польза.
     Но  едва  он заговорил  об этом,  как епископ стал холоден  и серьезен.
Иннокентий сказал,  что  не  может  дать миссионера.  Невельской  не столько
удивился этому отказу, сколько перемене,  которую он заметил в епископе. Тот
сразу замкнулся и поджал губы.
     "Чем он недоволен?"
     Капитан мысленно сам поставил себя  на место  миссионера и стал с жаром
доказывать, что  есть  возможность  пострадать во  имя церкви, понести божье
слово не по приказу, а по собственному убеждению.
     "Ишь чего  захотел!" - слушая  его, с большим  неудовольствием  подумал
Иннокентий.
     К тому же он хотел, чтобы там сначала все было подготов-
     469
     лено  как  следует, и  вот уж  тогда-то  сын  Гаврила  поедет.  Сам  он
намучился смолоду, а  сыну того не желал. Сын приехал с  ним из Америки, где
жил  год после окончания Иркутской  духовной семинарии. Отцовское сердце при
мысли  о  том,  что амурский  приход будет  когда-нибудь  его, сжималось  от
умиления.  Но не  хотел он  Гавриле  такой жизни,  какую сам  прожил,  пусть
Гаврила поедет, когда там все устроится хоть немного. Он  не желал тягот для
Гаврилы,  но в то же время не хотел, чтобы сын пришел  на все готовое. Надо,
чтобы  Гаврила  считался  зачинателем, открывателем, воздвигнувшим  крест  в
диком народе, чтобы и у него была  слава. Пока же Гаврила не  был  женат, не
имел  права  на  приход, то  и  речи быть  не могло о  посылке какого-нибудь
другого  священника на  Амур.  И, слушая, как капитан  сказал, что служители
церкви  должны  радоваться,  когда  представляется возможность пострадать за
веру, подобно святым, он  подумал, что  Завойко,  кажется, прав, говоря, что
Невельской не от мира сего человек.
     А Невельской  говорил искренне, допускал существование фанатиков  веры,
истинно верующих. Таким человеком считал он Иннокентия.
     Иннокентий смотрел на Невельского  неодобрительно, подозревая недоброе,
быть  может, издевку  над  миссионерами. Он много  слыхал  плохого  об  этом
человеке.
     "Видишь,   какой  прыткий!  Нет,  еще  не  время  на  Амур  миссионеров
посылать,- думал епископ.- Потрудись там  еще, докажи, что там Россия, тогда
получишь!"
     Он  сказал Невельскому, что будет  хлопотать  обязательно  о назначении
священника  и,  скорей  всего,  в будущем  году получит  позволение,  а  тем
временем найдет подходящего человека.
     - Но первая зимовка самая  трудная, ваше  преосвященство. Я  много  раз
слыхал, что миссионеры творят чудеса, когда  людям тягостно. Нужен священник
осенью... Корабль пойдет еще  раз, я приду сюда,  и мог бы священник идти на
зимовку. Как же крестить, совершать требы?
     -  Право  крестить  там,  где  нет священника, дано  каждому верующему.
Можете и вы, Геннадий Иванович,- сказал епископ,- окрестить любого гиляка.
     "Вот мне теперь только не  хватало еще стать попом!" - подумал капитан.
Когда-то он  ругал попов вместе с Александром  Баласогло,  а  теперь  самому
придется...
     Епископ совсем  не хотел ссориться с  Невельским. Он  рассказал  ему за
чашкой чая, как сам смолоду приехал на острова,
     470
     как дикари  его боялись, как перевидал он  на своем веку множество  вот
таких  людей, вроде,  как он  выразился,  "ваших гиляков",  лечил  их, учил,
проповедовал им. А заодно чинил им чайники и обучал рыбу ловить.
     Капитан слушал  и  думал,  что  все  относятся к его  экспедиции как  к
рискованному опыту, "ждут" одобрения  Петербурга и  настоящей  уверенности в
том, что ему все удастся, нет ни у кого.
     "Что же, попом  так  попом  сам  стану!"-подумал Невельской,  глядя  на
широкое, смуглое лицо старого, седого миссионера.

Глава 10. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО


     -Кашеваров приехал! - входя в комнату, доложил старик молоканин.
     Кашеваров - новый начальник  Аянского  порта - приехал служить на место
Василия Степановича. Его ждали давно.
     Вошел низенький человек,  с узким  лицом, но с крупными скулами. На нем
погоны капитана второго ранга.
     Кашеваров родился  на Аляске. Отец его полуалеут, а мать - алеутка.  Он
первый из алеутов окончил штурманскую школу в Кронштадте. Впоследствии много
лет  служил  в  колониях,  его считали  способнейшим  офицером  и деятельным
человеком.  Он  был  автором  нескольких  интересных  статей,  помещенных  в
петербургских журналах.
     У Кашеварова были слабости. Он  вырос в народе угнетенном и подавленном
и всю жизнь страдал от желания показать, что он  не хуже других  и ни в  чем
русским не уступает.
     Но со временем,  хотя  он и говорил при  всяком удобном случае, что все
народы  равны,  сам стал  презирать  алеутов. Ставши офицером,  он зазнался,
особенно когда  в  печати появились его  труды.  Сам  того  не  замечая,  он
перенимал все худшее от бюрократов и чиновников, среди которых жил и которых
прежде ненавидел.  Несколько  последних  лет он провел  в Петербурге. Теперь
стал капитаном второго ранга и был назначен начальником Аянского порта.
     - Где же ваша семья? - спросил Завойко.
     471
     Василий Степанович знал, как едет Кашеваров.  Тридцать человек  рабочих
шли вперед  и  рубили  тайгу, чтобы новый начальник  Аяна  мог  проехать  на
тарантасе. Путешествие  продолжалось  в несколько  раз дольше,  чем  обычно.
Впервые  в  истории Аяна и  всего  побережья  человек  приезжал  сюда  таким
способом.
     -  Моя семья скоро будет, и  к ее  приезду я  хотел бы видеть помещение
начальника порта.
     - Вот дом, но покуда я не уехал, вы будете жить во флигеле.
     Завойко сказал, что через несколько дней уходит на Камчатку и что тогда
Кашеваровы могут занять дом.
     - Да, завтра же начнете приемку дел!
     Завойко предупредил Кашеварова, что приехал Невельской с Амура и что на
"Байкале" пришли послы гиляцкой нации просить русских остаться на их земле.
     Через несколько часов на тропе, по которой, кроме верховых, до  сих пор
никто не ездил, появился тарантас - невиданное чудо в Аяне. Толпа работников
шла  вокруг с топорами. В тарантасе сидела молодая полная белокурая женщина,
с уставшим, но приятным лицом, и с ней группа черноглазых ребятишек.
     - Вы же свою семью могли погубить с этим тарантасом,- заметил Завойко.-
За что  вы их так трясете по корням да по кочкам? Куда бы проще ехать верхом
или в носилках...
     - Я считаю  унизительным, чтобы моя жена скакала  на  лошади,-  ответил
Кашеваров.
     Устроивши  все  с  Кашеваровым,  Завойко  зашел  в  порт и встретил там
Невельского. На "Охотске" заканчивались приготовления к плаванию. Невельской
сказал, что привез письма для отправки в Иркутск и в Петербург.
     Завойко рассказал по дороге про Кашеварова.
     - Вот письма, Василий Степанович!
     Невельской написал губернатору, что пришел на "Байкале" в Аян из залива
Счастья,  где  заложен  краеугольный  камень  и  строится  пост.  Он  просит
Муравьева разрешить действовать, глядя по обстоятельствам, и что, имея такой
намек, он совершит то,  что найдет  нужным, и представит  отчет губернатору,
исходя из чрезвычайных обстоятельств и положения на месте...
     - Да вот еще письма Пехтерю  и  Зарину...  Вот это я Пехтерю пишу,  что
если  Николай Николаевич  в отъезде, чтобы он переслал ему немедленно,- стал
объяснять Невельской, чувствуя, что вот-вот покраснеет и что глупо объяснять
Василию Степановичу, о чем и почему писано одному из чиновни-
     472
     ков губернатора. Он  действительно писал  об  этом Пехтерю, но он писал
еще и о другом. Писал он и Зарину про все, о чем думал на косе.
     А  письмо  Корсакову  на Камчатку Невельской просил Василия Степановича
передать лично. Завойко обещал это сделать.
     - А вы знаете, Геннадий Иванович, что, ссылаясь на вас, гиляки требуют,
чтобы русские обещали не притеснять их? - сказал Василий Степанович.
     -  Иначе они не стали бы помогать нам, Василий  Степанович. Первое - не
калечить их, как Фролов и чиновники калечат жизнь якутов,  а предоставить им
жить так, как они жили.
     -  Но  ведь  рано или поздно попадут и к гилякам  наши купчишки... Да и
мужичок наш чего стоит...
     - Может быть! - ответил капитан.
     - Да уж обязательно...  Поплачут и они и их  потомки от нашего брата...
Так, ей-богу, не стоило бы внушать...
     -  Но  пока  наша  сила,  Василий  Степанович,  мы  должны  делать  все
возможное. Сами же вы хотите ограничить деятельность купчишек на Камчатке...
И я постараюсь... Ведь это Дмитрий Иванович,  его заслуга, он своим ласковым
обхождением  расположил  гиляков  к  нам,-  сказал  Невельской.-  А  без  их
содействия и речи не могло бы быть об учреждении наших наблюдательных постов
на их земле.
     Ночью капитан вернулся  на  судно. Он вошел  в  свою каюту  и  подумал:
"Завтра мне  идти  на "Охотске".  Прощай, мой  "Байкал"!"  Он  вспомнил, как
мечтал в этой каюте. Опять вспомнилась музыка, грохот бала, она  в толпе,  в
бальном платье, вся в цветах, ее блестящие глаза, вызывающе гордое выражение
лица...  "Она вся в  белом... В  фате...  А  я завтра ухожу  на "Охотске". А
письма пошли! Не  думал  я,  что мне  так больно  будет.  Казалось,  что  уж
забыл..."
     - Капитан  наш что-то очень печален,- удивлялись подымавшиеся на палубу
подвахтенные.
     - Что с ним сделали?
     - Был такой веселый!
     Утром  Невельской  простился с командой и  перешел  на "Охотск".  Судно
вышло на рейд.
     Невельской поехал проститься с Завойко и Кашеваровым.
     - Прощайте, Василий Степанович!
     - Прощайте, Геннадий Иванович...
     - Дороги наши расходятся, и мы долго не увидимся!
     - А вот посмотрите, Геннадий Иванович, что будет на
     473
     Камчатке через пять лет! Да... Камчатка будет процветать. И вот увидим,
что будет через пять лет на Амуре...
     "Да, трудно сказать, что где будет",-подумал Невельской.
     - Посмотрим! - сказал он.
     Они пожали друг другу руки, обнялись.
     - Ну, дай  вам бог, Василий  Степанович! Я желаю вам счастья! Только не
губите Амур Камчаткой, не отбирайте у него все средства и суда...
     "Не вытерпел, уязвил!" - подумал Завойко.
     "Я  ждал  от него содействия, а  он формалист,- подумал Невельской.- II
голова его набита  глупостями и предрассудками! Ну,  что  же! Мне не детей с
ним крестить! Мне терять нечего... Я понесу свой крест один".
     После  полудня   судно  со  всеми  грузами,   с  казаками,   матросами,
матросскими женами, с пушками и с коровой для Петровского вышло в море.
     Гижигинские казаки приставали на баке к Евлампию.
     - Паря, че такое крепоштной?
     - Человек, такой же, как и все,- недовольно отвечал слуга Невельского.
     - В крепошти служит?
     -  Нет,  крепость  на него  составлена, бумага,  по  ней  право  барина
володать человеком. Крепостной - значит барский.
     -  Че,  ваш продают,  покупают?  - Сибиряки  заранее покачали головами,
ожидая ответа, но крепостной умолчал.
     - Как в Рашее-то, а яблоки-то у ваш раштут? - спросил Аносов.
     - Растут... Это есть...
     - Гошпода важные у ваш! Ш крепоштными! - рассуждал  Беломестнов.- И  ты
крепоштной?
     - Да.
     Сибиряки  с  удивлением  смотрели  на этого человека,  как  на  зверя в
клетке.
     - А мы вольные, у нас этого нет!
     - Тебя продавать и покупать можно? Евлампий плюнул и ушел.
     - Крепоштной ш нами едет! - удивлялись казаки.
     ЧАСТЬ ВТОРАЯ "ВСТРЕЧА НА ТЫРЕ"
     Николаевск был основан... в 1850 г., известным  Геннадием Невельским, и
это едва ли не единственное светлое место в истории города.
     А. II. Чехов, Остров Сахалин.

Глава 11. МОЛОДАЯ ВДОВА

     Синел  огромный  горб  горы Князя Меншикова. Шлюпка входила  в амурский
лиман. Вокруг - мели... Сильный ветер с  юга  стихает, отлив,  сгон  воды на
баре.
     Невельского очень заботил Орлов, когда сказал, что, возможно, выхода из
лимана  при южном  ветре и при отливе нет. Правда, согнало воду. Все же этот
бар проклятое место!  Действительно,  в прошлом году было глубже. Позь  тоже
подтверждает, что глубины  тут  ежегодно  меняются. "Как быть? Что делать? -
думает капитан.- Конечно, двадцать футов - глубина достаточная..."
     Сейчас капитан чувствовал, что  с этой рекой  совладать не так  просто,
что не сразу дается она, тут  надо сидеть годы  и делать промеры тщательные.
Здесь, в лимане, он еще ясней понял, как мало знает сам об этой стране, хотя
знает больше всех других.
     Благополучно  прибыв  в   залив  Счастья,  капитан   оставил  пост  под
начальством  Орлова.  Там  рубили лес,  возили, строили.  "Охотск" стоял  на
рейде.  У  палаток выставлены  две пушки, ходят  часовые, развевается  флаг.
Капитан с шестью матросами, с Позем и Афоней отправился на Амур.
     Вчера весь  день  капитан просидел  в юрте на отмели при входе в лиман.
Слышно было, как метет песок и  мелкую гальку.  Видны желтые горбы воды. Дул
ветер в одиннадцать баллов.
     Сегодня отлив, сделали промеры. Надо идти дальше в реку
     477
     и действовать, осматривать все.  Хотя глубины есть, но ныне все не так,
как в прошлом году.
     ...Шлюпка шла  по  лиману к  входному  мысу, который синел слабой, чуть
припухшей у обрыва полоской за морем. А  далеко слева, как облако на закате,
остров  Сахалин.  Напротив  Лангра  берег его  выступал ближе,  даже вершины
деревьев различались в трубу.
     С новой силой представилась старая забота...
     Вход в реку есть, конечно! И есть  южный канал! Ото главное. Но не этим
он утешал себя. "Амур еще не все. Главное - юг, те гавани,  о которых слышал
еще в прошлом году, о которых  говорили нынче гиляки".  Чем больше слышал он
плохих отзывов об амурских устьях, тем  страстней  стремился к  югу. "Амур -
путь.  Там, на юге,-  колыбель флота... Если бы Амур  был еще капризнее, еще
недоступнее, и то я обязан бы был твердить, что он хорош. Как иначе добиться
его  занятия?!  Если время  такое, что этой толпе  петербургских  чиновников
нельзя ничего втолковать! И флот вечно будет мне благодарен. И залив Счастья
-  поймут - заслуживает  этого  названия,  хотя  Завойко зовет его  "заливом
Несчастья". И Амур нужен, хоть тут и мели и вход в него есть, хоть и труден.
Наши не  займут,  если  я  выкажу  хоть  долю своих  сомнений, даже  Николай
Николаевич поколеблется!"
     Капитан спешил на реку. У  него  было много намерений. Он желал узнать,
каковы  пути  из  верховьев  реки  к  гаваням  на  побережье.  Изменения  на
фарватере, происшедшие за год, лишь убеждали его, что надо спешить.
     Гиляки  не знали расстояний, хотя и довольно верно  чертили, кроме них,
никто не знает, где эти гавани. Одна, ближайшая к устью,- видимо, Де-Кастри,
описанная в свое время Лаперузом.  К ней  есть путь с Амура, гиляки уверяют,
что она недалеко.
     Ночевали под скатом берега.
     Утром было тихо и ясно. Природа девственная. Нигде ни лодки. Прошли под
крутыми стенами  входного мыса  и в безветрие, при ясном  небе поднялись  на
веслах вверх по течению.
     Парило.  Над дальним берегом синела  коническая гора. Облака зацепились
за  се вершину.  К  полудню  подул  ветер.  Поставили  паруса.  Вскоре  река
разыгралась, к вечеру добрались до Константиновского полуострова.
     Утром осматривали полуостров. Судя по прошлогодней карте, большей части
его не хватало.
     478
     - Вода снесла! - сказал Позь.
     Он показывал на следы наводнения; на  берегу лежали,  скрытые  в траве,
деревья с илом в голых ветвях. "Что  же это за вода была! - думал  капитан.-
Устье чуть не занесло, острова и мысы смыло!"
     На  устье речки, выбегавшей из  сопок,-  гиляцкая деревня. Когда шлюпка
подошла к ней, навстречу выбежал по отмели молодой человек с косой.
     -  Да это наш Чумбока! -  обрадовался капитан. ...Возвратившись из Аяна
на Петровский пост, Невельской
     огорчился, узнав, что Чумбока ушел. Он заметил Орлову, что тот напрасно
отпустил амурского гольда.
     Невельской полагал, что Чумбока может оказать пользу экспедиции. К тому
же  гольд нравился  ему. Сейчас при виде его капитан  обрадовался. Сумрачное
настроение  как  рукой сняло.  Было что-то особенно  приятное в том, что  он
встретил  человека,  об  уходе  которого  пожалел.  Это  показалось  хорошим
предзнаменованием.
     Деревня, к которой подходила шлюпка, состояла  из трех юрт  со свайными
амбарами, построенными под обрывом. Берег, крутой, высокий,  выступал в реку
гористым  мысом,  похожим  издали  на  старого   медведя  с  пегой  головой,
склоненной к воде. Над обрывом - хороший березовый  лес. За мысом река шире,
она  образовывала там  огромный залив,  расположенный между  сопок и во  всю
длину свою соединенный с Амуром.
     За юртами в чаще кустарников - речка. Позь сказал, что  по  берегу этой
речки идет тропа  до перевала  через горы, что перевал  низок,  пройдя  его,
попадешь как  раз к  верховью речки  Иски.  По берегу тропа  пойдет  вниз до
самого залива Иски.
     - Так из этой деревни сухой путь к нам в Петровское? - спросил капитан.
     - Да, отсюда...
     - Значит, сюда прибудут топограф и олени?
     Об этой прямой  дороге от  Петровского поста на Амур  Невельской  знал.
Уходя с  Иски,  он  приказал  прислать  по  ней на  Амур к  первому  августу
топографа и двух матросов с тем, чтобы заснять полуостров Куэгда, на котором
сегодня ночевали. Эта сухопутная экспедиция должна  была прибыть на  оленях,
на которых приехал весной Орлов. Искийские гиляки прежде оленей не заводили.
Орлов еще в позапрошлом году узнал, что в верховьях речки Иски есть ягель, и
поэтому рискнул доби-
     479
     раться  сюда  на оленях. Он  советовал  капитану  к  зиме закупить  для
экспедиции у тунгусов целое стадо оленей.
     Позь сказал, что от залива Счастья  сюда можно добраться  горой  за два
дня, а можно и за день...
     Тут гораздо теплей.  Сегодня жаркое солнце. Ярко-синяя река широка.  На
другой стороне ее тучные густо-зеленые сопки.
     После отъезда капитана из  Петровского Чумбока перестал рубить лес. Ему
уже рисовались картины изгнания маньчжурских купцов. Он мечтал о возвращении
домой, в  стойбище гольдов, в  родную  семью, туда, где  похоронен отец, где
живет брат.
     Дождаться, когда капитан вернется, он мог бы,  но не желал сидеть сложа
руки.  Ему не терпелось. Он решил, что надо помогать капитану, и, явившись к
Орлову, сказал,  что хотел  бы отправиться на  Амур, и добавил полушутя, что
надо взбунтовать там людей.
     Орлов,  человек  немало пострадавший в жизни,  не склонен  был к  таким
штукам.  Он  знал,  что  надо  действовать  очень  осторожно.  Речи  Чумбоки
показались  ему опасными и сам он  -личностью,  от которой  нужно  держаться
подальше. Он уклончиво ответил, что надо дождаться капитана.
     Чумбока обиделся. "Зачем  же терять время даром? - думал он.- Надо идти
на  Амур, там сказать всем людям, что через  несколько дней придет капитан".
Чумбока ездил всю весну  с Дмитрием Ивановичем и  замечал,  что тот не очень
благоволил  ему. Орлову  больше  нравился богатый и  серьезный Позь... Пусть
Позь ему нравится, это неплохо. Чумбока не завидовал.
     Он  в душе  был недоволен, что его не взяли в Аян, но понимал, что ведь
он амурский, не гиляк,  чужеземец,  гиляки своих  послали. Они  всегда  Позя
слушают. "А ведь я придумал, я первый сказал Позю - съезди в Аян, попросись,
скажи там  капитану все... А Позь еще  замялся, сначала не решился.  Он тоже
как Дмитрий. Только потом, когда сами русские до этого додумались, Позь стал
говорить, что хочет ехать!"
     Чумбока обратился  к Орлову не за разрешением. "Я сам могу без  Дмитрия
идти куда хочу".  Ему хотелось,  чтобы русские подкрепили  добрым словом  да
снабдили его своими вещами, он хотя бы самым дряхлым  старикам подарил бы по
ножу. Но он лишний раз убедился, что  люди  не  понимают  и  не слушают его.
Чумбоке уже приходила в голову мысль, что русские не совсем понимают, какими
они должны быть.
     480
     "Жаль,  конечно, ехать без подарков для стариков!  У русских так  много
хороших вещей. Но не беда!"  -решил