
   Вода как-то странно плескалась под арками Адельфи, и когда он наконец
смог встать на отмели и зашлепал к берегу  по  илистому  дну,  он  понял
почему: подземная река остановила свой бег в Темзу, словно  где-то  выше
по ее течению закрыли огромный кран, и Темза теперь несла свои воды мимо
места, где стоял Эшблес, так же спокойно, как выше или ниже по  течению.
Несколько речных птичек снизились, чтобы  приглядеться  к  поднятой  его
ногами тине, быстро уносимой течением.
   Он поднял взгляд на того, кто сидел на каменной стене.
   - Привет, Джеки, - окликнул он. - Надеюсь, Кольридж тоже спасся?
   - Да, сэр, - отозвалась Джеки.
   - И, - продолжал Эшблес, взбираясь на берег, - готов поспорить, он не
вспомнит ничего из того, что видел этой ночью.
   - Ну, - ответила удивленная Джеки,  когда  мокрый  бородатый  великан
вскарабкался по склону и уселся рядом с ней, - если на то пошло, вряд ли
вспомнит. - Она пристально посмотрела на него. - А мне  показалось,  что
вы уже умерли, когда скользили мимо меня по тому склону. Ваши...  глаза,
и...
   - Да, - тихо ответил Эшблес. - Я умирал - но нынче ночью  действовала
магия, и не только магия зла. - Настал его черед посмотреть на нее. - Ты
нашел время побриться?
   - А... - Джеки потерла верхнюю губу. - Это... усы... обгорели.
   - Боже праведный! Впрочем, я чертовски рад, что ты выбрался оттуда. -
Эшблес откинулся назад, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. - Буду  сидеть
здесь, - объявил он, - пока не просохну на солнце.
   Джеки нахмурилась:
   - Вы умрете от простуды - это  будет  обидно,  учитывая  то,  что  вы
только что спаслись из... квинтэссенции кошмаров Данте.
   Он улыбнулся, не открывая глаз; и покачал головой:
   - Эшблесу еще предстоит переделать уйму дел, прежде чем умереть.
   - Правда? И каких, например? Эшблес пожал плечами:
   - Ну... во-первых, жениться. Кстати, пятого числа следующего месяца.
   Джеки беззаботно тряхнула головой:
   - Что ж, очень мило. И на ком?
   - На девушке по имени Элизабет Жаклин Тичи. Славная девушка. Ни  разу
еще не встречался с ней, хотя видел портрет.
   Брови Джеки изумленно поползли вверх.
   - На ком?
   Эшблес повторил имя.
   Ее лицо поочередно то кривилось в обиженной улыбке, то хмурилось.
   - Так вы ни разу не встречались с ней? И с  чего  это  вы  тогда  так
уверены, что она выйдет за вас?
   - Я просто знаю это, Джеки, дружок. Можно сказать, у нее нет выбора.
   - Значит, это свершившийся факт?! - сердито вскинулась  Джеки.  -  То
есть ваши широкие  плечи  и  буйная  шевелюра...  лишат  ее  возможности
сопротивляться, да? Или нет, молчите... ваши стихи, разве не так? Ну да,
вы  будете  дурить  ей  голову  несколькими  строчками  ваших  проклятых
"Двенадцати Часов" - я правильно понял? - и она, несомненно, решит,  что
раз уж не понимает ничего, то это и есть настоящее... искусство, да?  Ах
вы, самонадеянный сукин сын...
   Эшблес изумленно открыл глаза и сел.
   - О, черт побери, Джеки, что с тобой? Ну что я такого сказал? Я же не
говорю, что собираюсь изнасиловать ее, я...
   - О, нет! Нет, вы просто предоставите ей единственный в жизни шанс...
как это... сочетаться законным браком?.. с самым настоящим  поэтом.  Вот
повезло девице!
   - Что ты несешь, парень? Я только сказал... Джеки вскочила  и  встала
на стене, вызывающе подбоченившись:
   - Так познакомьтесь же с Элизабет Тичи! Эшблес вылупил на нее глаза:
   - Что ты имеешь в виду? Ты ее что, знаешь? О  Боже,  верно,  ты  и  в
самом деле знаком с нею, правда? Послушай, я не хотел...
   - Заткнитесь! - Джеки  взмахнула  рукой,  распуская  волосы.  -  Я  -
Элизабет Жаклин Тичи!
   Эшблес смущенно засмеялся, потом сделал еще попытку:
   - Боже мой! Ты... вы... правда?
   - Это одна  из...  скажем,  четырех  вещей,  в  которых  я  абсолютно
уверена, Эшблес.
   Он огорченно всплеснул руками:
   - Черт побери, простите  меня,  Дже...  мисс  Тичи.  Я-то  думал,  вы
просто... старый добрый Джеки, мой приятель по  давним  денькам  в  доме
Капитана Джека. Я и не догадывался, что все это время вы...
   - Вы никогда не были в доме Капитана Джека, - заявила  Джеки.  -  Или
вы?.. - добавила она почти умоляюще.
   - В некотором роде был. Видите ли, я... -  Он  осекся.  -  А  что  вы
скажете, если мы продолжим этот разговор за завтраком?
   Джеки нахмурилась, но, подумав, кивнула:
   - Ладно, но только потому, что бедный Дойль так ценил вас. И  это  не
означает, что я вам уступила, ясно? - Она улыбнулась, потом спохватилась
и снова нахмурилась. - Пошли, я знаю одно заведение на Сент-Мартин-лейн,
где вам даже позволят просохнуть у огня.
   Она спрыгнула со стены, Эшблес поднялся, и они вдвоем, все еще  дуясь
друг на друга, зашагали в лучах утреннего солнца на север, к Стрэнду.

ЭПИЛОГ
12 апреля 1846 г.

   Не поздно никогда начать другую жизнь.
   Удар веслом - и челн несет другой поток;
   Ведь цель моя - спешить всегда вперед
   Закатною тропой иль парус поднимать
   Под небом, полным звезд Востока,
   До часа смертного...
   Альфред, лорд Теннисон

   Почти целых  четверть  часа  простояв  в  дверях  и  глядя  на  серые
холмистые просторы Вулвичских болот под набухавшим дождем небом,  Эшблес
чуть было не снял плащ и не вернулся в дом.  В  конце  концов,  огонь  в
камине  горел  так  уютно,  и  он  не  добил  еще  вчера   эту   бутылку
"Гленливе"... Он нахмурился, поправил на своей седой  шевелюре  фуражку,
дотронулся до эфеса меча, надетого так, на всякий  случай,  и  запер  за
собой дверь. Никак нельзя, ведь у меня долг  перед  Джеки,  подумал  он,
спускаясь с крыльца. Она встретила свой срок так...  благородно  -  семь
лет назад.
   Последние пару лет жизни в  одиночестве  Эшблес  порой  с  раскаянием
ловил себя на том, что уже с трудом припоминает  лицо  Джеки  -  чертовы
портреты казались похожими, пока были новыми и пока была  жива  она  для
сравнения, но теперь ему казалось, будто ни один так и не запечатлел  ее
настоящую улыбку. Однако сегодня, понял он,  он  мог  вспомнить  ее  так
отчетливо, словно она только утром села  в  дилижанс,  отправляющийся  в
Лондон, -  ее  милую,  чуть  саркастическую  улыбку,  ее  хмурящиеся  на
мгновение брови и ее  обаяние  мальчишки-беспризорника,  что  -  на  его
взгляд - сохранилось у нее вплоть до  смерти  от  лихорадки  в  возрасте
сорока семи лет. Возможно, подумал он,  пересекая  дорогу  и  ступая  на
тропу, - знакомую ему за последние пару лет до последнего  кустика,  ибо
он знал, что сегодня пойдет по ней,  -  возможно,  я  вспоминаю  ее  так
отчетливо, потому как знаю, что сегодня присоединюсь к Джеки.
   Тропа вилась между холмами, то поднимаясь, то опускаясь, но  и  через
десять минут, когда он вышел к реке, его шаг оставался таким же упругим,
ведь  он  годами  поддерживал  свою   физическую   форму   и   занимался
фехтованием, имея твердое намерение хотя бы серьезно ранить  того,  кому
намечено судьбой убить его.
   "Я подожду здесь, - решил он, - на пологом склоне, откуда открывается
хороший вид на заросший ивами берег Темзы. Они найдут мое тело  ближе  к
воде, но я хочу сначала как следует разглядеть своего убийцу".
   И кто, гадал он, может им оказаться?
   Он заметил, что слегка дрожит, и заставил себя сесть и несколько  раз
глубоко вдохнуть. Спокойно, старина, сказал он себе.  Ты  тридцать  пять
долгих и по большей части счастливых лет знал, что этот день наступит.
   Он запрокинул голову и посмотрел  на  низкие,  растрепанные  тучи.  И
почти все твои друзья уже умерли, подумал он.  Байрон  ушел  -  тоже  от
лихорадки - двадцать с чем-то лет назад в Миссолонги, а  Кольридж  отдал
душу Богу в 1834-м... Эшблес улыбнулся и уже не в первый раз  задумался,
сколько из поздней поэзии Кольриджа, в особенности из "Лимбо" и "Ne Plus
Ultra", порождено смутными образами, вынесенными им из той ночи в апреле
1811 года. Некоторые строки до сих пор озадачивали  Эшблеса:  "Не  самый
лучший вид открылся Лимбо в клети той:  Округлость  стен  и  сторож-дух,
бесплотный часовой; Но пуще этого ночной кошмар, что явью стал..."  или:
"О  столб  во  мраке  ночи,  О  черный  свет,  слепящий   тьмою   очи...
Сгустившаяся тьма и шторм подземный..."
   Он протер глаза и поднялся - и застыл, а  грудь  его  сковал  ледяной
холод, ибо пока он смотрел на небо, у берега появилась привязанная к иве
лодка, а вверх по склону торопливо поднимался высокий, дородный  мужчина
с мечом в ножнах на правом бедре. "Забавно, - нервно подумал  Эшблес,  -
левша, как и я".
   О'кей, сказал он себе, а теперь  спокойствие.  Помни,  тебя  нашли  с
единственной раной - в живот, так  что  можешь  не  особенно  стараться,
защищая  руки,  ноги  и  голову.  Парируй  только  удары,  нацеленные  в
корпус... зная при этом, правда, что один-то удар ты так  и  не  успеешь
отбить.
   Его правая рука провела по животу, словно пытаясь определить, в какое
именно место пока целой и здоровой кожи через несколько минут  воткнется
несколько дюймов остро отточенной стали.
   Через час все будет кончено, подумал он.  Постарайся  встретить  этот
час так же отважно, как это сделала Джеки. Ибо она тоже  знала,  что  ей
суждено... знала с той ночи в  1815-м,  когда  ты  был  слишком  пьян  и
один-единственный раз сдался на ее просьбы назвать ей дату