Пыль опустевших комнат
   Уносит ночной ветер -
   Легкое - порошком -
   Дыхание жизни прошлой.
   Пусто в прошедшем.
   Мысли пустые льются
   По опустевшим улицам.

   Джеки остановился, и Дойль автоматически закончил:

   Тяжко, натужно
   Не станет хранить их юноша -
   Ему не нужно.
   Холод устал дышать -
   За опустевшее прошлое ответит душа.

   Прочтя эти  строки,  Дойль  задумался,  стараясь  вспомнить,  где  он  их
встречал. Это было в книге об Эшблесе,  но  это  не  его  стихи...  Понятно,
подумал он, это - одно из немногих произведений Колина Лепувра, который  был
помолвлен с Элизабет Тичи до того, как  она  стала  женой  Вильяма  Эшблеса.
Лепувр исчез, кажется, в 1809 году, за несколько  месяцев  до  свадьбы,  ему
было двадцать лет, и он оставил лишь тоненькую  книжку  стихов,  заслужившую
несколько отрицательных отзывов. Он взглянул на Джеки и увидел, что  молодой
человек смотрит на него с удивлением и - впервые - с некоторым уважением.
   - Боже мой, Дойль, вы читали Лепувра?
   - О, да, - непринужденно ответил Дойль. - Он исчез, э-э, в прошлом  году,
не так ли? Джеки посуровел:
   - Это официальная версия. В действительности он был убит.  Я  был  с  ним
знаком, видите ли.
   - Правда?
   Дойль подумал, что, если он когда-нибудь вернется назад, в 1983 год,  эта
история станет интересной деталью биографии Эшблеса.
   - Как он был убит?
   Молодой человек опять опустошил бокал и беспечно налил себе еще.
   -  Может  быть,  когда-нибудь  я  узнаю  вас  достаточно  хорошо,   чтобы
рассказать об этом.
   В надежде узнать у  юноши  что-нибудь  пригодное  для  публикации,  Дойль
спросил:
   - Не знали ли вы его невесту - Элизабет Тичи? Джеки, казалось, был сражен
наповал.
   - Если вы прибыли из Америки, как вы можете знать все это?
   Дойль открыл было рот, чтобы ответить что-нибудь  правдоподобное,  но  не
мог придумать ничего лучше, чем сказать:
   - Когда-нибудь, Джеки, когда я  буду  знать  вас  достаточно  хорошо,  я,
возможно, и скажу вам.
   Джеки  нахмурился,  словно  почувствовав  себя  оскорбленным,  но   потом
улыбнулся.
   - Как я уже говорил, Дойль, вы,  несомненно,  оказались  интереснее,  чем
могло показаться на первый взгляд. Да, я был знаком с Бэт Тичи очень хорошо.
Я знал ее задолго до того, как она встретила Лепувра.  Мы  и  теперь  с  ней
видимся.
   - Очевидно, я был почти прав, когда утверждал, что вы - старые  знакомые,
- сказал Копенгагенский Джек. - Дойль, вы пойдете со мной.  Старый  Стайклиф
наполовину прочел мне "Обри"  Далласа,  однако,  читая  таким  способом,  он
закончит не раньше чем через год. Посмотрим, быть может, вы способны  читать
немного быстрее.

***

   Пивная "Нищий в таверне" была битком  набита,  но  почти  все  столпились
вокруг стола, где шла карточная игра.  Красавчик  трепетно  обхватил  стакан
джина, забравшись в самый темный угол.  Там  было  достаточно  места,  чтобы
откинуться назад и упереться ногами в кирпичную стену. Он  давно  привык  не
играть в азартные игры, тем более что он никогда  и  не  мог  толком  понять
правила, независимо от того, в какую бы  игру  ему  ни  приходилось  играть.
Поэтому партнеры всегда отбирали у него деньги, утверждая, что он проиграл.
   Он достал только один шиллинг из тайника на Флит-стрит, так  как  у  него
возник план: он присоединится к армии нищих Хорребина, а  шиллинги  сохранит
для особых надобностей. Например, купит  мясо,  и  джин,  и  пиво,  и...  он
проглотил немного джина, подумав об этом, - девушка время от времени.
   Он допил свой джин и решил не пить больше, чтобы успеть наняться к клоуну
на ходулях сегодня же вечером. Иначе ему предстояло  потратить  часть  своих
денег единственно только на ночлег, а это не входило в его планы.
   Он поднялся и стал пробираться через гомонящую толпу к выходу.
   Мерцающий свет фонарей нехотя скользил по нависающим фронтонам  домов  на
Бьюкеридж-стрит, небрежно касаясь, словно сухой щеткой, черной ткани ночи, -
высоко на стене робко  светилось  одинокое  окно,  но  на  крыши  домов  уже
спустилась тьма. Там -  переулок,  где-то  в  глубине,  должно  быть,  горит
фонарь, о котором можно было догадаться по желтому  отблеску  на  булыжнике,
напоминавшем процессию жаб, застывших на  миг  в  своем  медленном  движении
через улицу. Неровный ряд крыш и заплаты  бегущих  вверх  стен  были  иногда
видны, когда залетевший ветерок сильнее раздувал пламя лампы.
   Красавчик на ощупь переходил улицу, направляясь к противоположному  углу.
Он обогнул угол следующей улицы и услышал  храп,  доносящийся  из-за  досок,
которыми были забиты окна пансиона матушки Даулинг. Он усмехнулся, подумав о
спящих там, которые, как он знал по собственному опыту, заплатили каждый  по
три пенса всего лишь за то, чтобы разделить постель с двумя или тремя такими
же несчастными, а комнату  -  еще  с  двенадцатью  соночлежниками.  "Платить
деньги за то, чтобы тесниться, как свиньи в загоне! - думал он, самодовольно
ухмыляясь. - Нет уж, спасибо, у меня другие планы".
   Но спустя мгновение он уже с тревогой спрашивал себя о том, какой  ночлег
он сможет обрести у Хорребина. Этот клоун  производил  ужасное  впечатление,
он, возможно, заставляет всех спать в гробах или что-нибудь в этом роде. Эта
мысль заставила Красавчика остановиться, вращая глазами и крестясь. Потом он
вспомнил, что уже поздно и что надо торопиться,  если  он  намерен  что-либо
предпринять. В конце концов, люди Хорребина свободны, думал он, и там каждый
- желанный гость.
   Заседание Парламента к этому времени должно было быть перенесено в другое
помещение, поэтому,  вместо  того  чтобы  повернуть  направо  по  Мейнард  к
Бейнбридж-стрит, он пошел вдоль стены, которая касалась  его  левого  плеча,
обогнул угол, чтобы  повернуть  на  север,  где  в  дальнем  углу  Айви-лейн
располагалось темное, похожее на склад помещение,  известное  в  районе  как
Хорребин-отель или Крысиный Замок.
   Теперь он опасался, что его не примут. В конце  концов,  он  не  сметлив.
Успокаивало только то, что он считался хорошим нищим, а это главное. К  тому
же, внезапно подумал он, может, Хорребину будет интересно узнать, что  новый
глухонемой Капитана Джека притворяется и что его можно заставить заговорить.
   "Да, - решил Красавчик, - я могу быть уверен в том,  что  меня  примут  у
клоуна наилучшим образом, если расскажу об этом".

***

   Джеки постоял некоторое время у окна, глядя на  неясные  очертания  крыш,
испещренных тут и там  красноватыми  отблесками  чадящих  ламп  и  янтарными
ромбиками открытых окон. "Хотелось бы мне знать, что  он  сейчас  делает,  -
думал Джеки, - каким темным делом он молчаливо занят,  в  каком  притоне  он
покупает вино для очередной жертвы. Или он  спит  где-нибудь  на  чердаке  -
какие сны ему снятся? Их он тоже украл, хотелось бы мне знать?"
   Джеки обернулся и сел за стол, где ожидали бумага, перо и чернила. Тонкие
пальцы взяли перо, обмакнули в чернила и после некоторого  колебания  начали
писать:

   2 сентября 1810 года Дорогая матушка, Хотя я по-прежнему не могу сообщить
вам свой адрес, я могу уверить вас в том, что со мной все благополучно,  еды
у меня достаточно и есть крыша над головой. Я  знаю,  что  вам  это  кажется
опасным и буйным помешательством,  однако  мне  удалось  достичь  некоторого
успеха в поисках человека, если его можно назвать  человеком,  который  убил
Колина. И хотя вы все время повторяли мне, что это задача  полиции,  я  хочу
попросить вас еще раз понять, что полиция не готова не только иметь дело, но
даже признать существование людей, подобных этому. Я намереваюсь убить его с
наименьшим для себя риском, как только это станет возможным. Потом я вернусь
домой, где, я смею надеяться, мне по-прежнему будут  рады.  Сейчас  я  среди
друзей и мне угрожает меньше опасностей, чем  вы,  быть  может,  думаете.  И
если, несмотря на мое теперешнее прискорбное  непослушание  вашей  воле,  вы
согласитесь сохранить ко мне теплые чувства и любовь, которыми вы так  щедро
одаривали меня прежде, я и в дальнейшем останусь вашей глубоко благодарной и
любящей дочерью Элизабет Тичи.

   Джеки помахала письмом в воздухе, чтобы высохли  чернила,  потом  сложила
письмо, написала адрес и запечатала письмо свечным воском. После  этого  она
заперла дверь, сняла свой костюм нищего и, перед тем как  опустить  откидную
кровать, отклеила усы, энергично почесала верхнюю  губу  и  затем  прилепила
клейкую полоску волос к стене.

Aeaaa 5

   Aольшинство людей разбивают яичную скорлупу, после того как съедят  яйцо.
Видимо, когда-то это делалось для того, чтобы помешать гномам делать лодочки
из скорлупы.
   Фрэнсис Гроуз

   Ковент-Гарден в субботу вечером совсем иной, чем на рассвете, -  впрочем,
вечером здесь не менее людно  и,  конечно,  не  менее  шумно,  но  там,  где
двадцать часов назад повозки с  товарами  выстраивались  в  шеренгу  у  края
тротуара, там сейчас элегантно катили фаэтоны, запряженные  пони,  тщательно
подобранными под пару, - это аристократия Вест-Энда выехала из  своих  домов
на Джермин-стрит и Сент-Джеймс,  чтобы  посетить  театр.  Угрюмые  оборванцы
остервенело подметали тротуар. Каждый ревниво оберегал  отвоеванный  с  боем
участок тротуара впереди каждой идущей  пешком  леди  или  джентльмена,  вид
которых позволял  надеяться  на  чаевые.  Вот  и  дорический  портик  Театра
Ковент-Гарден, заново отстроенного только в прошлом году, после того как  он
сгорел до основания в 1808-м, -  какая  великолепная  архитектура,  и  сколь
много она выигрывает от яркого света фонарей и  золотистого  мерцания  люстр
внутри... О, эти люстры - просто чудо, они сверкают ярче, чем солнце!
   Если метельщики хотя бы ждали разрешения услужить за тот пенс и  шиллинг,
которые они получали, то просто  попрошайки  нагло  приставали  к  прохожим.
Впрочем, один несчастный оборванец, похожий на  туберкулезника  в  последней
стадии, избрал другую тактику и весьма преуспел. Он никогда не  приставал  к
прохожим, выпрашивая милостыню, но только с покорностью человека,  дошедшего
до  предела  отчаяния,  сосредоточенно  глодал  заплесневелую  корку  хлеба,
слоняясь туда-сюда по  площади.  И  если  пораженная  порывом  жалости  леди
побуждала  сопровождающих  спросить  эту  несчастную  заблудшую  душу,   что
причиняет ему страдания, изгой с запавшими глазами только касался рта и  уха
и что-то  невнятно  мычал,  со  всей  возможной  очевидностью  давая  понять
сердобольной леди, имевшей неосторожность остановиться, что он не  может  ни
слышать, ни говорить. А затем отстраненно вгрызался в заплесневелую корку.
   Его состояние  казалось  вполне  подлинным,  всегда  производило  должное
впечатление и что самое главное - говорило  само  за  себя  и  не  требовало
никаких разъяснений. Он собирал так много монеток (иногда  ему  давали  даже
кроны, а один раз - беспрецедентный случай - золотой соверен), что  вынужден
был вытряхивать содержимое карманов в суму Марко каждые десять или  двадцать
минут.
   - А, Немой  Том,  -  ласково  приветствовал  его  Марко,  когда  Дойль  в
очередной раз тайком  проскользнул  в  переулок,  где  тот  поджидал.  Марко
вытащил свой мешок, и Дойль набрал полные пригоршни  мелочи  из  карманов  и
высыпал в мешок. - Неплохо, мой мальчик! А теперь слушай - я буду  двигаться
по этому переулку к Бедфорт-стрит и останусь там еще  полчаса.  Улавливаешь?
Дойль кивнул.
   - Что ж, хорошо работаешь. Продолжай в том же  духе.  Да,  и  не  забывай
иногда кашлять. У тебя это потрясающе выходит, как настоящий чахоточный.
   Дойль опять кивнул, подмигнул и двинулся назад из переулка на улицу.
   Это был  шестой  день  нищенствования,  и  он  все  еще  поражался  тому,
насколько хорошо у него все получается. Дойль даже пришел к  мысли  вставать
на рассвете и проходить пешком дюжину миль в день - например,  можно  гулять
по берегу реки западнее Лондонского моста - для  аппетита,  ведь  для  того,
чтобы съедать такой обед, каким  кормят  в  доме  Копенгагенского  Джека  на
Пай-стрит, надо иметь хороший аппетит. Капитан не имел возражений, если  его
нищие  останавливались  по  случаю  в  пабах  пропустить  пинту-другую,  или
норовили вздремнуть  на  безлюдных  мостиках  между  крышами,  или  забиться
где-нибудь среди угольных барок на берегу у Блекфрайерского моста.
   Это Джеки придумал нарисовать Дойлю  черные  круги  под  глазами,  он  же
заставил его обмотаться белой тряпкой, как будто у него болят  зубы,  костюм
чахоточного дополняла черная шапка и красный шарф вокруг шеи - все  это  для
того, чтобы лицо казалось смертельно бледным, и последний  штрих  -  немного
красной  краски  -  обвести  глаза,  теперь  глаза  кажутся  воспаленными  и
больными.
   - Надо сделать так, чтобы ты выглядел полной развалиной, - сказал  Джеки,
когда мазал какой-то гадостью вокруг глаз, - и если Хорребин  случайно  тебя
увидит, будем надеяться, что он при всем желании не сможет тебя узнать.
   Дойль не мог разгадать, кто такой Джеки.  Он  не  мог  не  заметить,  что
мальчик  иногда  выглядит  женоподобным,  слишком  изнеженным  в   некоторых
ситуациях и в выборе слов. Джеки  слишком  явно  не  интересовался  молодыми
особами, но в среду после обеда,  когда  расфуфыренный  красавчик  из  числа
гнилых джентльменов в шутку зажал Джеки в углу, называя его при  этом  своей
маленькой горячей булочкой, и потянулся поцеловать  его,  Джеки  ответил  не
просто твердым отказом, но выразил столь явное отвращение, как будто  считал
подобного сорта заигрывания неприемлемыми и просто гнусными. И Дойль не  мог
понять, почему юноша с таким умом, как у Джеки,  выбрал  нищенствование  как
средство зарабатывания  на  жизнь,  даже  под  таким  относительно  приятным
управлением Копенгагенского Джека.
   Сам Дойль, само  собой  разумеется,  вовсе  не  собирался  оставаться  на
положении  попрошайки  длительное  время.  Через  три   дня,   во   вторник,
одиннадцатого сентября, Вильям Эшблес собирается приехать в Лондон, и  Дойль
твердо решил встретить его,  завязать  знакомство  и  при  случае  попросить
Эшблеса - который вроде  бы  считался  человеком  состоятельным,  во  всяком
случае, никто из современников не заметил, что его терзают  заботы  о  хлебе
насущном, - помочь ему приискать какое-нибудь более  достойное  занятие.  Он
знал, что этот человек прибудет в Лондонский порт на  фрегате  "Сандован"  в
девять утра и в десять тридцать будет  писать  первый  отрывок  своей  самой
известной  поэмы  "Двенадцать  Часов  Тьмы"  в  передней   комнате   кофейни
"Джамайка". Дойль намеревался  припрятать  некоторую  сумму  денег,  добытых
тяжким трудом попрошайки, и купить пристойный костюм, в  котором  не  стыдно
было бы показаться на люди и  встретить  Эшблеса  в  кофейне.  Изучая  этого
человека столь тщательно, Дойль уже чувствовал,  что  знает  его  достаточно
хорошо.
   Дойль не позволил себе даже на миг подумать, что Эшблес  не  сможет  или,
что еще хуже, не захочет помочь ему.
   - Мой Бог, Стенли, да ты только посмотри на это  несчастное  создание!  -
сказала дородная дама, сойдя на тротуар из кеба. - Дай ему шиллинг. Действуя
так, как будто он не слышит, Дойль принялся с большим рвением  вгрызаться  в
ту самую корку, которой его снабдил Капитан Джек шесть  дней  назад.  Стенли
возразил, что если он даст Дойлю шиллинг, то у него не  останется  денег  на
выпивку перед представлением.
   - Тебе твоя выпивка дороже,  чем  спасение  души!  Не  расстраивай  меня,
милый. Ну вот, я уже чувствую, как начинается мигрень. Эй, ты,  с  хлебом  -
или как там называется то, что у тебя в руке, - подойди сюда! На  вот  тебе,
купи себе сытный обед.
   Дойль всегда очень тщательно разыгрывал роль глухонемого - он и  ухом  не
повел, продолжая стоять  на  месте  и  глодать  корку.  Дама  подошла  почти
вплотную. И только в этот момент Дойль  испуганно  вздрогнул,  как  человек,
которого застали врасплох, поднял на  даму  умоляющий  взгляд  затравленного
животного и с невнятным мычанием показал  на  ухо,  а  затем  коснулся  губ,
помотав головой с извиняющимся и несчастным видом. Дама держала на вытянутой
руке тяжеленный браслет и протягивала ему.
   - О, ты только на это посмотри, Стенли! Мало того,  что  этот  несчастный
еле стоит на ногах - так он еще вдобавок и глухонемой!  Бедненький!  Как  же
все-таки несправедливо устроен мир...
   В продолжение бурной тирады  чувствительная  дама  размахивала  браслетом
перед носом  Дойля.  Наконец  он  счел,  что  душещипательная  сцена  длится
достаточно долго и не  надо  раздражать  добрую  даму,  столь  обеспокоенную
спасением своей души, - он боязливо протянул руку с робкой  улыбкой  идиота.
За шесть дней Дойль вполне вошел в роль и делал явные успехи.
   Дама  продолжила  торжественное  шествие   к   театру,   явно   довольная
совершенным добрым поступком, - Стенли плелся сзади,  продолжая  брюзжать  и
возмущаться. Дойль засунул добычу  поглубже  в  карман.  Он  побрел  дальше,
размышляя, что однажды Эшблес уже помог ему встать на ноги в этом  проклятом
веке. "...если я решу - предполагаю, я это сделаю, - что мне лучше вернуться
домой,  в   то   время,   когда   существуют   парамедики   и   антисептики,
профилактические медицинские осмотры, туалеты и телефон... Итак, если я решу
вернуться, а это единственный разумный выход из создавшейся ситуации, то мне
все равно придется войти в контакт с устрашающим доктором Ромени.  Мне  надо
обдумать,  каким  образом  сделать  так,  чтобы  он  сказал  мне  координаты
ближайшей временной дыры. О черт! Мне надо бы его перехитрить и оказаться  в
поле действия дыры, когда она захлопнется! Я должен быть уверен, что  он  не
станет искать и не отберет у меня мобильный крюк хотя бы. А интересно -  эта
штуковина слишком большая, чтобы ее проглотить?"
   Щекочущий зуд поднимался в его горле уже  несколько  минут,  и  элегантно
одетая  пара  приближалась  неторопливой  походкой.  Поэтому  он   не   стал
сдерживать приступ кашля и дал ему волю. Приступ был просто ужасающий, но он
старался  не  давать  себе  воли  часто,  потому  что  стоило   ему   начать
покашливать, как это  имело  тенденцию  быстро  переходить  от  симуляции  в
подлинный,  выворачивающий  легкие  пароксизм,  и  в   последние   дни   это
становилось все хуже. Дойль подумал мрачно, что он подхватил простуду  после
ночного погружения в речку Челси неделю назад.
   - Пресвятая Матерь Божья,  ты  только  посмотри  на  этот  ходячий  труп,
Джеймс! Он близок к тому, чтобы выкашлять легкие прямо на тротуар!  Дай  ему
что-нибудь, чтобы он смог купить себе выпивку.
   - Хм, да это значило бы впустую потратить деньги на  этого  доходягу!  Он
сдохнет еще до рассвета.
   - Ладно... Возможно, ты и прав... Да, конечно, ты прав.

***

   Два человека прислонились  к  железным  прутьям  ограды  у  театра.  Один
стряхнул пепел с сигары и затянулся, пуская обильные клубы дыма.
   - Мне кто-то говорил... - тихо сказал он своему партнеру, - этот  парень,
глухонемой... Здесь его называют Немым Томом. Ты уверен, что это он?
   - Шеф уверен, - ответил тот и уставился через улицу  на  Дойля,  который,
собравшись с  силами,  опять  понуро  поплелся,  пошатываясь  из  стороны  в
сторону, и, похоже, намеревался глодать неизменную корку.
   - По нему не скажешь, что он может представлять опасность.
   - Тем не менее он опасен, Кегс.
   - Ему нельзя здесь находиться.
   - Полагаю, что  все  дело  только  в  этом.  Кегс  незаметным  скользящим
движением вытащил из рукава стилет,  задумчиво  попробовал  пальцем  остроту
лезвия и затем убрал обратно.
   - Как ты хочешь это сделать? Напарник на мгновение задумался.
   - Не составит особого труда - я толкну его, собью с  ног,  и  ты  сможешь
действовать, как будто помогаешь ему подняться.  Когда  ты  наклонишься  над
ним, загородив его так, чтобы никто ничего не увидел, вытащи нож и  приставь
прямо к ключице. Держи лезвие пе