покажет. Но будьте
хозяином, как бы лично вам это и ни было неприятно.
     -  Что значит  "лично мне", ваше превосходительство?  Этого  я не  могу
понять, я думаю о благе отечества.
     Муравьев пошел в дом.
     Завойко усмехнулся и пожал плечами.
     - Мои запасы вина к  вашим услугам,-  сказал он в спину  губернатору и,
покраснев до шеи, направился к другому концу здания.
     "И как говорит с дворянином!"
     Отдав все  распоряжения,  Василий  Степанович  поспешил  к  жене.  Юлия
Егоровна,  отослав  своих  пятерых  ребятишек  гулять  с  няньками-якутками,
заканчивала туалет с помощью старухи украинки. Юлия Егоровна сразу заметила,
что муж расстроен.  Она очень хорошо знала это по тому, как он мигал и какое
движение было на его обычно спокойном лице.
     Тот присел на табурет, блестя глазами.
     -  Невельской говорит,  что  устье Амура доступно! Будто бы стопушечные
корабли могут проходить!
     Он злобно  сверкнул  глазами  и стал пересказывать  все,  что слыхал от
Невельского. Когда внизу послышался голос губернатора, Завойко "вздрогнул, и
вид  у  него  был такой,  словно он  готов  разорвать  в  клочья  всех  этих
нагрянувших людей.
     - Я уже сказал генералу,  что у Невельского подложная карта,- продолжал
он.- Карту Гаврилова где-то достал, только цифры промера подставил другие.
     Юлия Егоровна смотрелась в зеркало, держа перед собой ПУДРУ и не говоря
ни слова. Глаза ее разгорелись, чуть скуластое лицо было холодно.
     -  Он  славы  тут  ищет.  Дешево  эту славу  заработать хочет,- говорил
Завойко.- Стопушечные корабли у него в  устье войдут.  Какой  подлог! Где он
выкрал  эту  карту?!  И  так  лжет,  так  лжет!  В  авантюру  хочет  втянуть
правительство  и Компанию, а Николай Николаевич желает себе славы и рад, что
его обманывают. Никогда главное правление не пойдет на то, что они хотят.
     Завойко  готов был  сейчас  на  что угодно,  чтобы доказать,  что  Амур
недоступен,  и  вывести  Невельского на чистую воду.  Он называл Невельского
лжецом, обманщиком, который лезет судить о том, чего не знает.
     Юлия  Егоровна,  слушая мужа,  все ясней  чувствовала,  что  Невельской
действительно  совершил  открытие.  Она  еще  до  прихода  мужа поняла,  что
произошло какое-то важное событие.
     Когда  губернатор  и  другие  гости  вернулись с  корабля,  ее  странно
встревожили  доносившиеся  радостные  восклицания.   Потом  вошла  Екатерина
Николаевна в слезах, сказала, что Амур открыт, и поцеловала Юлию Егоровну.
     - Вы тоже радуетесь? - спросила она Юлию Егоровну.
     - Ах, да! - вскинув голубые глаза, отвечала та. И вот теперь муж уверял
ее в обратном.
     Муж  занимался этой  проблемой  несколько  лет и  уверял всех, что Амур
недоступен, что аянская дорога вполне обеспечит перевозку грузов для портов.
Но вот явился  человек, видимо  более подготовленный,  чем ее муж, и явно на
глазах у  всех  обнаружил его ошибку.  Она  была  очень самолюбива  и горда,
трезвее мужа смотрела на все и понимала, какой страшный удар нанесен и ему и
ей.  Открытие,  совершенное  Невельским, компрометировало  всю  деятельность
мужа. Муравьев мог быть недоволен, но еще хуже  взглянет на это дядя, вполне
доверявший до сих пор мужу, дядя, для которого дорога истина... Но дело было
не только  в этом.  Она  вдруг  почувствовала, что  ее  славный муж, подвиги
которого она считала непревзойден-
     90
     ными, которым  она так гордилась,  вдруг стал ей неприятен, он оказался
таким простым и мелким.
     "Так вот, сильный,  смелый  мой муж,-  подумала она,-  кажется, слишком
надеялся на дядюшку, тогда как Невельской действовал сам. Еще  хуже, если за
его спиной есть кто-то в Петербурге..."
     - И еще  имеет нахальство утверждать, что  нашел  пролив в  южной части
лимана  и  будто  бы Сахалин у  него остров,-  продолжал Завойко, с надеждой
глядя в лицо жены, словно ожидая от нее одобрения.- Да, да, уверяет будто бы
Сахалин остров, что противно всем ученым доказательствам.
     Юлию Егоровну покоробили эти  слова. Из уст мужа неприятно было слышать
эти ссылки на ученых, чьи книги он не читал.
     Она презирала сейчас своего мужа, с которым уехала  на Восточный океан,
ради которого жала, как сибирская мещанка, терпела  голод,  холод,  лишения,
рожала ребят в ужасных условиях. Она была глубоко оскорблена. До сих пор она
была  уверена, что  ее муж  делает  великое дело. И  она терпела.  Она  была
слишком горда,  чтобы простить мужу такой позорный  провал.  Все вокруг, что
создавала она своими руками, потускнело для нее, и этот дом,  и обстановка -
все теперь выглядело по-другому...
     -  Он, конечно, ищет здесь карьеру  и делает  открытия по чужой карте,-
твердо  и спокойно  сказала  она  и взглянула  на  мужа,- но...  дядя  будет
благодарен ему за его ложные сведения.
     -  Как  благодарен? Да я не допущу! Я открою ему глаза... Я докажу, что
это ложь! - шепотом, краснея, стал уверять Завойко.
     - А ты со своими заботами об Аяне останешься  ни при чем,- сказала Юлия
Егоровна.- Губернатор может быть очень недоволен тобой.
     Завойко  вспыхнул.  Гордость  и  готовность бороться заговорили  в нем.
Именно  это и желала возбудить в муже  Юлия Егоровна,  выказав  ему холодное
пренебрежение и как бы показав, что не верит в его силу, хотя он и прав. Она
делала вид, что не верит мужу, будто бы он может развенчать Невельского. Она
надеялась, что этим еще сильнее возбудит в нем злобу и энергию, хотя энергии
в нем всегда было  очень  много. Надо было лишь  подсказать ему направление.
Этим направлением был обычный  путь в  Петербург, в  правление  Компании,  к
дяде;
     91
     там  вершились все дела Востока и без дяди ничто не  могло быть решено.
Но это надо было сделать очень осторожно. И действовать не только  там, но и
тут. На счастье, губернатор берет мужа в спутники до Якутска.
     - Я все сделаю,- твердил муж с таким видом, словно просил верить.
     - Я иду к  гостям,- сказала Юлия Егоровна и вышла,  не глядя  на  мужа,
похорошевшая от возбуждения, с горящими щеками.

Глава 13 НА БЕРЕГУ

     "Какая удача,-думал  Невельской, подходя  на вельботе к  берегу.- Сразу
после описи встретить Николая Николаевича и такое прекрасное общество".
     Его только смущало поведение Завойко. "Очень странно, что он недоволен.
И это после того, как у них тут, как они говорят, слухи ходили, что я погиб.
Хорош же гусь этот Завойко. Кажется, надо поставить его на место... Мало ли,
что  его  личные  интересы  ущемлены,  честь  затронута!   Подумаешь,  задел
интересы! Разве я не  вижу, что он держит камень за пазухой!  Да, это сделал
я!  Я  Амур  открыл, а они  доказывали, что Амур недоступен. Врангель уверял
меня,  что исследования бесполезны,  смотрел  как  на  наивного  мальчика  и
поучал: мол, это же известно. И инструкцию мне не прислали! Что я тут должен
думать? Кто это сделал? Орлов встретил меня и  мог бы доставить... Впрочем,-
твердо решил капитан,- мало ли что вздумаешь сгоряча".
     Он заметил,  что  Аян обстроен хорошими  домами  и  причалы  хороши. Но
сейчас ему все это было неприятно. Невельской поймал себя  на этом  чувстве.
"Кажется, я пристрастен,- подумал он,- а уж это подлость".
     На берегу встретил его Корсаков; из дома с  мезонином и березовым садом
навстречу капитану и  офицерам  вышел  Завойко, а  с  ним  капитан  "Иртыша"
Поплонский, Струве и Штубендорф.
     Завойко, казалось, стал выше, осанистей, а выражение лица его сделалось
помягче.
     92
     "Кажется,  он стал  полюбезней",- подумал Невельской,  но  с  невольной
неприязнью взглянул  на  Завойко  и  сразу  же  почувствовал,  что  тот  эту
неприязнь заметил.
     - Вот и вы к нам пожаловали, Геннадий Иванович. Очень будем рады видеть
вас в нашем Аяне, где мы всегда любим гостей.
     -  Ну,  я  тоже  очень рад,  Василий  Степанович,- ответил  Невельской,
стараясь перемениться.- Так это ваша усадьба?
     - Да, как я есть хохол, то не могу жить без земли, чтобы не пахать  ее,
и чтобы  не  развести  сада, и не  показать  примера здешним  людям, которые
боятся  копнуть  землю.  Я  завел  себе  оранжерею  и  очень  удивляю   этим
американских китобоев, которых здесь шляется немало.
     "Право,  он переменился,-подумал Невельской.-Если  так,  он благородный
человек". Здравые рассуждения Завойко были по  душе  капитану,  в  них  было
что-то свое, родное.
     "Он, кажется, все  понял,- решил капитан.- Да ведь и в  самом  деле это
ясно и очевидно, какое может быть ущемление его интересов".
     - Вы уж простите мою хозяйку, что не вышла встречать,- говорил Завойко.
     - Вы меня простите, Василий Степанович...
     - Ах, что вы, что вы... Так пожалуйте...
     "Он, кажется, в самом деле  благороден",- подумал Невельской. Казалось,
его встретил совсем другой человек.
     "Страна не принадлежит Китаю",- прочитал губернатор.- Вы уверены?
     Разговор шел в кабинете.
     - Совершенно уверен!
     -  Как вы  можете быть  уверены в том, что  идет  вразрез общепринятому
мнению? Ведь это же будет читаться канцлером.
     - Вот именно, ваше превосходительство, вопреки общепринятому мнению я и
обязан был написать это, чтобы прочитал канцлер...  Хотя бы ему  и неприятно
было, но ведь истина...
     -  Вы  моряк,  а не политик,-полушутя  ответил  Муравьев и вписал своей
рукой: "видимо". Получилось: "Страна, видимо, не  принадлежит Китаю".- Зачем
вам лезть на рожон и брать  на себя ответственность! Принадлежит она или нет
- это, скажут, в лучшем случае, спорный вопрос и, скажут, не ваше дело. Наше
дело - представить факты правительству.
     93
     Теперь  уже Невельской был не неизвестным офицером, мечтавшим совершить
открытие. Он -  капитан, в рекордно  короткий срок  сделавший переход вокруг
света.  За плечами у  него важнейшая опись.  Радость и  восторг  губернатора
давали ему  право  говорить  совершенно  откровенно и попросту, и хотя  бы в
первый день встречи чувствовать себя с ним на равной ноге.
     - Николай Николаевич! Пусть государь узнав! истину!
     - Какое это имеет значение. Не в этом суть. Да и сказал вам как-то граф
Василий  Алексеевич, что вы не о двух головах, и я тоже скажу. Да нам с вами
и без этого достанется.- Муравьев рассказал об экспедиции Ахтэ.
     -  Тем   более  необходима  была  мне  инструкция  в  лимане,-  ответил
Невельской.- Ведь могут подойти формально, обвинить меня...
     - Это  я беру на себя, Геннадий Иванович. Даже если бы и узнали, где вы
получили инструкцию. Я берусь защитить вас.
     - Николай Николаевич, ведь мы исследование скомкали.
     - Геннадий  Иванович,  вы и так  произвели все  отлично, превзошли  все
ожидания.
     - Нет.  Мы еще,  не  дай бог, спохватимся когда-нибудь.  Если  говорить
начистоту,  мы  далеко  не  выполнили  своей  задачи.  Будь  инструкция,  мы
представили бы сведения, уничтожающие все цели экспедиции Ахтэ.
     Муравьев рассказал про путешествие англичанина Гиля.
     -  Однажды утром в приемной вижу иностранца. Я принял его, обласкал как
мог, пригласил к обеду и просил бывать у меня. И вот через несколько дней он
приносит  мне  бумагу,   подписанную  графом  Нессельроде,   с  предписанием
губернатору   Восточной   Сибири  оказывать  английскому   подданному  Гилго
возможное содействие. Не генерал-губернатору прислали бумагу, а англичанину,
в  пакете Министерства иностранных  дел, в Иркутск  на почту...  Мой дорогой
Геннадий  Иванович, это похуже,  чем  неприсылка  инструкции!  А  ну,  я  бы
вспылил! Ведь знают меня,  может, этого и надо было. Надо сказать, что  Гиль
держал  себя очень хорошо, был принят во всех домах.  С ним  сдружился  цвет
нашего  общества. Он  давал  уроки английского языка в семьях ссыльных. Один
иркутянин,  полуфранцуз, он давно живет  там, сошелся с ним близко и  ставил
нас в  известность... Но  Гиля ни в  чем нельзя было обвинить. Прожил зиму в
Иркутске, бывал у меня, а весной уехал в Охотск и на "Иртыше" - на Камчатку.
Правда, по  дороге  были с ним неприятности: он  ударил двух якутов головами
друг о друга и чуть
     94
     не- убил,  да  в  Киренске его  приняли за шпиона и схватили бел всяких
церемоний...- Муравьев засмеялся.- Но он  вышел  из этих неловкостей.  Перед
ним извинились,  и он тоже извинился... Но это  между прочим. Так вот, я все
время   должен   опасаться  шпионажа  со   стороны,-  тут   Муравьев  поднял
указательный па-лет,-  канцлера!  Вот каково  мое  положение. Гиль  приятный
собеседник, образованный, бывалый человек,  но не подозревать его я не смел.
Да и быть не может, чтобы он не был шпионом. Не могут же англичане надеяться
на нашего канцлера, который сам ничего толком о России не знает.
     Он рассказал о другом  англичанине, Остене, который пытался  спуститься
по Амуру.
     -  Это  все одно, Николай Николаевич...  И подход  их  описного судна к
устьям Амура то же самое.
     - А  у меня ни средств, ни  судов.  Вся  надежда на Завойко. Один он на
всем побережье держится великолепно. Ни на йоту не уступит никакому китобою.
Он рассказывал мне, что, когда они съезжают на берег и начинают буйствовать,
он приказывает стрелять их по ногам.
     Снова заговорили о положении на океане, о Гаваях.
     Пришел Завойко.
     Невельской  рассказал,  что  Камехамеха   в  случае  войны   русских  с
англичанами обещал известить письмом о движении вражеских судов.
     Завойко ответил, что торговлю с Гаваями можно вести широко.
     - Тут  надо отправлять тот же лес, что рубят у нас  и  везут в Гонолулу
американцы...
     Стали говорить,  что делать дальше с Амуром. Невельской  стал требовать
занятия устья десантом с артиллерией, а также судна, которое наблюдало бы за
лиманом.
     - И такому отряду или, точнее сказать,  экспедиции, Николай Николаевич,
как  воздух,  нужны  паровые  катера,  именно  паровые,  а не  гребные,  для
ускоренного производства  промеров  по реке  и на лимане. Лиман так огромен,
что потребует исследований в течение нескольких лет. Площадь его исчисляется
тысячами  квадратных  миль, наши промеры  -  первая разведка...  При  вечных
ветрах исполнить эту задачу нелегко.
     Соображений было много, и Муравьев наконец сказал, что сейчас все равно
ничего не решим, отложим все, а до встречи в Якутске нужно отдать лишь самые
важные распоряжения. Его заботила мысль об экспедиции Ахтэ.
     95
     - Да вот Невельской  ругает нас  с вами,- вдруг  сказал он, обращаясь к
Завойко,- что не прислали ему инструкции в лиман. Что вы скажете?
     Он  хотел  шутливым  разговором  сгладить  острые  углы,  а  получилось
наоборот. Завойко метнул неприязненный взор, словно задели больное место. Он
стал,  волнуясь,  объяснять,  что  не мог  рисковать,  что во время  ночлега
где-нибудь у  гиляков могли выкрасть инструкцию у Орлова,  а потом произошли
бы  дипломатические   осложнения.  Он  и  сам  чувствовал,   что  получается
нескладно, и тем сильнее волновался.
     "Впрочем,  что  я  буду  уговаривать,-  решил  Муравьев,-  они сами  не
маленькие, должны понимать, к чему это приведет, если они  раззадорятся, как
молодые петухи".
     -  Ну,  пойдемте  кутить,  господа! -  сказал  он  снисходительно.-  Да
помните, что успех дела зависит только от вас обоих. Без вас я как без рук.
     За дверью уже слышался гул и оживленные голоса.
     - Сегодня ваш  праздник,  Геннадий Иванович,  будем  вас чествовать, вы
именинник,- сказал Муравьев.- И не будем поминать старого!
     "Л я еще  должен поить  п угощать на  свои трудовые заработки  всю  эту
ораву,- подумал  Завойко.- Ох, всегда расплачивается тот, кто  трудится! Вот
Завойко захотел  быть  генералом! Еще  действительно  все  случится,  как  с
городничим! Этот Муравьев, кажется, легок на посулы".

Глава 14 КОНЦЕРТ В АЯНЕ

     Подходя на  "Байкале" к Аяну, Невельской совершенно не предполагал, что
в  такое  позднее  время в  этом  маленьком  глухом  порту его  может  ждать
генерал-губернатор.  Из письма, которое тот прислал ему в  Петропавловск, он
знал, что Муравьев намеревался побывать па Камчатке, но далеко не был в этом
уверен,  тем  более  он  был  поражен,  когда  Корсаков, поднявшись  на борт
"Байкала", передал ему инструкцию и сообщил, что Муравьев здесь и что с  ним
Екатерина Николаевна, а  также знаменитая  виолончелистка  мадемуазель  Элиз
Христиани, имя
     90
     которой сразу  вспомнилось-капитану по  Петербургу. Когда  оп уходил  в
плаванье, там ждали ее на гастроли.
     И хотя он подумал с досадой: "Зачем мне  теперь эта инструкция!" - но в
то же время сильно обрадовался, что Муравьев с женой в Аяне. Он видел в этом
необычайное их благородство и рад был, что встретит Екатерину Николаевну,  с
которой познакомил его Муравьев еще в Петербурге.
     И потом,  когда  он докладывал губернатору и его спутникам в каюте,  он
все время помнил, что на берегу общество дам, которого он давно был лишен, и
в том числе компаньонка Екатерины Николаевны - молодая знаменитость. Если он
вдруг  забывал  об  этом,  то  через несколько мгновений  новое воспоминание
придавало ему радости, как в детстве, когда ждешь, что вечером елка.  У него
мелькнула  мысль - не судьба  ли это?.. Но когда губернатор сказал ему:  "Мы
едем на берег кутить и целовать француженку", капитан был покороблен и  даже
оскорблен в самых лучших чувствах.
     "Как он может говорить так, если она путешествует в обществе  Екатерины
Николаевны,- думал он.- Она актриса, так это еще не дает никакого права..."
     Невельской  когда-то  учился  у  Каратыгина дикции  и  знал, какой  тот
прекрасный  семьянин, честный,  образованный  человек и как много  и  тяжело
трудятся  артисты.  А тут знаменитость,  француженка, о которой трубит  весь
мир,  молодая  и,  как  говорят, красивая, поехала в Сибирь.  Это  делает ей
честь. Как же можно так  судить  о ней? Что она  француженка?  Так Екатерина
Николаевна тоже француженка,  и тем более странно, что Муравьев говорит это.
Какие-то костромские предрассудки...
     Неприятный  разговор с губернатором и Завойко  озаботил  его, но,  едва
переступил он за порог кабинета, дела вылетели из головы.
     Екатерина  Николаевна   поднялась  навстречу.  Она  в  открытом  платье
травянистого цвета  топ, с отделкой из  множества кружев, с огромным розовым
шелковым цветком на  груди, свежая, рослая,  розовая,  похожая  на  античную
статую под  наскоро  наброшенными  и схваченными  кое-где шелками, с гладкой
прической, подчеркивающей черноту ее волос и профиль греческой богини. Рядом
с ней и  Муравьев приобретал новый вид; чувствовалось, что это действительно
сильный человек,  если его полюбила такая прекрасная женщина. Она, улыбаясь,
сказала, что очень рада, что от душп поздравляет с благополучным прибытием.
     97
     Юлия Егоровна,  глядя  голубыми глазами, приветливо улыбнулась.  Она  в
сером шелке, с закрытой грудью и с серьгами в виде гроздьев винограда.
     - Ваш дядюшка Фердинанд Петрович приказал низко  кланяться вам,-  целуя
ее руку, сказал капитан.
     - Как приятно, что вы видели его перед  отъездом! - Тон у Юлии Егоровны
был приветлив.
     - Фердинанд Петрович много мне рассказывал о вас и о
     вашей аянской жизни.
     -  Ах,  мы  были в  такой  тревоге,-  жеманно  сказала  Элиз Христиани,
протягивая руку  и  по-девичьи  приседая.  Она  высока, гона, румяна, у  нее
черные пристальные  глаза,  красивые, чуть  полноватые,  розовые  обнаженные
плечи и руки, как у женщин Буше.
     ...Именно  такие розовые,  свежие  женщины  снились по  ночам  молодому
капитану в его плавучей холостяцкой норе, над которой грохотали волны.
     Элиз действительно была хороша. Глаза ее полны живости, она знала это и
играла ими,  пристально вглядываясь в  капитана. Она мгновенно  заметила его
легкое заикание, нервность, рябинки на лице. Но все, что было бы противно во
всяком другом, в нем казалось оригинальным.
     Столовая,  в  которой собралось  общество,  показалась  офицерам  после
длительной  жизни  в каю