к, что
офицеры там покинут нх и уедут в Петербург.
     Экипаж "Байкала" составлен был в Кронштадте из лучших матросов с разных
кораблей. Потом, по какой-то странной случайности, к ним  добавили несколько
штрафных.  Но Невельской не делал между ними разницы.  И он  и  офицеры  всю
дорогу занимались с матросами. Мордобой был отменен.
     Литке, бывало, говорил: "Русский матрос - клад, чудо. Надо только с ним
обойтись по-человечески и обязательно учить!"
     Невельской сам занимался с несколькими матросами.
     Теперь все кончалось, и экипаж был опечален.
     "Но,- думал  капитан,-  должна же  быть дисциплина, и я  это  скажу  им
твердо.  Не в таких  условиях  приходилось морякам  оставаться.  Хвостов вон
когда-то оставил пост  не в  Охотске, а на  безлюдном Сахалине! Я им запрещу
эти пустые разговоры про  неминучую беду в Охотске! Никто из них там не был,
а плетут черт знает что. Что за народ! Остаюсь же я сам служить в Сибири.- И
в то же время ему было  жаль и Подобина и  всю свою команду. Неприятно,  что
они  волновались.- Конечно, предстоит тяжелая  зимовка,  да еще  в  голодном
порту, бог  знает в  каких помещениях. Чиновники тут сволочи, воры. И у меня
как-то  все это  вылетело  из головы  за  последние дни. Видно, мечтаниями и
дамскими разговорами всю память отшибло".
     107
     Он представил себе  соображения,  заботы  и  разговоры  своих матросов.
Вспомнил, кто из них женат, у кого семья в Кронштадте.
     Пробили склянки. До конца "собачьей вахты" оставалось  полчаса. Капитан
надел  клеенчатую  куртку  и  зюйдвестку. Он поднялся на  палубу.  Ветер  не
менялся, но стал порывистым. В штурманской рубке у огня, над картой, Гревенс
и Халезов. У штурмана в руках карандаш и линейка. Он прокладывает
     курс корабля.
     У  штурвала  двое рулевых.  Тускло светит фонарь над компасом.  Темнеет
фигура часового  с ружьем.  Вокруг  ветер  и волны. Видно, как сквозь редкие
облака мерцают звезды. К утру можно ждать и хорошей погоды, и шторма.
     Халезов в досаде. Гревенс  озабочен. Тут поблизости скалистые островки,
судно шло, по всем расчетам имея  их  в  пяти милях, а  теперь по  счислению
оказывается,  что шли чуть не на  них.  Халезов  вспотел от  натуги. На носу
корабля непрерывно бросают лот. Глубина не уменьшается.
     "Недаром  я  проснулся",-  подумал капитан.  Так  не раз бывало;  когда
наверху возникала какая-нибудь опасность, он,  не  зная ничего, вскакивал  с
постели.
     - Слева бурун! - раздается с марса.
     - Черт бы ее побрал, вот она где,- ворчит Халезов.
     Луна взошла.
     Сменилась вахта. Ушел Гревенс. Появились мичман Грот
     и штурман Попов.
     Побледнело  небо.  Утро  наступило  хмурое,  сизое  и  ветреное.  Чайки
носились  высоко;  по приметам моряков  это  означало, что  ветру  крепчать.
Невельской  думал, как  встанет его  судно на зимовку. "Неужели не яря  Иван
Подобии хулил берег?"  Наконец Халезов  отправился спать, все  опасные места
прошли благополучно. Часа  полтора  поспал и капитан.  Снова поднявшись,  он
увидел,  что  ветер заходит от веста. Опять сменилась  вахта.  Появился Иван
Подобии. Капитан долго стоял с ним рядом.
     - Ты что у меня  команду смущаешь? - как  бы между  прочим спросил он у
рулевого.
     Тот молчал.
     - Ты опять как в рот воды набрал? - грубо спрашивает
     Невельской.
     - Никак нот, вашескородие!
     - Сколько держишь?
     - Бейдевинд, семьдесят три...
     108
     -  Ты что же думаешь,  что я  брошу всех  вас? Плохого  же  ты, братец,
мнения о своем капитане.
     "Посулы мы эти слыхали",- хотел сказать Подобии, но
     промолчал.
     -Ты как думаешь,  для чего мы  делали  открытие?  Ты же знаешь,  что  я
вернусь, что подбирали команду не на один поход.
     "Мне эти открытия не нужны, уж если на то пошло".
     -  Заполаскивает,-говорит   рулевой.   Действительно,   верхний   парус
похлопывает.
     - Спустись! Еще давай,- приказывает капитан. Брамсель вновь заполняется
воздухом...
     На четвертый день по выходе  из Аяна вдали завиделась деревянная  башня
Охотского адмиралтейства.
     "Байкал"  шел  в  кильватере "Иртыша"  в  двух кабельтовых от него. Оба
судна, не  изменяя дистанции, мастерски  прошли бар  и  вошли  в бухту  или,
вернее, в  озеро  за  кошкой. А  на  самой  кошке, между озером  и  океаном,
виднелся бревенчатый городок.
     -  Вот это я понимаю  - моряки! - с восхищением говорил на берегу своим
чиновникам  начальник  Охотского  порта  Вонлярлярский.- Без  губернатора-то
легче. Мы тогда со страха "Иртыш" на мель  посадили. Как я испугался! Только
салюты отгремели и  с  этакой  помпой проводили мы его в плаванье и вдруг  -
бац, сидит! Губернатор на мели! А тут  вон как пронеслись! Слава богу, слава
богу! Теперь оба эти судна поставлю на зимовку...
     Вонлярлярского  интересовал  Невельской.  "Что  это  за  новая личность
появилась в наших местах?"  - думал он. Вонлярлярский был человек резкий. Он
не постеснялся и губернатору выказать свой  характер. Тем более готов он был
не уронить своего достоинства  перед Невельским, который, как он слыхал, еще
молодой человек. Следовало  очень обстоятельно  осмотреть его  судно, прежде
чем поставить на зимовку. Тут начальник порта никаких поблажек никому делать
не  собирался...   В  душе  он  предполагал,  что  офицеры,  конечно,  будут
стремиться скорее  в  Петербург.  Вонлярлярский  до мельчайших  подробностей
намеревался выполнить все фор-
     109
     мальности,  прежде чем  отпустить капитана, хотя тот, как видно, и  был
свой человек у  губернатора.  Невельской  очень занимал  его  воображение по
многим, весьма важным для начальника лично  причинам, а также потому, что ни
один моряк  на  свете,  верно,  не мог бы  оставаться  хладнокровным в таком
случае, когда товарищ  его вернулся  с  описи  мест,  о  которых  шли  самые
невероятные  толки... Вот  от этой-то  описи  п  зависело,  удастся или  нет
Вонлярлярскому торжествовать  победу, уязвлены ли его противники или нет - и
друг ли ему Невельской или враг...
     По тому, как он лихо прошел бар, видно было, что он моряк молодецкий...
Поплонский на "Иртыше" убавил парусов, вошел с  предосторожностями, а этот с
ходу, при  полной парусности, благо  шли  бейдевинд.  Видно, удалой! Чего он
наоткрывал, где был?
     Оба   судна  бросили  якорь.  Не  желая  выказывать  Невельскому  своей
заинтересованности, начальник  порта сначала прибыл на "Иртыш". Старик делал
вид,  что очень беспокоится за это судно,  снаряженное  им с такой  заботой.
Сейчас он был очень рад, что оно возвратилось благополучно.
     - А вот говорят, что "Иртыш" нехорош! - ворчал он, поднявшись на палубу
к Поплонскому.-  Преосвященный Иннокентий все зовет  его корабль-плохоход. И
англичанин Гиль смеялся, говорил, что такой флагман у нас. А как шел?
     Поплонский стал  рассказывать, где и  какие были ветры, как шли, как  и
где дрейфовали,  где какие  встречали суда.  Словом, начался тот  оживленный
разговор,   от  которого  повеет  смертной  скукой  на  всякого  сухопутного
человека,  так  как почти  невозможно  понять,  что  тут  интересного, но от
которого Вонлярлярский пришел в восторг.
     - Брамсель! Ах, окаянный! - воскликнул Вонлярлярский.- Ну и что же?
     - Сорвало...
     - Эх! - молвил начальник порта.
     - Напрочь!
     Как  ни  занимал  Вонлярлярского  "Байкал",  но он  хотел  сначала  все
расспросить   про   губернатора,   чтобы   предвидеть   возможные  служебные
неприятности на тот случай, если губернатор недоволен.
     Шел разговор о снастях  и  о парусах,  и  можно было подумать,  что оба
моряка ничего знать не хотят о людях, что у  них  нет  друзей и знакомых. Но
потому-то этот разговор так и зани-
     110
     мал моряков, что, говоря о превратностях путешествия, они подразумевали
разговор  о  людях,  и Вонлярлярский  ясно  представлял,  какое  впечатление
произвело тут все па губернатора п его спутников.
     Закончив этот разговор, старый начальник порта перешел к главному.
     - Ну, а что "Байкал"?
     -  "Байкал" был в Амуре,-  меняясь в лице,  ответил Поплонский  с самым
серьезным видом.
     У Вонлярлярского отлегло от сердца.
     - Был? - Да!
     - Ив реке?
     - Так точно.
     - Перешел через бар? - восхищенно спросил Вонлярлярский.
     - Там нет никакого бара!
     - А  что же Завойко? - вдруг воскликнул старый капитан.- Вот теперь все
увидят, каков он! А ходкое судно?
     -  "Байкал"?  Ходок!  Невельской  сам  строил  его  на основе  каких-то
собственных понятий о  кораблестроении...  Говорит,  брал  чертежи  у Михаил
Петровича Лазарева. Да вот и он сам.
     Подошла шлюпка. Невельской, которому не  терпелось, быстро  поднялся  к
разговаривающим. Он представился и рапортовал начальнику порта.
     - Ну, что на Амуре? - тряся его за руку, спросил старый капитан.
     -  Устье  доступно  кораблям  всех  рангов,  стопушечные корабли  могут
входить.
     - А что Завойко? - вдруг со злорадством спросил Вонлярлярский.- Как ему
это понравилось? Ведь он нам твердил все эти годы другое.
     Невельской умолк. Ему неприятен был этот разговор.
     Но вскоре,  позабывая  все,  он в радостном волнении от картин, которые
возникали  в его  памяти,  начал  заикаться  п,  желая  сдержаться,  ухватил
Вонлярлярского  за  пуговицу  на  мундире и стал  с жаром рассказывать,  как
транспорт между банок шел  по фарватеру в 29 футов глубины и лавировал между
мелей  то правым,  то  левым  галсом,-  и  Невельской вертел  соответственно
пуговицу начальника порта то влево, то вправо.
     - Двадцать девять футов? Может ли это быть?
     ill
     Невельской радостно расхохотался, отпуская пуговицу:
     - Ей-богу!
     -  Так  ведь, значит,  старая карта  ложная?  Ложная!  - зло воскликнул
Вонлярлярский.- Ну, так дальше! Слушаю вас.
     Лицо Невельского приняло острое выражение. 'Видно было, что он подходит
к самому важному моменту рассказа.
     - Отдали якорь! - Тут он опять  крепко ухватил Вонлярлярского, на  этот
раз уже за другую пуговицу.
     Тот прощал такое неуважение к себе и  мундиру только потому,  что желал
услышать  новости, которые  пойдут  во  вред Завойко. Он полагал, что,  быть
может, без хватания пуговиц Невельской вообще рассказывать не сможет. К тому
же он помнил, что Геннадий Иванович служил с  великим князем Константином, а
мало ли какие там у них бывают великосветские привычки.
     С  выражением  решительным и воинственным Невельской долго  п  подробно
рассказывал про  опись,  делал  тут же на память  ссылки  на  мнения  разных
ученых, сравнивал  свою опись с описями других путешественников и  все более
поражал Вонлярлярского своей  ученостью и вдруг,  просияв,  вскинул руки,  а
потом, тыча Вонлярлярского в рукав, вскричал:
     -  В горах  открылось  устье! Река шириною девять верст! Два фарватера!
Два! Не один, а  два!  Можно плыть  в Японию,  в Лаперузов пролив, в  Китай,
Корею, минуя Охотское море! Да едемте ко мне на "Байкал", я покажу карту.
     - Вы  не  обижайтесь на  него,- потихоньку сказал приятелю  Поплонский,
заметивший, что начальник порта ревниво поглядывает на свой мундир.- У него,
знаете, это странность, и никто ничего поделать не может...
     "Действительно,  открытие он  сделал!  - думал  Вонлярлярский,  сидя  в
шлюпке.- Но на  мундире так и пуговицы не вставишь.  Истинно  говорится, что
Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать".  Сделать  замечание
он  не  решился.  "Но вот  беда,-  полагал  старый  капитан,- если  он такой
увлекающийся человек  и  с  таким  пылом  предается  наукам,  то,  верно,  в
остальном неаккуратен. Каково же у него судно?"
     Неряшливости на судах Вонлярлярский не терпел. На здешних судах порядок
поддерживать было очень  трудно н во многом  приходилось уступать условиям и
обстоятельствам, но никакого непорядка на судне, пришедшем из Кронштадта, он
потерпеть не мог. Открытия открытиями, а служба службой, и
     112
     поэтому начальник  порта был настороже с Невельским, чувствуя,  что еще
могут  быть столкновения.  "Тогда,  мой  голубчик,  уж  я  тебе  и  пуговицы
припомню, какая бы там ни была у тебя болезненная привычка! Молод еще такими
болезнями   хворать!   Безобразие!   Все   пуговицы   пооттянул...   А   то,
действительно, полон  бриг офицеров,  да  все не  компанейские  штурманы,  а
великосветская молодежь, как слышно дуг"лянгы, немцы, гимнасты, аристократы.
Расславят потом на весь флот, что начальник порта в Охотске явился на бриг с
оттянутыми пуговицами... Не  объявлять же всем, что это их же капитана дело!
Домой пришивать не поедешь".
     Шлюпка подошла  к судну. Команда и  офицеры выстроились  на палубе. Все
блестело, матросы в чистом, все выглядели живо и серьезно, офицеры молодцы -
кровь с молоком и один к одному, а двое ростом выше самого Вонлярлярского.
     "Э-е, да  ты вот каков!"-подумал  старый  капитан про  Невельского.  Он
сразу, опытным  глазом по одному  тому, как палуба  была надраена, как бухты
канатов расположены, как дружно, струнами стояли снасти,  понял,  каков  тут
капитан.  Ему   даже   стало  скучно,  что   придраться  нельзя.  Но   когда
Вонлярлярский взглянул  на мундир  старшего  лейтенанта, то  и там оказались
пуговицы  оттянутыми. "Старшего  офицера  больше всех  за пуговицы держит",-
усмехнулся про себя Вонлярлярский.
     Он успокоился. Видно, пуговицы  всем  пообрывал, и  тут народ  к  этому
привычный. Все же Вонлярлярский не  стал задерживаться  и  поскорее, холодно
поздоровавшись с офицерами, прошел в каюту капитана.
     "Бывают же  такие оригиналы!  - думал он.- Да  еще в наше время,  когда
часто все  служебное  положение  зависит от того, каков  вид у  офицера, как
пуговицы блестят, как галуны, все ли прилажено. И вот в наше-то  время всего
показного на флоте держится человек, который, как видно, эти пуговицы рвет у
всех..."
     Невельской развернул карты описи. Он рассказывал.  Подали ужин  н вино,
потом чай, а капитан говорил и говорил.
     - Что же дальше делать будете?
     - Весной пойдет туда экспедиция.
     - Из Аяна?
     - Из Аяна!
     - Завойко теперь  на  вас зол,- заметил Вонлярлярский.- А у него связи!
Предупредите  о  нем  генерал-губернатора,  Муравьев послушает вас. А то его
хотят теперь на Камчатку! Губернатором на необитаемый остров!  Вот  Робинзон
Крузо! Санчо Панчо!
     Казакевич съехал на берег вместе с Вонлярлярским.
     -  Ваш капитан  превосходный человек,-  сказал  ему  начальник  порта.-
Только зачем он пуговицы рвет?
     - Вы не обижайтесь,  Иван Васильевич! - ответил старший офицер.- У него
это  привычка. Он так делает, чтобы удержаться от заикания. Научил его актер
Каратыгин,  когда занимался по дикции у нас в корпусе. Все  знают и ничего с
ним сделать не могут.  Скажу но секрету: однажды государя императора ухватил
за  пуговицу. Государь как-то,-  продолжал  лейтенант,- явился в  офицерские
классы,  где  Невельской  обучался,  и  тот  рапортовал  его величеству... И
знаете, заикнулся и схватил государя за пуговицу...
     Дальше Казакевич не стал рассказывать о  том, как император ударил  его
за это по руке. Вместо этого он сказал:
     - Государь, с его великодушием, милостиво отнесся...
     "Вот  человек!  - поражался  Вонлярлярский, выйдя  на  берег.-  Надо же
столько смелости,  чтобы  царя схватить за  пуговицу!  Другого бы за  это  в
Сибирь! Но почему-то он про Завойку и не говорит, словно  тот не существует!
Что за странная щепетильность? "
     Вонлярлярского очень заботили новости, сообщенные Поплонским о том, что
Муравьев,  видимо,  хочет назначить Завойко губернатором. Если бы  назначили
Вонлярлярского,  он  бы, конечно, не  говорил, что  там необитаемый остров и
себя не называл бы ни Робинзоном Крузо, ни Санчо Панчо.

Глава 16 ЛЯРСКИЙ


     На  другой день Невельской рано утром явился в адмиралтейство. Дел было
много. Он желал видеть казармы, в которых будут зимовать его матросы, место,
где встанет "Байкал",  каков  затон, мастерские, хороши ли  рабочие,  каковы
запасы продуктов.
     114
     Он  вообще  везде и  всюду интересовался  этим,  даже в  Портсмуте и  в
Лондоне  выпросил  позволения  осмотреть  все  подобные  учреждения.  Всякое
строящееся  судно, каждый встречный корабль  в  океане, всякий шкипер, любой
порт - все интересовало его. Иногда даже  мелкие служебные интересы были для
него важней, чем научные, видимо, потому, что в науке он был волен, но право
заниматься наукой и плавать зависело от дел слубежных.
     Его огромная  энергия часто не находила  применения. От этого случались
припадки  раздражительности, которые так часто были у русского человека того
времени  и которые  есть  результат  того, что  ум н энергия  его во  многом
оставались  без  применения. Чем меньше  дозволено  было  человеку развивать
духовную силу, тем  тяжелее было ему, тем си более порывист  с молоду, часто
странен в  среднем  н старшем  возрасте, выходки его нелепы, н  он часто сам
себя винит за дурной характер н не понимает причины, почему он не таков, как
все другие люди.
     Невельскому казалось, что, проведя  более десяти  лет строевым офицером
при  великом  князе,  он  потерял зря  всю молодость, путешествуя по  портам
Европы вместо  того,  чтобы отдаться любимым наукам. Но  в то  же  время он,
конечно, прошел трудовую школу и дело изучил превосходно.
     Профессиональные интересы владели им  и  высшей степени  и сейчас. Надо
было  самому  видеть  и  изучить  ресурсы  Охотского  порта.  Он глубоко был
убежден, что  теперь все придется переносить не  на Камчатку, а на  Амур и в
этом работать плечом к плечу с Лярским - как все звали здесь  Вонлярлярского
- и с Завойко. Кроме того, судьба команды сильно беспокоила его.
     Капитан хотел здесь видеть все своими глазами.
     Солнце светило, и рабочий  день был  в  разгаре,  а Лярский, высокий, в
белом  крахмальном воротничке, громогласный, с седыми бакенбардами н пышными
усами,  вместо того чтобы заниматься делами, пустился в рассуждения. Тут  же
был Поплонский.
     Лярский   стал   объяснять   Невельскому,  что   он   мог  бы   открыть
северо-западный проход  у берегов  Америки, исправить ошибки Франклина и что
план, как осуществить  все  это, у него выработан давно. Он согласен взяться
за это дело, если ему вперед дадут два чина.
     Открытие Невельского сильно задело Лярского. Он даже не
     115
     спал ночь. И он желал показать Невельскому, что сам тоже исследователь,
не ударит лицом в грязь.
     Поплонский тоже не  остался  в долгу.  Он  развил  план открытия еще не
известного архипелага  в  Тихом  океане,  который,  как он  полагал,  должен
находиться в южной части...
     Невельской чувствовал, что о деле, видно,  говорить никто  не настроен.
Дела стояли. "Черт знает, как они времени не берегут! Сказать им, что врут и
фантазируют? Глупо было бы, они обидятся".
     Он  слушал и  старался найти  хоть долю осуществимого в  их намерениях.
Чтобы  поддержать разговор,  а заодно  и не  остаться в долгу,  заметил, что
производить съемки берега нужно, непременно  имея впереди шлюпку, и привел в
пример свою опись.
     Лярский  взглянул на него косо  и  махнул рукой с таким пренебрежением,
словно  Амур был сущим пустяком  по сравнению с тем подлинно великим планом,
который он излагал.
     Поплонский, как  можно  было  его  понять,  тоже  не  находил  в  описи
Невельского ничего особенного  и  свои планы  считал куда значительнее и  на
основании их  уже сейчас чувствовал свое превосходство над Невельским.  В то
же время и Лярский  и Поплонский не скрывали  своей  глубокой  иронии друг к
другу.
     Невельской сидел и  слушал терпеливо,  огорченный  не  только тем,  что
Лярский и Поплонский не  придавали значения его открытию; он чувствовал, что
они вообще, видимо, не склонны признавать сразу новое из соображений личных,
что в нем здесь видели человека, который как бы незаконно выхватил  у д