о - Песья Морда предпочитает Ист-Энд, возможно,  потому,  что  там
исчезновением людей никого не  удивишь,  и  в  этом  районе  проще  уйти  от
преследования, затерявшись среди многочисленных переулков, дворов, тупиков и
мостиков между крышами в трущобах.  Да  и  любую  неправдоподобную  историю,
случившуюся в Ист-Энде, вряд ли кто-нибудь  воспримет  всерьез,  ведь  почти
все, что выходит за рамки обычного, здесь проще всего  объяснить  пьянством,
употреблением опиума или сумасшествием. Как бы то ни  было,  следующие  пару
недель  надо  обследовать  дешевые  меблирашки   в   районе   Уайтчепель   и
Гудмен-филдс  и  спрашивать  низенького,   толстого,   рыжеватого   молодого
человека, у которого нет близких друзей. Он немного простоват  и  говорит  о
бессмертии с каждым, кто захочет его слушать. И скорей всего  ему  регулярно
приходится брить лоб и руки, ведь тело Кенни начало обрастать шерстью  сразу
же, как в него переселился Джо - Песья Морда.
   "А интересно все-таки, что он такое,  -  думала  Джеки,  -  и  откуда  он
пришел?" От этих мыслей ее пробрала дрожь, и она понуро побрела в  восточном
направлении к знакомому пабу, где она могла бы  спокойно  посидеть  немного,
заказав двойную порцию бренди. Это был ближайший паб, куда могла забрести ее
добыча, и ей живо вспомнился рассказ отца Кенни. Она ведь точно так же,  как
и он, расправилась с покинутым телом Джо - Песьей Морды. И это тоже истекало
кровью. Кровь сочилась изо рта.  Это  всегда  так  происходит  с  покинутыми
телами? И если да, то почему?
   Она остановилась, внезапно побледнев. Ну да, конечно же, всегда!  Старина
Джо не желает, чтобы новый постоялец  его  покинутого  тела  мог  что-нибудь
сказать прежде, чем яд убьет его. Перед тем как... выйти из тела, он  должен
вдобавок к смертельной дозе яда вырвать язык... ну,  или  сделать  что-то  в
этом роде, чтобы новый владелец точно не мог говорить.
   Джеки, которая  читала  и  восхищалась  Мэри  Уоллстон-крафт,  а  значит,
презирала в женщинах  любое  проявление  беспомощности,  вдруг  поняла,  что
вот-вот упадет в обморок.

***

   Кофейня "Джамайка" закрывалась в пять часов, и Дойль очутился на тротуаре
у входа, причем выпроводили его не слишком вежливо. Он бесцельно  побрел  по
переулку и некоторое время постоял на тротуаре Треднидл-стрит,  отсутствующе
разглядывая фасад Английского Банка и толпу  на  улице.  В  руке  он  сжимал
исписанные листки.
   Эшблес так и не появился.
   Сотни раз за этот длинный день Дойль мысленно  просматривал  исторические
источники, на которых основывалась его уверенность, что  Эшблес  обязательно
придет: в биографии Бейли совершенно однозначно  говорилось,  что  это  была
кофейня "Джамайка", десять тридцать  утра,  вторник,  одиннадцатое  сентября
1810 года. Ну разумеется,  биография  Бейли  основывалась  на  воспоминаниях
самого Эшблеса через много лет. Но Эшблес представил поэму на рассмотрение в
"Курьер" в первых числах сентября, и Дойль не только читал об  этом,  но  на
самом деле держал в руках сопроводительное письмо в "Курьер".
   "Я написал "Двенадцать Часов Тьмы"  во  вторник,  одиннадцатого  прошлого
месяца, - писал Эшблес, - в кофейне "Джамайка" близ Биржи, и  основная  тема
поэмы  навеяна  моим  недавним  долгим  путешествием..."  Да  будь  оно  все
проклято! Эшблес вполне мог перепутать дату через десять или  двадцать  лет,
но едва ли мог ошибиться меньше чем через месяц! И особенно, если  он  столь
точно указывает день недели и число.
   Низенький, толстый, рыжий парень уставился на него с угла  у  Королевской
Биржи,  и  Дойль,  уже  наученный   проявлять   осторожность   в   отношении
незнакомцев, целеустремленно направился к Лондонскому мосту и дальше - через
реку к Казиаку.
   Мог ли Эшблес намеренно лгать? Но зачем бы  он  стал  это  делать?  Дойль
украдкой посмотрел назад, но рыжий парень вроде бы за ним не увязался. "Тебе
лучше  расслабиться,  -  сказал  он  себе,  -  стоит  кому-нибудь  на   тебя
посмотреть, как ты  уже  думаешь,  что  это  агенты  Хорребина".  Ну  ладно,
подытожил он свои размышления, остается только ждать, что будет дальше.
   Полагаю, что следующее достоверное  событие  в  хронологии  Эшблеса,  это
когда он  видел,  как  застрелили  одну  из  Танцующих  Обезьян  в  Биржевом
переулке, в кофейне, в субботу, двадцать первого этого месяца. Но я не  могу
ждать полторы недели. За это время  моя  пневмония  зайдет  слишком  далеко.
Боюсь, что даже медицина двадцатого века уже ничего не сможет сделать.
   Я должен - Боже, помоги мне! - должен искать подход к доктору Ромени,  От
одной только мысли о докторе Ромени ему стало совсем плохо. Может быть, если
я... ну, не знаю... если я подвешу на шею пистолет на ремне, и буду  держать
палец на спусковом крючке, и скажу ему: "Мы договоримся об условиях  сделки,
или я разнесу себе голову, и ты  уже  никогда  не  узнаешь  то,  что  хочешь
узнать..." Рискнет ли он проверить, блеф это или нет?  И  рискну  ли  я  так
блефовать?
   Он миновал узкую улочку Элдгейт и увидел, как кто-то, насвистывая, прошел
по шаткому мостику между крышами. Дойль замедлил шаг и прислушался. Знакомый
мотив, и такой грустный и  ностальгический,  словно  специально  выбран  как
музыкальное сопровождение его вечерней одинокой прогулке. Черт  возьми,  что
же это за песня? Что-то очень знакомое, отсутствующе размышлял он, продолжая
идти. Это не "Green sleeves", и не "Londonderry Air"...
   Iн застыл, вытаращив глаза от такого потрясения. Это  "Yesterday",  песня
"Битлзг", Джона Леннона и Пола Маккартни.
   Мгновение он просто стоял, не с силах сдвинуться с  места,  ошеломленный,
как Робинзон Крузо, увидевший на песке человечьи следы.
   Потом побежал назад.
   - Эй! - вопил он, оказавшись под  маленьким  мостиком,  хотя  на  мостике
сейчас никого не было. - Эй, вернись! Я тоже из двадцатого века!
   Прохожие смотрели на него как на сумасшедшего, но на уровне крыш никто не
показался. Чертыхнувшись, Дойль отчаянно заорал:
   - Кока-кола, Клинт Иствуд, кадиллак!
   Он вбежал в здание и, спотыкаясь, на ощупь, стал  подниматься  по  темной
лестнице. Ему даже удалось найти открытую дверь на крышу, но там уже  никого
не было. Он прошел по мостику и дальше вниз по лестнице другого дома.  Дойль
запыхался, но упорно напевал "Yesterday" так  громко,  как  только  мог.  Он
выкрикивал строчки песни, заглядывая во все  коридоры,  но  это  не  вызвало
никакой ответной реакции, если  не  считать,  конечно,  вполне  оправданного
недовольства жильцов. Никто не знал, что это за песня.
   - А ну, заткнись! - прокричал  один  очень  удивленный  старик,  который,
видимо, думал, что поведение Дойля  имеет  только  одну  цель  -  расстроить
именно его. - Если ты немедленно отсюда не  уберешься,  я  тебя  сейчас  так
успокою! - И старик погрозил Дойлю кулаком.
   Дойль поспешил вниз, пробежал последний пролет лестницы и открыл дверь на
улицу. Сейчас он уже сомневался, что действительно слышал именно этот мотив.
"Возможно, я просто слышал что-нибудь похожее, - думал он, закрывая за собой
дверь. - И я так сильно хотел поверить, что кто-нибудь еще  нашел  дорогу  в
1810-й, что уверил себя в том, что слышу песню "Битлз".
   Небо  над  крышами  было  пасмурным,  сумерки  сгущались,  скоро   совсем
стемнеет. Дойль поспешил к Лондонскому мосту. "Я не хочу опоздать, моя смена
в конюшне Казиака в шесть тридцать, - вяло размышлял он.  -  Мне  нужна  эта
работа".

***

   Необлетевшая листва на Блумсбери-сквер сверкала  золотом  и  багрянцем  в
лучах осеннего солнца. В полдень, в четверг,  Ахмед  Нищий  Индус  вышел  из
пивной и с тоской посмотрел на солнце, на траву,  на  деревья,  потом  вытер
пивную пену с приклеенной бороды и усов и  решительно  свернул  налево  -  к
Мейнард-стрит и Крысиному Замку.
   Ветер из сердца трущоб Сент-Джайлс доносил запахи  сточных  канав,  запах
дыма и отбросов, разрушая хрупкое очарование этого уголка Лондона.
   Джеки не была в Крысином Замке с той самой ночи, пять дней  назад,  когда
она последовала за доктором Ромени к подземной пристани,  намереваясь  убить
Джо  -  Песью  Морду.  Сейчас  ей  захотелось  проверить,  удалось  ли   еще
кому-нибудь преуспеть в поисках этого покрытого шерстью оборотня.
   Когда Джеки свернула направо, в  узкую  темную  расщелину,  еще  вдобавок
сужающуюся кверху - на уровне крыш она была значительно  уже,  чем  внизу  у
мостовой - именно такой была Меинард-стрит, - маленький мальчик высунулся из
сломанного дока для погрузки товаров на третьем этаже заброшенного пакгауза.
Под пиратской треуголкой его рыбьи глаза  следили  за  еле  волочившим  ноги
Ахмедом Нищим Индусом, и почти безгубая  щель  рта  раздвинулась  в  подобии
улыбки.
   - Ахмед, - прошептал мальчик, - теперь ты мой.
   Веревка все еще свисала с  ржавого  блока  под  нависающей  крышей  тремя
этажами выше. И осталась она там только потому, что висела слишком далеко от
стены - никак не зацепить, высунувшись из доков на каждом этаже, да и  снизу
с тротуара никак не дотянешься до свисающих концов веревки - слишком высоко.
И  побуждаемый  безмерностью  награды,  которую  посулил  Хорребин,  ребенок
вскочил на доску, на которую до этого опирался руками, и прыгнул  через  два
ярда пустоты и уцепился за старую веревку.
   Блок проржавел почти  полностью,  но,  к  счастью,  мальчик  все-таки  не
переломал себе ноги, когда приземлился на мостовую тремя этажами ниже,  хотя
его здорово стукнуло о кирпичную стену по пути вниз. Он, сидя  на  мостовой,
смотал кольцами негнущуюся задубевшую веревку, которая не хотела слушаться и
вырывалась из рук, хлопая по булыжникам. Потом он надвинул шляпу  на  глаза,
вскочил и ринулся за Ахмедом, в это самое время из  подвала  появилось  трио
старух и начало базарить, кто посмел стащить веревку. Ахмед шел вдоль низкой
стены, и мальчик забрался на стену, побежал по гребню и  спрыгнул  на  спину
Нищего Индуса, вереща, как обезьяна.
   - Я поймал Ахмеда, - вопил он. - Пошлите за Хорребином!
   Привлеченные шумом, из дверей Крысиного Замка вышли несколько  мужчин,  и
какое-то,  правда,  весьма  непродолжительное  время  они   созерцали   чудо
шатающегося Индуса с визжащим ребенком, усевшимся ему на спину и вцепившимся
ему в горло, затем они подбежали и схватили Индуса за руки.
   - Ахмед, - проникновенно сказал один из них, - клоун очень хочет с  тобой
потолковать.
   Они попытались отцепить мальчишку, но тот только сильнее вцепился ногтями
в Ахмеда.
   - Эй, Сэм, - наконец сказал один,  -  оставь  это.  Он  никогда  не  даст
вознаграждение ребенку.
   Джеки старалась не паниковать. "Если удастся  дотянуться  до  тюрбана,  я
смогу, возможно, вытащить пистолет и убить одного из  этих  людей  и,  может
быть, даже сброшу этого кошмарного ребенка со спины", - думала она.
   Вертящееся переплетение людей было теперь  лишь  в  нескольких  шагах  от
Замка, и она дотянулась до тюрбана, нащупала  рукоять  пистолета  и  рванула
вниз - тюрбан тоже свалился, запутавшись вокруг дула - и она  двинула  им  в
ребра того, что справа, и нажала спусковой крючок.
   Боек пошел вниз на ударник, сдетонировал, открывая  полку,  но  искры  не
высек - помешала попавшая ткань чалмы. Она вырвала  ткань  и,  пока  человек
кричал: "О Господи, пистолет! Хватай  его!"  -  вскинула  пистолет  и  опять
потянула спусковой крючок. Посыпались  искры,  но  весь  порох  высыпался  и
пистолет не выстрелил, и почти сразу же тяжелый  кулак  впечатался  в  живот
Джеки, и проворный башмак выбил пистолет из ее руки.
   Пистолет клацнул о камни мостовой, и этот  гаденыш  на  спине,  очевидно,
решивший взять, что само шло в руки, и плюнуть  на  остальное,  спрыгнул  на
землю,  схватил  пистолет  и  удрал.  Двое  подняли  сложившегося   пополам,
задыхающегося Нищего Индуса: "А ведь какой легкий, козел, ну надо же!"  -  и
втолкнули его внутрь.
   Хорребин всего несколько минут назад вернулся  в  Замок  и  только  начал
расслабляться, покачиваясь на своих качелях,  а  Данги  еще  даже  не  успел
увезти сложенный балаган Панча, когда они втащили в комнату Ахмеда.
   - Ах! - воскликнул клоун. - Хорошо работаете, мальчики! Ну вот  и  беглый
Индус наконец-то.
   Они опустили Джеки на пол напротив качелей, и Хорребин склонился к нему и
ухмыльнулся:
   - Куда ты дел Американца в субботу ночью? Джеки пока могла только  ловить
ртом воздух.
   - Он нам пистолетом угрожал, ваша честь, - объяснил тот, кто врезал Джеки
под дых. - Я был вынужден его заткнуть.
   - Вижу. Ладно, ну так... Данги! Принеси мне ходули!.. ну так заприте  его
в подземелье. Это ведь у доктора Ромени много вопросов, и... - добавил клоун
с гнусной ухмылкой, - средств, чтобы заставить на эти вопросы отвечать.

***

   Это была довольно необычная процессия. Сначала они спустились  на  четыре
пролета лестницы - каждый на век древнее предыдущего - и прошли сотню  ярдов
по подземному коридору. Во главе процессии хромал горбатый  карлик  Данги  и
нес над головой коптящий факел. За ним маршировали двое, конвоируя Ахмеда  в
одеянии из ситцевой занавески с неизменной фальшивой бородой и  богатырскими
усами. Его лицо было совершенно серым от страха, даже несмотря на коричневую
краску из  скорлупы  грецкого  ореха.  Замыкал  шествие  Хорребин,  которому
пришлось идти согнувшись на своих ходулях, чтобы не задевать колпаком  своды
подземелья.
   В конце концов они проследовали  через  арку  и  оказались  в  необъятной
пещере. Факел Данги освещал древние сырые камни свода и ближней стены, если,
конечно, там таковая была, но все остальное терялось в кромешной тьме.  Судя
по эху, помещение было очень большим. Процессия  прошла  несколько  шагов  и
остановилась. Джеки слышала, как капает вода, и еще -  она  была  уверена  в
этом - едва уловимый взволнованный шепот.
   - Данги, - сказал Хорребин, здесь даже клоун говорил как-то напряженно, -
ближайшая вакантная комната для гостей... Подними крышку. И поторапливайся.
   Карлик заковылял дальше, по-прежнему во главе процессии, указывая  дорогу
остальным. Через двадцать футов он остановился и поднял  маленькую  чугунную
крышку с дыры в полу. Он присел на корточки, стараясь устроиться так,  чтобы
и голова и факел оказались как  можно  ближе  к  дыре,  но  в  то  же  время
опасаясь, как бы не поджечь свою засаленную шевелюру.
   - Никого нет дома. - Он закрепил факел  между  камней,  схватился  обеими
руками за железную скобу в углублении  пола,  переставил  ноги  поудобнее  и
рванул вверх. Целая каменная плита поднялась, очевидно, на петлях,  открывая
круглую дыру трех футов в поперечнике. Плита зафиксировалась под углом  чуть
больше девяноста градусов, и карлик облегченно вытер пот со лба.
   - Твоя камера ждет, Ахмед, - сказал Хорребин.  -  Если  ты  повиснешь  на
руках и спрыгнешь вниз, то это будет всего лишь шесть футов до пола. Ты  сам
спустишься или тебе помочь?
   Конвоиры подвели Джеки к яме, отпустили ее и отошли на  несколько  шагов.
Она заставила себя улыбнуться:
   - Когда обед? Кстати, здесь принято переодеваться к обеду?
   - На ваше усмотрение, можете поступать как вам будет угодно,  -  процедил
сквозь зубы Хорребин. - Данги уронит обед на тебя ровно в шесть. Ну,  хватит
болтать, забирайся туда.
   Джеки глянула на тех двоих, которые конвоировали ее,  прикидывая,  сможет
ли она прорваться между ними, но те поймали ее  взгляд  и  отступили  назад,
расставив руки. Она уныло уставилась на  яму  и  вдруг  поняла,  что  сейчас
расплачется.
   - А там... - у нее перехватило дыхание, и она с трудом сдерживала  слезы,
- там есть крысы... там,  внизу?  Или  змеи?  -  "Я  всего  лишь  напуганная
девчонка", - хотелось ей закричать, но она  знала,  что  такое  разоблачение
только ухудшит дело и прибавит ей неприятностей.
   - Нет, нет, - заверил ее Хорребян. - Все крысы или  змеи,  которые  могли
туда пробраться сожраны другого рода существами. Сэм, похоже,  он  не  хочет
сделать это сам, столкни-ка его туда.
   - Подождите... - Джеки осторожно села на край  ямы  -  ноги  в  сандалиях
повисли в пустоте, не находя опоры. Она надеялась, что  другие  не  заметят,
как ужасно дрожат ее ноги  под  ситцевым  балахоном.  -  Я  сейчас,  мне  не
требуется ваша... любезная помощь.
   Она наклонилась вперед и ухватилась  за  противоположный  край.  Помедлив
немного, она сделала глубокий вдох, затем соскользнула  вниз  и  повисла  на
руках.
   Она посмотрела вниз и не увидела ничего, кроме  сплошной  темноты,  самой
темной темноты, какая только может быть. Пол, вероятно, в трех дюймах под ее
пальцами... или в трех сотнях футов. - Сбрось его руки, -  сказал  Хорребин.
Она должна это сделать, прежде чем ее  скинут  туда...  ...нескончаемый  миг
свободного падения -  и  она  приземлилась  на  грязную  землю,  ухитрившись
вдобавок стукнуться коленями о подбородок. Что-то зашуршало,  разбегаясь  во
все стороны. Посмотрев вверх,  она  увидела  каменную  плиту,  на  мгновение
появившуюся в красном свете факела, но вот с ужасающим грохотом плита  упала
на прежнее место;  еще  несколько  мгновений  можно  было  видеть  крошечный
квадрат тусклого красного света наверху, но потом кто-то  надвинул  чугунную
крышку на дырку-глазок, и  Джеки  оказалась  в  совершенно  дезориентирующей
темноте.
   Какое-то время она сидела  неподвижно,  только  дышала  открытым  ртом  и
слушала. Когда она упала в эту яму, близкое эхо падения указало, что  камера
не может быть больше, чем пятнадцать футов в поперечнике.  Но  после  тысячи
бесшумных вдохов Джеки уже считала, что камера гораздо шире, что  это  и  не
камера вовсе, а безбрежная равнина. Казалось, она слышит шум ветра  вдалеке,
пробегающий по кронам деревьев, и отовсюду доносится  едва  уловимое  пение,
печальный хор, блуждающий где-то там по бескрайней равнине...
   Она уже усомнилась, что действительно видела каменные своды над головой -
разумеется, это не могло быть ничем иным, кроме извечного  черного  неба,  в
котором все видимые звезды - о Боже, наверное, так  и  было  всегда!  -  все
звезды всего лишь блики на сетчатке...
   Она даже не слишком удивилась  такому  открытию,  решив,  что  это  очень
интересно. Впрочем, если пойти дальше в этом направлении, не менее интересен
следующий вопрос: а как быть в таком случае с шумом  прибоя?  Наверное,  шум
прибоя всегда  был  всего  лишь  тихим  шелестом  ее  собственного  дыхания,
спроецированным на определенный вид колебаний воды... Она  уже  поняла,  что
еще немного, и  обнаружатся  более  фундаментальные  сомнения  в  надежности
привычных представлений, как вдруг реальный шум вырвал  ее  из  затягивающей
воронки самоанализа. Шум... Нет, не шум, всего лишь едва уловимое царапанье,
но он прозвучал пугающе громко в этой безмолвной бездне,  и  это  он  вернул
размер ее камеры к первоначальной оценке: пятнадцать футов в ширину.
   Странный звук: как будто сдвигают крышку люка, но  когда  она  посмотрела
вверх, то не увидела ничего, даже квадрата менее темной темноты. Она замерла
на мгновение и услышала чье-то дыхание, потом невнятный свистящий шепот.
   - Кто там? - осторожно спросила Джеки. "Должно быть, это всего лишь Данги
с моим обедом", - попыталась она себя убедить.
   Опять перешептывание и кто-то захихикал.
   - Впусти нас, дорогая, -  шепот  стал  более  отчетливым.  -  Впусти  нас
внутрь, сестру и меня.
   Джеки почувствовала, как по щекам бегут слезы. Она добралась до  стены  и
привалилась к ней спиной.
   - Нет, - всхлипнула она. - Уходите.
   - Мы принесли тебе дары, дорогая, - золото и брильянты, это все  то,  что
люди потеряли в сточных трубах за долгие-долгие времена Это все для тебя,  в
обмен на две вещи, которые тебе никогда больше не понадобятся так же, как  и
твои куклы стали не нужны тебе, когда ты выросла и превратилась в юную леди.
   - Твои глаза, - прошептал второй голос.
   - Да, да, конечно, - отозвался первый. - Только твои глаза, так, чтобы мы
с сестрой могли каждая получить по одном