ограничен, заведет там  нравы  колонии,
полицейщину, даст волю  торгашам,  устроит этакую каторгу, смесь  английской
Индии с Нерчинском. Начнутся мордобой, расстрелы...
     Личность Невельского сильно  его  интересовала и беспокоила,  и  в  тот
день,  когда  капитан должен  был приехать,  Сергей  Григорьевич не  находил
места. Он, быть может,  потому и взял  метлу в руки, чтобы озадачить моряка,
чтобы тот видел, чем не гнушается рюрикович, словно желал подать ему пример.
     Эта доля и удальства п молодечества, что свойственны русскому человеку,
сохранилась  у  князя-революционера   до  старости  лет  вместе   с  барской
требовательностью  к  славе  рода,  хотя сам он  ходил  как простой  мужик п
чуждался общества,  собиравшегося на половине жены его, которая ради детей и
их покровителей  поставила дом на широкую ногу. И  если изредка выходил он к
гостям, то тоже только ради детей.
     230
     И вот капитан приехал и еще на улице выказал ему честь и уважение.
     Ростом  мал,  но  боек, во  всяком случае, симпатичный.,. Однако Сергей
Григорьевич был очень ревнив, когда речь  шла о чести России, об ее истории,
и он хотел, чтобы  великое дело исполнялось достойным человеком,  и тут мало
быть  славным  малым. Он хотел  знать о Невельском  все и желал судить о нем
сам.
     В   эти   дни  Волконского   сильно  занимал  также  раскрытый  заговор
Петрашевского. Сергей Григорьевич слыхал о коммунизме и прежде и желал знать
суть этого  учения, проповедники которого,  как видно, еще  раз  устрашили и
Николая и всю его клику.
     Хотелось   знать,   в   чем   там   дело,  какова   методика   нынешних
революционеров. Это было первое крупное политическое дело после декабрьского
восстания. Россия не дремлет! Волконский готов  был поверить во  многое, что
толковали про петрашевцев.
     Ему приходилось скрывать свои убеждения, чтобы не поставить в неудобное
положение  семью  и  Николая  Николаевича.  В  обществе   поговаривали,  что
Волконский давно считает ошибкой и заблуждением свои прошлые действия, и сам
он не опровергал этих разговоров, но в душе считал своими братьями тех,  кто
боролся  против самодержавия, и  с нетерпением  ждал известий  о судьбе этих
безвестных юношей, которым грозила виселица.
     Как он слыхал, Невельской был знаком кое с кем из них.
     Вошел  Миша - кареглазый,  с острым,  умным лицом.  Он одет по  моде, в
мундирном фраке.  Его галстук  повязан пышным бантом. Стали приезжать гости.
Явился  неприятный капитану, но  очень любезный  с  ним Молчанов.  Появились
Зарины, "все три", как здесь говорили.
     Взгляд Кати упал на Геннадия Ивановича и дрогнул, она  сделала вид, что
не  замечает его. Но  через секунду  опять  посмотрела, сдержанно  улыбаясь,
чувствуя,  что совсем  не должна избегать его,-ведь в  этом  знакомстве  нет
ничего дурного, и это не надо скрывать.
     Вошла Нелли -  тонкая  и стройная,  с необычайной белизной узкого лица.
Глаза ее  светлее  материнских  -  светло-карие.  У  нее  пепельные  волосы,
энергичное и гордое выражение маленького рта. Наивность взора придавала лицу
ее необычайную  оригинальность. Она зрела  быстро в свои пятнадцать лет, как
настоящая южанка.
     231
     Пришли Трубецкие: старик Сергей Петрович с тремя дочерьми. Две младшие,
с  тонкими  шейками  и худенькими ручонками,  выглядели совершенными детьми,
какими-то только что вылупившимися, жалкими птенцами.
     Приехал  купец Кузнецов  - сибирская знаменитость, которого  Невельской
уже  встречал у  Муравьевых  в первый день  приезда. Он  уже  знал, что этот
сказочный  миллионер  в  прошлом  приискатель,  а  одно  время  как будто не
брезговал и "заработками" на  большой  дороге. Он огромного роста,  седой, с
обрюзгшим от старости  нездорово-красным  лицом. На  висках его видны  синие
вздувшиеся сосуды,  а  от  множества  прожилок щеки  и  нос приняли  лиловый
оттенок. Он ходил небрежно, как бы тыча ногами в пол.
     Струве сказал, что Геннадий Иванович рассказывает удивительные вещи про
Тихий океан и про Америку. Живо завязался разговор.
     На  этот раз  капитан рассказывал  про спекуляции и аферы в  Америке  и
упомянул, какая там нехватка людей; он, между прочим, сказал, что сам видел,
как  в  Вальпараисо  пришел  корабль  с  несколькими  сотнями  сирот,  детей
французских революционеров, погибших во время баррикадных боев в Париже.
     - Куда же их везли? - спросила с тревогой Варвара Григорьевна.
     -   В   Калифорнию,  на  золотые   прииски,   в  рабство,   на  продажу
предпринимателям,-  ответил  Невельской и вдруг сообразил,  что он  наделал,
видя, что все замерли и даже Струве остолбенел.  Тут только он вспомнил, что
Муравьев  и Бернгардт предупреждали  его, а  Струве еще  клял  Зарину:  мол,
всегда задает глупые вопросы.
     "А я-то не лучше ее!" - подумал капитан. Струве бросился на выручку:
     -  Но какие там дамы с черными  распущенными  волосами! - подхватил он,
стремясь спасти положение.- Какие  у них  глаза  черные! Это просто  чудо. И
прелесть что за климат, урожаи фруктов три или четыре раза в год!..
     После  ужина Струве вместе с Невельским оказались  в пристройке, где на
постели - серое одеяло, а на стенах - некрашеные полки с книгами.
     Тут были Сергей Григорьевич, Сергей Петрович и Миша.
     Невельской начертил на листке маленькую карту устьев Амура.
     Оба старика были очень польщены. Говорили долго.
     232
     Волконский  свел  густые черные  брови  и положил  тяжелые руки  по обе
стороны  рисунка.  Над  этой  маленькой картой  он  снова  почувствовал себя
генералом и военачальником.
     -  Теперь  без промедления вперед! -  воодушевленно сказал он.- Быстрей
там занимать все стратегически важные пункты! Раз Николай Николаевич взялся,
он поддержит вас во всем. Он знает,  что делает!  Это - кипяток-энергия.  Но
должен  я вам сказать, Геннадий Иванович,  что  вы с ним не  должны упустить
одного наиважнейшего ресурса! Здесь в народе велик интерес к  Амуру. У нас в
Сибири время от времени по приискам и по деревням проходят слухи, будто люди
собираются туда переселяться. И действительно, должен я вам сказать, однажды
на  Лене   обманутые   хозяином  рабочие  выбрали  себе   атамана  и  хотели
переваливать через хребты. Вмешательством властей дело расстроилось, но  сам
выход, который придумали рабочие,- примечательная штука.
     - Я искал людей, которые побывали  бы на Амуре,- сказал Невельской,- но
никого не  мог найти, кроме  одного тунгуса  да еще штурмана Орлова, который
служит  в Российско-Американской  компании. А  вы полагаете, что  такие люди
есть?
     - Конечно, такие люди есть,- ответил Волконский.
     - Рад был бы их видеть, но где ж они?
     Волконский,  обхватив  тяжелыми  руками  ручки  самодельного  кресла  и
закусив верхнюю губу, покачал своей тяжелой головой.
     - Никто не признается! - заметил Трубецкой, набивая табаком трубку.
     -  Люди,  которые  побывали   на  Амуре,  опасаются   ответственности,-
подтвердил Струве.
     Сергей  Григорьевич погрозил своим толстым пальцем кому-то, чуть  ли не
тому, кого все боятся...
     - Я  вам советую встретиться с одним замечательным человеком из местных
жителей,- обратился он  к капитану,-  с  Михаилом Васильевичем Пляскиным. Он
вам  может быть очень  полезен. Михаил Васильевич очень стар, но голова ясна
совершенно.  Он  смолоду  был  батраком  у богатого  купца,  попал в  плен к
монгольским разбойникам  и просидел  у них  лет  пять. Потом  был рабочим  у
богатых людей, охотничал, ходил  далеко,  и  последнее время служил  кучером
здесь, в Иркутске... У него дети в Восточном Забайкалье.
     Невельской предполагал, что  замечательный человек  из местных  жителей
окажется   какой-нибудь  солидной  персоной   с   капиталом,  кем-то   вроде
самоучки...
     233
     Волконский заметил тень, пребежавшую по лицу Невельского.
     - У меня есть еще (c)дин приятель, тоже прекрасный человек,- добавил он
строго  и назидательно,- бывший спутник беглого монаха Саввы, проникавшего в
-верховье  Амура  и  даже  спускавшегося  до  среднего  течения.  Он  теперь
перевозчик на Ангаре и сейчас, когда река  встала,  живет на той стороне.  К
нему легко добраться. Очень милый и разговорчивый, и тоже память прекрасная.
У него такой прекрасный огород на берегу Ангары! Они могут дать  сведения и,
быть может, помогут найти полезных людей... Конечно, Геннадий Иванович, сила
России велика...  Если мы не хотим лишиться всего,  что  нам  принадлежит на
Тихом  океане, то и  должны действовать решительно,  на чт0  и  способен наш
кипяток-энергия!  Придется вам поубавить  спеси  у маньчжурского самодержца,
нашего соседа.
     Старик часто выражался в духе своего времени...
     Когда возвратились  в  гостиную,  подсел ссыльный Муханов - моложавый и
высокий, с  тонким  бледным лицом, с острыми  глазами  и тонко  выкрученными
длинными усами, в потертом, но опрятном костюме.
     Тонкие  пальцы   Миши   забегали  по  клавишам.  Нелли   запела  романс
Виельгорского "Любила ль я". У нее чистый, звонкий голос.
     ""Несмотря, что выросла в сибирской деревне",- подумал Невельской.
     Он заметил обращенный к нему пристальный взгляд Волконского. Видно, тот
еще что-то надумал...
     Потом пел Миша...
     Потом  Дорохова  спела   "Виют  витры".  Взор  Марии  Николаевны   стал
глубоким-глубоким, и  глаза  казались еще  черней. Весь  вечер  она была как
зоркая орлица. Только сейчас она, казалось, ушла в себя.
     "Что у нее на душе? - думал капитан, заметив перемену в ее  лице.- Ведь
она малороссийская дворянка, песнп эти слыхала с детства".
     Нелли и  Миша декламировали стихи черкешенки и пленника из "Кавказского
пленника".
     Я знаю жребий мне  готовый. Меня отец и брат  суровый Немилому  продать
хотят...-
     читала Нелли.
     234

     В этот вечер казалось, что все приобретает какое-то особенное значение.
     -  Молчанов-то - губернаторский  любимчик,- сказал миллионер  Кузнецов,
наклоняясь к капитану,- съесть хочет девчонку... Слетаются, как воронье...
     В самом деле, Молчанов, откинувшись в кресле, впился взором в Нелли.
     "Молчанов  ухаживает  за  ней? - подумал  Невельской.- Дети  несчастных
стариков!  Нелли,  Трубецкие  - и  тут же все  чиновники". Капитану казалось
сейчас, что  и  Катя  ребенок, что  она  этим детям ближе,  чем ему. Сестра,
кажется,  повзрослей,  а  она  -  дитя.  Он  видел, что  здесь  собрались  и
веселились почти дети. Ему стало неловко.
     "Неужели  и  я  стар?  Неужели   для  меня  может  существовать  только
деятельность, открытия, общество таких же, как я... Может быть..."
     А Екатерина Ивановна ему  весело улыбнулась,  потом  сделала  комически
серьезное лицо, потом стала по-настоящему серьезной и, наконец, запела...
     "Она, ангел, ангел! - думал он.- Все в ней прелестно!"
     К уху капитана опять наклонился Кузнецов:
     - Хороша  девица! А вот сестра у  нее  - с характерцем.  Вот уж кому-то
кислица снится...
     -  Что  вы, Евфимий  Андреевич, мешаете слушать,- ответил ему капитан с
досадой.
     Тот махнул рукой.
     -  А   как   с  Геннадием  Ивановичем  они  поют!  -  заметила  Варвара
Григорьевна.-   Геннадий  Иванович   исполняет   дуэт   с   Катей,   а  Саша
аккомпанирует, и такая прелесть получается!
     Все стали просить Невельского спеть. Ему не хотелось.
     Саша заиграла,  Екатерина Ивановна опять подошла к роялю и взглянула на
капитана, но тот не трогался с места, пока не настала пора вступать.
     Когда, душа, просилась ты Погибнуть иль любить...-
     вдруг подымаясь и как бы  пылко беседуя с Катей, запел он. Голос у него
приятный, мягкий.  Никому сейчас не пришло бы в голову, что эта глотка орала
в трубу и от ее звуков, как одурелые, метались матросы.
     Глаза  Екатерины  Ивановны   засияли,  потом   она  взглянула  на  него
пристально и глубоко, но сразу же перекинула взор на
     235
     ноты, но  тут  же, опять  обернувшись к нему, быстро вошла  в роль. Оба
сильных голоса сплелись...
     Зачем вы начертались так.На памяти моей, Единой  молодости  знак,  Вы -
песни прежних дней...
     - Да  вы, господа, прекрасная пара! -  шутливо  сказал Сергей Петрович,
когда раздались дружные хлопки.- Вам так и следует петь вместе!
     - Где это они успели так спеться? - спросил Молчанов у Струве.
     -  У  вас  голоса  прекрасно  подходят  друг  к  другу,- сказал  старый
чиновник-сибиряк  с моржовыми усами, которому все  эти вечера и нежное пение
очень нравились.
     Все стали просить Екатерину Ивановну спеть что-нибудь русское.
     Катя взяла несколько сильных аккордов.
     Моего ль я знаю друга...-
     начала она на низких нотах, широко, и чуть повела рукой.
     Потом Нелли пела романсы, потом вместе с Катей - дуэт. Успех Нелли  был
самым шумным.
     Гости  уехали. Муж и жена прошли  в маленькую дверь. Черные глаза Марии
Николаевны выразили ужас.
     - Я жду гибели, гибели! - прошептала она.
     - Успокойся,  мой  друг!  - сказал старик  по-французски,  но  руки его
затряслись.
     Разговор   происходил   в  одной  из  тех  комнаток-закоулков,  которые
расположены были сбоку от прихожей.
     -  Успокойся,  Невельской  выложил  мне все  секреты  с  ведома Николая
Николаевича.  Конечно,  она  действительно больна, возьми  себя в руки. Меня
тревожит твое состояние...
     - Меня мучает их будущее!
     - Рано, рано! Зачем? Она ребенок!
     - Она ничего не будет знать еще  год или  два, но пусть будет так. Если
Молчанов попросит ее руки - я не откажу.
     Большие глаза князя округлились и выразили гнев.
     - О боже! - прошептал старик.
     - Я не хочу гибели! Пойми!
     Мария Николаевна резко повернулась и вышла. Мысли
     236
     о том, что ждет детей, приводили ее в отчаяние. Все эти веселые вечера,
сам  этот  богатый  дом,  угощения,  балы  - только  для  того,  чтобы  люди
покровительствовали ее детям,  чтобы ввести их в то общество, к которому они
принадлежат по  рождению.  Она  знает  -  они  умны,  способны,  могут  быть
полезными людьми. Воспитание, преданность народу... Но теперь, когда раскрыт
заговор петрашевцев и вся Россия в ужасе,  сердце Марии Николаевны трепещет.
Малейшего колебания Николаи  Николаевича  достаточно, чтобы  погубить детей,
закрыть им  пути. Иногда ей кажется, что  детей отнимут,  погубят, что у них
нет будущего.
     В  юности  она  не  страшилась  своего горя,  но  грядущее  горе  детей
приводило  ее в ужас. Она знала, каков злодей  Николай, как он мстителен, он
не упустит случая... Злодей попробует издеваться над детьми,  заглушит в них
все, все...

Глава 30 ВАСИЛИЙ СТЕПАНОВИЧ

     Василий Степанович Завойко, еще осенью  проводивший генерал-губернатора
по новой аянской дороге и возвратившийся из Якутска к себе в Аян, был сильно
озабочен.
     Первое, что решил он,- нельзя позволить подорвать того, что сделано.
     "Я  еду на  Камчатку  и  готов  трудиться  па пользу  отечества. Первые
действия на Амуре начаты мной  по повелению Компании. Все, что здесь начато,
Компания может довести до конца. А тут вдруг этот Невельской!"
     Завойко  объявил жене, что не желает мириться  с происками и подкопами,
которые подводит под него Невельской.
     - Что же ты хочешь сделать? - спросила Юлия Егоровна.- Где твои доводы?
     - Да уж доводов-то у  меня много, я только не знаю, с которого  начать,
чтобы доказать всю мою правоту. Хотя бы то, что  он без  инструкции открытие
сделал.  И  тут  нет никакой подлости  с  моей  стороны, что я  так  верю  в
инструкцию и прибегаю к букве закона, потому что как раз  он хочет присвоить
то, что сделано другим. Обо всем этом я напишу в Петербург Гилюле,
     237
     0 уж  он  доведет до дядюшки. А  дядюшке  напишу,  что  сам  я  признаю
открытие, как мне велено  генерал-губернатором. Вот  и  пусть тогда  дорогой
дядя схватится  за волосы, он снаряжал экспедицию Гаврилова, за которую мы с
ним  награждены! Боже мой, боже мой,  за все отвечать Завойко как маленькому
человеку,  который  прожил все свои  лучшие годы в Аяне и только желал добра
другим и не щадил себя и своих детей.
     В его словах была доля  яда, и Юлия  Егоровна  отлично понимала,  в чей
огород  он  кидает  камни.  Муж  сетовал  на  свою  родню.  Он   всегда  был
безукоризненным исполнителем всего,  что требовал дядюшка, верным и надежным
его глазом на побережье океана.
     -  Конечно,  Юличка,-  говорил  он,- как же Фердинанд  Петрович  мог не
знать, что с Амуром, когда вон и Муравьев говорит,  что еще  в  сорок  пятом
году  Крузенштерн  будто бы  перед смертью  уверял,  что  Амур  должен  быть
доступен, и будто бы уже тогда Невельской заявил,  что он, как лучший ученик
в корпусе у Ивана Федоровича, непременно исправит ошибки своего учителя.
     У  Завойко  мелькала  мысль,  что  родня его по  жене  -  люди  тонкие,
образованные,  ученые, которые, как он до сих  пор  полагал, все знали и все
могли и которым он верил и служил верой и  правдой, и хотел, чтобы дети его,
оставаясь русскими, во всем главном на них походили,- и вот оказывается, что
эти-то родственники, а во главе  их сам великий Фердинанд  Петрович, на этот
раз его подвели.
     "Родственники меня подвели",- думал он, с досадой глядя на своих детей.
Смутно педезревал  он,  не  погубил ли свои  способности, живя  для  родни и
надеясь на нее.
     Василий  Степанович представлял  себе, что Врангель,  конечно, не очень
обрадуется. Но  все же для Фердинанда  Петровича неприятность не такова, как
для Завойко.  "Меня тут корить  начнут: мол, Завойко виноват, Завойко должен
быть за все в ответе".
     И он готов был обрушиться со  всей своей силой и горячностью на первого
виновника, на того, кто тронул все эти дела...
     -  Так напрасно они  думают, что Завойко  зря старался!  Завойко  будет
прежде  всего сам себе голова  и не будет рассчитывать больше на других! Ох,
Юлинька! Завойко будет адмиралом на царской службе,  а не на компанейской, и
детей своих  прокормит, хотя  теперь всю  жизнь  придется  бояться  красного
воротника!
     238


     В душе он  проклинал сейчас  своих  родственников.  Он  свое дело делал
честно,  улавливал,  что  нужно  им  открывать  и  что  не  нужно.   А  они,
оказывается,  сплоховали  и  не  смогли  всего  предвидеть. Правда, Гилюля в
прошлом году писал, что Невельской  идет на исследования и что  надо поэтому
поспешить  с  отправкой  Орлова в  лиман,  договориться  с  гиляками,  чтобы
торговать там, и  завести  с ними приятельство, да спросить  у них место для
постройки редута.  Ясно было,  что  до  постройки редута  далеко, но  Гилюля
спешил и писал это с ведома Фердинанда Петровича. А тут в Петербурге создали
Амурский  комитет и  подняли шум,  и Фердинанд  Петрович,  видимо,  поделать
ничего  не  мог,  когда  Муравьев  возбудил всех своих  покровителей - князя
Меншикова и графа Перовского,  а  дядя как раз терпеть не может Министерства
внутренних дел.
     Завойко все исполнил по письму  Гилюли, отправил Орлова в лиман с двумя
тунгусами, как было велено. А что до  экспедиции, так он был твердо убежден,
что Невельской наткнется на мели и повернет обратно.
     - Ну кто же знал, что так все обернется! Да, дядюшка Фердинанд Петрович
сильно подвел меня.  Не  знаю, кой  черт  его дернул  показывать карты этому
Невельскому.  Вот надо теперь намекнуть на  это  в  письме, пусть-ка дядюшка
поймет, что он сам себя зарезал, допустив такую опрометчивость.
     Когда начиналась брань по адресу родственников-немцев, Юлия Егоровна не
очень  расстраивалась.  Она  со стороны матери  была русская  и считала себя
русской, но сейчас, хотя и  боготворила своих  родственников, питала  к  ним
неприязнь за своего мужа. Но все это не  так  уж  важно, дело было  сейчас в
другом. Муж должен  как-то действовать. Она знала, что  в служебных делах он
очень изворотлив и не было случая, чтоб не взял своего. Она хотела видеть  в
нем  фигуру  не  ме