жичья,  по   сути  дела,  которые  хорошо  понимали,  что
требования их выполнимы, и запросто обращались к президенту, тогда как у нас
нельзя  было  и  заикнуться  ни о  чем подобном...  Разница  огромная! И уж,
конечно,  президент не  станет  толковать,  что, мол,  нежелательно ущемлять
русские,  или  английские, или чьи бы то ни было интересы. Дома у Литке были
еще вырезки для Невельского, журналы, книги...
     Заговорили об иркутском губернаторе.
     - Муравьев - прелюбопытнейшая личность! Главное, он сумел внушить царю,
что действует правильно! Поразительный пример. Вот и вам надо держаться того
же! Как он разрубил этот узел с Охотском...
     - Но как  раз  тут,  Федор  Петрович, он ошибается.  Перенос  порта  на
Камчатку - ложный шаг...
     Литке  склонил  голову  набок  и  развел руками.  Он  взглянул  с таким
удивлением, словно не узнал Невельского.
     - Я люблю и глубоко уважаю Николай Николаевича,  но уверяю вас, что это
решение гибельно!
     Добродушная улыбка появилась на лице ученого. "А ну послушаем",- как бы
выражала она.
     Невельской повторил  все  свои доводы, что  средств  морских  нет,  что
нельзя их распылять...
     -  На  Камчатку хотят  загнать тысячи  людей - это миф, безумие!  Будет
голод!  При  нашей  неразберихе,  бедности  в  средствах,  бюрократизме  все
затянется  бесконечно. Надо  перевезти  десятки  тысяч  пудов  груза, да еще
чиновников,  попов  с  семьями. А  что сможет  сделать Муравьев, когда он за
тысячи  верст  оттуда,  а  там  будут  распоряжаться  пьяницы  и делать  все
по-своему.  Все  это  означает, что  Амур останется  заброшенным!  Откуда мы
возьмем суда для амурской экспедиции? Англичане смеются  над нами: "Иртыш" -
флагман  русского  военного  флота  на  Тихом  океане  -  бывший  английский
угольщик!  Это же анекдот... Все средства уйдут на Камчатку! Обескровим сами
себя. А есть ли у нас в Балтийском море суда, годные для отправки в те моря?
Нет!
     -  Охотску  не  следовало  существовать  сто лет  тому  назад,-возразил
Литке.-Если  мы  будем  рассуждать, что до перехода на  Амур  нельзя трогать
Охотска, то этот  позорный, гнилой  порт будет  существовать вечно. Муравьев
совершенно прав, и я готов подписаться под всеми его действиями!
     - Чем и пособите погубить все дело!
     - Правительство никогда не разрешит  занять устье  Амура, прежде чем не
будут  предприняты дипломатические  шаги! Муравьев  прекрасно  это понимает!
Запомните это, Геннадий Иванович, не разрешит!
     На этот раз развел руками и картинно поклонился Невельской.
     - Тогда все гибнет, с чем вас и  поздравляю...- зло и насмешливо сказал
он.
     - Но это не в наших с вами силах! - с досадой ответил Литке.
     Глаза капитана  сверкнули как-то странно, лицо стало почти  юным,  щеки
зарделись, казалось, он готов был на что-то с безумной решимостью...
     "Бог знает  что  он задумал,-  подумал Литке,  заметив  этот фанатичный
взор.-  Верно про  него всегда  говорили,  что  наш  . Геннадий Иванович  не
маковое зерно..."
     - Но по нынешним временам надо действовать трезво и осторожно,- ласково
заговорил  адмирал.-  Поверьте,  что  ни  один   из  нас,  старых  вояжеров,
побывавших на Камчатке, не  будет  протестовать против Петропавловска.  Имея
такой превосходный порт, оставлять его  пустым? Ждать  занятия его  врагом в
случае войны? Нельзя далее оставлять такую  превосходную гавань незанятой...
Милый мой  Геннадий Иванович, в лучшем  случае  все ваши справедливые доводы
долго-долго останутся  гласом вопиющего в пустыне... Вы впадаете в отчаяние!
Все ваши  пылкие  представления  правительству -  шторм  во  льдах!  Давайте
действовать вместе, основываясь на реальной поддержке Муравьева, на  фактах,
исходя  из действительных возможностей.  Его  высочество  поминал  про вас и
расспрашивал, нет ли у меня сведений. Правда, он сейчас занят другим, он все
свое время употребляет на составление нового  морского устава,  но он окажет
всемерное содействие.  Только  молю вас, укротите свой характер, не спорьте,
не  требуйте  невозможного.  Один  опрометчивый  шаг  может  все  испортить.
Проверьте, Муравьев прав, в будущем может быть два превосходных порта:  и на
Амуре и на Камчатке. Но все в свое время.
     340
     А  пока наше счастье, что  Константин начинает управлять делами...  Это
будет полный переворот, общее движение вперед...
     Невельской ответил, что все эти рассуждения ошибочны, в основе их общий
неверный взгляд на Амур, помянул статью Берга...
     Непочтительный   отзыв    о   статье,    напечатанной    в   "Известиях
Географического общества",  был очень неприятен Литке,  но  он все  объяснил
характером  Невельского п еще тем,  что  Геннадий  Иванович  сделал  великое
открытие и,  конечно, страдает за его судьбу,  хочет там скорее все занять -
естественное  желание  как  можно  скорее  довести  до конца  дело,  начатое
собственными руками. Федор Петрович  ответил, что не следует спорить  о том,
что  ясно,  надо  действовать,  что Константин будет завтра,  надо  явиться.
Великий князь может оказать самую сильную поддержку...
     - Его высочество сам начинает управлять Министерством! - повторил Литке
с  гордостью,  как говорят  о  возмужавшем  сыне. А  в  душе Литке испытывал
глубоко затаенную боль, он говорил все это тоже как бы по инерции, привыкнув
жить много лет интересами великого князя...
     И вдруг  капитан почувствовал, что Литке не может быть в  душе доволен.
"Как же, его воспитанник входит в должность, а сам он не у дел и сказал мне,
что его выбрасывают за ненадобностью, как старый блокшкив..."
     Невельской     знал    характер    Константина,    его    аккуратность,
исполнительность (вот и теперь он начал с того, с чего хотел.- с составления
нового  морского  устава,   и  будет  сидеть  над  этим),  знал  его  умение
неукоснительно следовать,  чему полагается, и при этом не переступать границ
дозволенного.  Все  это  сам  Литке  воспитывал  в  нем.  И  сейчас  капитан
встревожился  не  только  за  Литке, но  и  за  себя:  найдет ли  он,  кроме
сочувствия, настоящую поддержку у Константина.
     Литке заметил, что молодой офицер расстроен, и попробовал утешить его.
     -  О! Геннадий Иванович, не вешайте носа прежде времени, мы с  вами еще
многого не знаем, а когда будем у его высочества, я думаю, он кое-что скажет
нам...
     В тот же день Невельской оказался на другом полюсе петербургской  жизни
- у дядюшки Куприянова.
     - Нашли чем хвастаться. Да ты слышал, как нас теперь
     341
     называют? Жандармы Европы!  Это наш-то  мужичок,  который спит  и видит
пустить красного петуха своему помещику! Его-то пристроили на эту должность!
И  все  получили ордена  за такую кампанию  -  срам и  позор,  братец!  Кого
воевали? Повстанцев?!  Они с голыми  руками, с вилами,-кричал на Невельского
дядюшка Куприянов, отставной адмирал.-  Разогнали мужиков!  Позор,  всем вам
позор! Константин - наша надежда  - с Александром  был там!  Честь невелика,
грех...
     Слюна летела  потоками  из  дядюшкиного рта. Куприянов  обо всем  судил
резко,  безапелляционно и не  говорил  иначе,  как во  весь  голос или стуча
кулаками  по  столу. Главная черта характера его  - прямота,  которой он  не
желал класть никаких границ.
     - Это, брат, не к чести нам! - загибая мизинец и суя кулак чуть ли не к
носу племянника, хрипло кричал он.-  Англичане и  французы оскорблены,  они,
брат,  раздувают это. Мы  -  жандармы  Европы!  Вот  что  им  надо!  Это  их
оскорбило, и дураки будут их министры, да-с, дураки-с, если не воспользуются
и не накладут нам. Этим они, брат, разъярят всю Европу! Кои черт, скажи, нас
гнал помогать немцам! Пусть бы венгры отложились! Что венгры, что  славяне -
их взгляд на австрийскую монархию  един. Смотри, Генаша, тебе англичане тоже
накладут! Возьмут, возьмут они у тебя устье Амура, помяни мое слово, отымут,
ты далеко не уедешь там, где Компания  наша. В наше время, действуя безумно,
можно что-то совершить! Ты не ждал  инструкции - поэтому открыл! Тебе, брат,
никогда  не позволят  ничего,  никогда ни единой бумаги вовремя не  дадут...
Подлецы! Шайка! Помни это, ушкуйником будь! Открой, как Ермак,  и бей челом,
проси  прощения... Англичан  не  бойся!  Ударят  - бей  сам!  Ни на йоту  не
спускай...
     Дядюшка сел на своего конька и пошел честить Компанию.
     Известно было,  что молодой Врангель считал  его  ничтожеством, который
хвалился былыми  заслугами, совершенно не- практичным человеком, но ужасался
и бледнел, когда на заседаниях Куприянов брал слово.
     От дяди в  страхе были все,  но  его речи  выслушивали с удовольствием,
хотя считалось опасным быть знакомым с ним, разделять его взгляды.
     Дядя всегда и везде  говорил о  проделках Врангелей, поносил Фердинанда
Петровича.  И сейчас Куприянов взялся  раскрывать племяннику всю подноготную
Компании, какие там
     342
     затеваются  аферы и что в них участвуют и Врангель, и сам Литке,  и все
адмиралы - эстляндские  помещики, что они беднеют на своих рыцарских землях,
на Украине не всем удается завести поместья.
     Невельской попытался  оправдать Фердинанда  Петровича, но тут Куприянов
разъярился еще сильнее.
     - Будь  им благодарен, поцелуй их куда-нибудь, когда англичане  у  тебя
Аляску из-под носа заберут!
     Дядя  -  член  правления  Российско-Американской компании.  Он  ученый,
известный моряк-гидрограф,  участник Анапского  боя и  многих  экспедиций  в
Тихом  океане.  Он был главным  правителем колоний  в  Аляске, трижды обошел
земной  шар,  в  честь  его на  Тихом  океане названы  острова, мысы...  Сам
Невельской назвал один из заливов его именем.
     Дядюшка доживает  свой век в страшной  вражде с  Врангелями. Считается,
что Куприянов  - бич Компании. На  собраниях акционеров он  выкидывал  такие
штуки, что даже князь Меншиков стал обрывать его.
     Он  судит  о  делах  Компании  так,  словно  это  банда  спиртоносов  и
грабителей, которую надо разогнать.
     "Врангель! Да это мерзавец!"
     Дядя стал в  Петербурге притчей во языцех, но, как понимал, слушая его,
Невельской,  старик подавал  дельные  советы... И он  был вполне согласен со
взглядами  дяди  на  венгерскую  кампанию.  Конечно,  это   позор,  подавили
восстание против австрийцев! И все эти ордена, награды, разговоры противны.
     А  Куприянов  знал, с  кем толкует, и  надеялся, что  племянник многими
сведениями о здешних делах воспользуется, приведет в порядок и допечет, даст
бог, кого надо. Нрав Геннадия он знал. Что и женушка моя -одна кровь!
     - Да ты знаешь, что про тебя говорят  в Компании? Что ты прохвост, взял
чужую  карту  у Врангелей  и  подставил  на  ней другие  цифры.  Послезавтра
комитет, ты хоть  в канун его  от глупости  отрешился бы. А  то тебе плюют в
глаза,  а ты все  - божья роса!  В подлоге тебя винят! А  ты  хвали побольше
своего Литке... Врангели будут стараться подвести тебя под разжалование!
     Невельской остолбенел.
     - Дядя...
     - Кой черт, дядя! - перебил его Куприянов.
     Он долго еще  бранился. Невельского разобрала досада,  что дядя все это
видит, а бранится как-то впустую.
     343
     - А вы что делаете, дядя? - разозлившись, спросил он.
     - Что я делаю? Что я делаю?..- рассердился Куприянов и развел руками.
     Он ничего не делал...
     Невельской уехал от дяди, раздумывая обо всем, что тот наговорил.
     Невельской знал, что дядя не делает и сотой доли того,  что мог бы, что
ему живется очень  тяжело  от  этого.  Дядя,  конечно, взбалмошный,  резкий,
странный,  но многое, что он говорил, сбывалось и  прежде.  Может быть и то,
что он прокричал так исступленно сегодня, тоже походило на истину.
     Дядя многое сделал в свое время для Геннадия, помог матери устроить его
в корпус, посеял хорошие семена в его сердце.
     Едва капитан  приехал в гостиницу, как следом появился очень оживленный
Миша. Он был днем у министра внутренних дел, тот расспрашивал об экспедиции,
смотрел вместе с ним карты, пересланные Меншиковым.
     Невельской рассказал, что завтра вместе с Литке явится к Константину...
     Миша в свою очередь сообщил, что Перовский отозвался с большой похвалой
об исследовании Амура.
     Они сидели в креслах  напротив  друг  друга.  Миша улыбался  счастливо,
уверенный, что дело получает сильную поддержку...
     "Но  что   Врангель?  Странно...-думал  Невельской.-Неужели   Фердинанд
Петрович  так  сказал обо мне?" Невельской перестал сомневаться, в  душе его
поднималась буря. Он желал честно и  прямо говорить, открыто доказывать свою
правоту. Сегодня в  разговоре  с  Литке  капитан  просил  устроить встречу с
Врангелем,  но Федор Петрович  оба раза,  когда об  этом  заходил  разговор,
как-то увиливал... Черт знает что! Какие-то загадки... Однако после беседы с
Куприяновым капитан  решил больше  не спускать...  Дядя не стал бы лгать. Он
мог преувеличивать, выказать излишнюю страсть, ярость...
     - А ты знаешь, Лев Алексеевич сказал, что статья не будет напечатана...
Но подчеркнул,  что она не останется  без последствий! Я  придаю его  словам
большое значение. Он так и сказал: по нынешним временам печатать не следует,
так как
     344
     там задеты важные политические вопросы, но примет меры самые строгие...
     - К кому?
     - Да к Географическому обществу, конечно.
     "Этого не хватало!"-подумал Невельской, но смолчал.
     В Якутске вместе с Муравьевым он  возмущался статьей Берга, а потом дал
против нее  Николаю  Николаевичу  превосходные  доводы  и  множество фактов,
опровергающих ее,  разбивающих  в пух и прах все хитросплетения и домыслы  и
всю ложь автора, утверждавшего, что Амур не принадлежит России. Но он совсем
не думал, что ответом Муравьева начнут, как дубиной, подшибать ученых.
     - В  тысячу раз полезней  было бы, Миша, ее напечатать, а  самого Берга
оставить в покое.  Важно опровергнуть ложный взгляд, чтобы  общество видело,
что мы лжецов опровергаем. Неверный взгляд должно разбить, чтобы все узнали.
А то вот в воздухе что-то носится... Ведь если так сказал Лев Алексеевич, то
слова эти можно понять в том смысле, что будут приняты какие-то  меры против
Географического  общества  и Берга, а  статья  останется лежать на  столе  у
графа. Значит,  ложная статья Берга  не будет  опровергнута. Ах, Миша! Я уже
сказал  сегодня  Федору  Петровичу,  что  взгляд  Берга  позорный,  что  это
подлость,  что в то время как мы начали там исследования, он нам воткнул нож
в спину!
     -  Ну  вот видишь!  Ты же сам  согласен...  Ведь Лев  Алексеевич желает
справедливости... Ну, разве не следует дать бой?
     - Бой!  Следует  дать, но не  валить ученых!  Не прятать, брат, статью,
которая  объяснила бы обществу все, и это  было бы в тысячу раз важнее, чем,
например,  устранение Берга от сотрудничества  в "Известиях", чего многие не
заметят, а  кто заметит, так поймет это  как  бессмысленное  оскорбление, не
зная сути вопроса.
     - Ты будешь говорить о статье с Львом Алексеевичем?
     - При  удобном случае скажу  ему  свой  взгляд. Какая-то  уклончивость,
непрямота   наших  деятелей  меня  мучает.  Много  прекрасных,   порядочных,
образованных,  а  не  втолкуешь простой  истины,  словно будущее  никого  не
заботит...  И ведь сидишь без дела, толчешь воду в ступе. Чем я  тут  занят?
Еду к князю, ко Льву Алексеевичу, к дядюшке, к  Федору Петровичу... Ну,  все
это хорошо, но ведь я-то сижу без дела, явился
     345
     сюда, чтобы ездить, хлопотать, кланяться. А дело там стоит, дела  полон
рот, а мы будем здесь переливать из пустого в порожнее...
     Невельской в  отчаянии  схватился  за голову. Он не сдержался и выложил
все про Камчатку:  что  не  согласен с  планом  Муравьева,  а Литке напрасно
поддерживает  ошибки Николая Николаевича и космополитические взгляды  Берга,
хотя и говорит, что желал бы.,.
     -  Он  желал  бы, и Николай  Николаевич желал бы... Все желают! Да  что
значит "желал бы"? "Желал" или "не желал"? Если нет, так нет! А если да, так
борись и бейся насмерть! Неужели, Миша, мне, как советует дядюшка Куприянов,
придется за всех крест нести?
     Видя испуг в  Мишиных  глазах, Геннадий Иванович стал уверять, что  сам
искренне любит Николая Николаевича...
     - Не сочти за подлость с моей стороны  эти слова. Я не пожалею жизни за
него, но желаю, чтобы он имя свое навеки вписал в историю...
     Невельской,  казалось,  чуть  не  плакал  от горечи и досады, руки его,
судорожно схватывая  воздух, тянулись к  собеседнику, то  он бил  кулаком по
столу,  как бы копируя дядюшку Куприянова, то хватал  Мишу за пуговицы;  шея
его удлинилась, глаза горели фанатически.
     Миша отчасти  был удручен,  но не  совсем  понимал, как  можно написать
статью,  резко  критиковавшую  деятельность общества,  и  не  соглашаться  с
мерами,  которые желал принять  граф, чтобы  очистить атмосферу...  Но  Мише
нравилось, как Невельской смело судит,  как опровергает  мнения, невзирая на
лица. Миша желал бы учиться у него, брать с него пример, а пока старался все
запомнить, чтобы потом рассказывать, когда это перестанет быть тайной.
     Капитан вдруг умолк,  потом обернулся и  крикнул человека. Тот пошел  в
другую комнату номера со свечами.
     -  Пора, брат,  на бал к графу...  Сейчас переоденусь и поедем скорей,-
сказал Невельской.- Мы, верно, и так опоздали, заговорившись.
     Вскоре  оба  офицера  спустились  по  лестнице,  извозчик  уже  ждал  у
подъезда.  Покатили  по площади мимо  Исаакия,  огромные  гранитные  колонны
которого слабо  светились, отражая  ночные  огни. Миша сказал, что через два
дня бал у дяди Мордвинова, будут прелестные девицы, дядя прислал приглашение
Геннадию Ивановичу...

Глава 40. МЛАДШИЙ СЫН ЦАРЯ


     - Здравствуйте,  витязь наш отважный,  удалой добрый молодец,  богатырь
наш, свет Геннадий Иванович, сила  ваша  молодецкая да удаль русская  чудеса
сотворили!
     Такими  шутливыми словами встретил Невельского великий князь Константин
Николаевич -  рослый, белокурый юноша,  с  выхоленным белым лицом, румяным и
здоровым, что называется, кровь с молоком.
     Константин  обнял  Невельского, почтительно,  но ласково поздоровался с
Федором Петровичем.
     Несмотря  на  форму  и безукоризненную выправку,  в нем было  что-то от
капризного большого ребенка...
     Константин едва мог дождаться  утра, так желал он видеть  Невельского и
услышать  все новости из  его уст. Он вставал  рано, как и отец: в  половине
восьмого начинались занятия. Вчера, возвратившись в свой Мраморный дворец из
Кронштадта  после  поездки по  ледяной  пустыне моря  и  узнавши  о прибытии
Невельского, он едва  сдержался,  чтобы тут же ночью  не  послать за  ним  в
гостиницу "Бокэн" карету.
     В кабинете князя горели свечи.
     Сразу  пошел горячий разговор о деле. Невельской быстро разложил карты,
а также целый альбом рисунков.
     Константин  расспрашивал  обо  всем  со  знанием  дела,  с  живостью  и
нетерпением, часто перебивая Невельского. Копии этих карт он видел прежде, а
некоторые из них велел переснять для себя.
     Невельской стал  последовательно и сжато излагать весь ход описи. Когда
речь зашла о самом  устье, а потом о походе  вверх по реке, Константин  стал
серьезен, голубые глаза его кидали то на карту, то  на капитана  по-отцовски
косые и раздраженно-властные взоры.
     Невельской уже знал, в чем тут дело, Литке предупредил его.
     - А что же это ?- небрежно спросил Константин, показывая на полуостров,
названный его именем, и как бы не замечая надписи.
     - Как я уже докладывал вашему высочеству в рапорте из Аяна, это главный
и важнейший пункт, который предостав-
     347
     ляет  нам  возможность  господствовать  на  устье,  поставив  крепость,
главные  укрепления которой  можно  расположить именно на  этом полуострове.
Форты будут  находиться на  обоих берегах, и  крепость станет подобна нашему
неприступному  Кронштадту.   Ее  орудия   смо