южные гавани.
     Но,  кажется, Муравьев мало  верил  в  полный успех.  Черт  побери  это
петербургское  благодушие, это  сознание  могущества империи, от которого  у
чиновников  от  самых высших до низших  жиреют мозги!  Неужели  и  Муравьев,
думалось Невельскому, заражается этим благодушием? Иногда капитану казалось,
что Муравьев слишком осторожен, что он напуган позапрошлогодними событиями и
до сих пор не  отошел  или что он плетет свои  служебные дела, сообразуясь с
общей медлительностью высшего чиновничества и с собственным личным
     эгоизмом.
     Вот  о южных гаванях  капитан и  рискнул опять  сказать Константину. Он
надеялся,  что Константин  поможет, а если  и не решится сейчас,  то  всегда
будет  содействовать  и покровительствовать. "Ведь  он  в прошлом году  тоже
смутился, когда  я  требовал  решительных действий на Амуре,  но, когда я их
совершил и доказал свою правоту, встал грудью за
     меня".
     И он сказал,  что надеется на покровительство и,  даже если комитет  не
разрешит, будет действовать на юге, как действовал на Амуре,
     616
     Опять,  как в прошлом году, Константин  покраснел.  Он сам  был горячий
сторонник занятия гаваней  на юге.  Невельской  по  приезде был  у  него  и,
правда, не так  страстно и не  так  доказательно,  говорил то же самое.  Еще
тогда Константин  был воодушевлен. Снова  ожили разговоры о посылке в Японию
Путятина, начавшиеся было в прошлом году. Теперь даже  государь признал, что
пора  отправлять экспедицию  в  Японию, а в прошлом году  он  к  этой  мысли
отнесся скептически.
     Но  Константин смутился, когда Невельской попросил  покровительства его
действиям, по сути дела, запрещенным отцом.
     Если  Константин  слышал  мнение,  противное  мнению  отца  пли  своему
собственному, то  он  краснел и умолкал, не  находил, что ответить, но  зато
потом испытывал к таким  людям скрытую неприязнь, как бы сам был обижен ими.
Но  Невельской был  старым сослуживцем, и на него Константин, верно, никогда
бы  не  обиделся,  потому что самого  Геннадия Ивановича считал  вроде своей
собственности.
     Константин, несмотря на все  настояния  Невельского, не  сумел добиться
изменения политики.  И  Невельской и Константин  знали, что государь  против
дальнейшего распространения влияния  на  крайнем Востоке. Об  этом и  сказал
Константин.
     - Но,- добавил он,- государь сказал "пока", а это дает нам надежду...
     Он  сказал это  с  таким  расположением,  что  Невельскому было ясно  -
покровительство Константина останется неизменным.
     Капитан понимал,  что Муравьев  ничего  не  добьется на  комитете,  что
решение  комитета  уже теперь ясно. Все остается  без изменения, когда  речь
идет о движении  вперед. "Я прорвался сквозь все преграды,  и меня простили,
но меня хотят остановить... Однако я теперь не ослушник! Я покажу еще!"
     Он заговорил об исследовании лимана, о том, что до зарезу нужно паровое
судно для исследования всех фарватеров - южного, северного и лиманских. Один
из  них идет вдоль  Сахалина. Он сказал, что там  постоянная  толчея, сулои,
ветры, перемены уровней и  без  паровых средств нет никакой возможности дать
добросовестную картину истинного положения.
     Невельской  говорил  это   тысячу  раз  Муравьеву,  говорил  Меншикову,
Перовскому, адмиралам...  Но  все  без  толку.  А  что,  если  война?  А  мы
фарватеров не знаем! Но никто не думал, что война может быть там.
     617
     Константин  был  вполне  согласен.  Он повторил то, о чем  все говорили
давно. Эта экспедиция будет  снаряжена как торговая, под  флагом Компании, и
правление ее обязано будет дать паровые суда и средства для исследований.
     Через    несколько    дней    состоялось    заседание    комитета   под
председательством наследника.  Невельской назначен был  начальником Амурской
экспедиции. Муравьев настоял, чтобы в постановлении было при этом добавлено:
"во всех  отношениях",  чтобы  Геннадию Ивановичу  можно  было распоряжаться
компанейскими средствами и товарами.
     Экспедиция шла под флагом Компании и на ее средства, хотя правительство
обещало покрыть все компанейские
     убытки.
     Всякие дальнейшие действия в той стране воспрещались...
     - Я так и знал! - сказал  Невельской  с досадой.- Николай Николаевич! Я
помилован, и  шум  поднят,  но  ничего ведь  не переменилось  и все остается
по-прежнему, и меня это
     страшит!
     -  То,  что  вы хотите,  Геннадий  Иванович,-  сказал  ему  улыбающийся
Муравьев,-  сейчас  невозможно!  Итак, явитесь  в  правление  Компании  и  -
благословляю вас - мчитесь в Иркутск. На вас, только на вас моя надежда!
     На другой день Невельской был в Морском  министерстве. Там еще не  были
готовы  бумаги  и  капитана   просили  задержаться  в  Петербурге.  Меншиков
поздравил его  и сказал,  что корвет "Оливуца" под командой Сущева уже скоро
будет  в  Охотском море, от  него получен рапорт  из Вальпараисо -  плавание
протекает благополучно.
     Сущев - приятель Невельского.  В прошлом году его назначили в восточные
моря. Невельской тогда  виделся с ним в Петербурге, вместе сидели за книгами
и картами несколько дней. Итак, Сущев шел на Камчатку, а оттуда на Амур. Ему
предстояло  гоняться  на  "Оливуце"   за  китобоями  по   Охотскому  морю  и
ограничивать  их  деятельность.  "Оливуца",  как  уж навел  справки Геннадий
Иванович, ходкое судно, догонит любого китобоя. Сущев - лихой моряк!
     Нужны еще были книги,  карты и  разные сведения о новейших  заграничных
приборах, которые  необходимы  для  исследований.  В  Министерстве  все  это
делается и выдается с проволочками. Обычно карты, чертежи и книги Невельской
получал у
     618
     Литке в Географическом обществе. И на этот раз он отправился туда.
     Новый  вице-председатель   общества,   хмурый  усатый  генерал,  Михаил
Николаевич Муравьев принял его не в Обществе, где он почти не бывал, а дома.
Он холодно сказал, что  ничего подобного  сделать не  может  и нужны  особые
разрешения на знакомство с книгами  и картами и что пусть об этом похлопочет
генерал-губернатор.
     Невельской впал  в бешенство.  "Японию они хотят  облагодетельствовать,
подлецы!"-подумал он. Он вернулся в гостиницу и рассказал все Муравьеву. Тот
хохотал от  души.  Дело  решилось просто.  Николай  Николаевич послал своему
двоюродному  брату  Михаилу  записку   с  лакеем,  и  через  день  все  было
предоставлено Невельскому, когда тот явился на этот раз прямо в Общество.
     "По знакомству и по родству у нас все... И тайн никаких!"
     - А каково человеку без родства? - говорил Муравьев.
     А еще через день Невельской явился на Мойку, где  у Синего моста стояло
трехэтажное здание Российско-Американской компании.
     На этот раз  его принял  вершитель  всех практических  дел Компании, ее
главная  деловая пружина,  знаток колоний, служивший  там много лет,  Адольф
Карлович Этолин.
     Адольф Карлович  был  когда-то  главным правителем Аляски  и колоний  и
совершил туда переход в качестве командира судна.
     "Посмотрим!"  -  думал  Невельской.  Он  согласен  был  трудиться  и  с
Этолиным, верить ему, если тот в самом деле окажется деловым человеком.
     Этолин был очень доволен ходом  дел  Компании  и тем, что в этих  делах
сложилась  традиция,  следовать  которой и  при  составлении  планов,  и при
исполнении самих дел, и при составлении отчетов было особенно приятно.
     В  этом  был порядок, система.  Аляска из  года в год давала одинаковое
количество мехов, они перевозились через  океан  одинаковым способом и точно
так же  шли в Кяхту.  Навстречу двигались  из  России обозы товаров. Об этом
ежегодно составлялись отчеты и акционерам начислялись дивиденды. Это было то
чередование привычных событий, тот порядок,  в котором все  верно и не может
быть никаких резких колебаний.
     Когда молодые офицеры, возвращаясь из Аляски, пытались  уверить Адольфа
Карловича, что там находят  признаки  золота  и что Компания должна заняться
розысками россыпей, Этолин
     619

     отвечал:  "Выдумали золото искать  на  Аляске! Еще, чего  доброго, и до
Северного полюса доберетесь!"
     Беседуя с  Невельским,  он  точно объяснил ему цель, которую  перед ним
ставят.   Он  говорил  с  ним  так,  словно  тот  в  самом  деле  становился
компанейским служащим.
     На предприятие правительства  под  флагом Компании он  смотрел с  точки
зрения торговых выгод,  а суть того, что Компания тут только ширма,- это его
не  касалось.  Во вновь  создаваемой  экспедиции  члены  правления и  высшие
служащие Компании  готовы  были  видеть  неприятного нахлебника. Невельского
считали незваным гостем. Адольф Карлович смотрел не  так. Он полагал, что из
экспедиции надо извлечь выгоды.
     - Вот так  следует  поддерживать  интересы  России  на  Тихом  океане,-
говорил  Этолин.-  Лавка  и  разъезды  с  товарами  на  собаках в  пределах,
дозволенных нам комитетом министров. Молодому  человеку служба  в тех  краях
приятна и выгодна,- заметил он с улыбкой.
     Этолин желал быть любезным. Литке уже писал ему, просил за Невельского,
рекомендовал  его как  своего ученика.  Так  все  было  определено  и офицер
проинструктирован.
     -  Теперь  вам  надо  лишь  исполнять!  -  самодовольно  сказал  Адольф
Карлович.
     Невельской поблагодарил за инструкцию.
     - Но,  Адольф Карлович,  ошибкой полагаю, что интересы России на  Тихом
океане мы  сможем  достойно  поддерживать,  разъезжая  на собачьей упряжке в
окрестностях залива
     Счастья.
     Адольф Карлович поднял брови. "Вот это ухнул!" - как бы
     выражало лицо его.
     "Понять  так  грубо,  тоном   не  деловым  разговаривать  и  так  резко
выразиться!" - подумал Адольф Карлович. Этолин не любил, когда его задевают.
Его мелкие зубы умели кусаться больно. Он был жесток, сух, холоден.
     -  Я обязан сказать  вам это, Адольф Карлович,- продолжал капитан,- как
офицер,  посланный правительством  в те края для наблюдений и  исследований.
Долг мой видеть будущее и судить о нем. Я понимаю  цели  и задачи экспедиции
несколько по-иному. Иными рисуются мне и интересы Компании.
     Адольф  Карлович улыбнулся  любезно, показавши  мелкие нижние зубы.  Он
понял, что в ход пошла грубость, правительственная дубина.
     620
     В  расчеты  Этолина совсем не входило заселять  Амур, развивать русскую
жизнь на  Востоке.  Это ему  нужно было  меньше всего. Но он понял, что надо
выслушать мнение  Невельского.  Он  помнил  слова Врангеля  о  недоступности
Амура, но полагал, что должен сам знать все "за" и "против".
     -  Компания  получит грандиозные выгоды от будущего обладания  Амуром и
морским побережьем к  югу  от  Амурского устья! - заговорил Невельской.- Это
богатейшая  страна... Вложите  туда  незначительные  средства и, помимо  той
цели, что преследует правительство,  вы достигнете того, что дивиденды  ваши
во сто крат  возрастут, надо смотреть на страну, что  она представляет... Вы
получите  превосходный  водный  путь по  реке  вместо  никуда  не  годной  и
дорогостоящей аянской  дороги. Вы на одних перевозках  сбережете сотни тысяч
рублей. И  в  Америке,  Адольф Карлович, иностранцы не раз говорили мне, что
дела Компании могли бы  быть обширней к обоюдному интересу. Вы контролируете
деятельность в колониях дивидендами, а они колеблются в нормальных пределах.
Но  они  могли  бы  возрастать.  Кроме  выгод  от  сокращения перевозок,  вы
получаете доступ в богатейшую страну.
     Этолин молчал. В душе он смутился, чего с ним уже давно не было.
     А Невельской, чувствуя, что,  быть может, этот  делец  не пропустит его
слов  мимо ушей, вдохновенно заговорил о том,  что  может  сделать Компания.
Землепашество на Амуре дало бы свой хлеб для  Аляски. Промыслы, скупка мехов
в  Приамурье!  Разве это не доход?! Жизнь на Аляске получит  мощный  толчок,
когда  каждый  пуд  муки  не  надо будет везти  туда вьюком  из  Иркутска  с
несколькими перегрузками на речные и морские суда.
     Этолин терпеливо слушал.
     - Но  прежде всего  нужны  исследования,- говорил  Невельской.-  И  это
главная моя просьба... Я говорил об  этом с князем Меншиковым. Нужен пароход
или паровой катер для исследований, для промеров фарватеров. Без этого мы не
узнаем лимана как следует, а значит, и не сможем при случае  воспользоваться
им в военном и коммерческом отношениях. Исследования лимана - прежде  всего.
Пароход должен быть килевой, не меньше  чем в  сто сил. Тут  Компания  может
совершить великую  услугу правительственному делу. Лиман - это целое море, и
волнения там очень сильны.
     Этолину начинал нравиться этот моряк. До сих пор он о нем
     621
     слышал противоречивые мнения. В правлении говорили о капитане с большим
недоверием, а Литке рекомендовал.
     "Столько  наговорил! - подумал Адольф Карлович.- Оказывается, Компания,
которая была  там  альфой  и  омегой,  по  его  мнению,  могла  лишь  услугу
оказать..." Но Этолин  помнил и  о великом князе, который покровительствовал
Невельскому, и о  постановлении комитета, и о  рекомендации Литке, поэтому и
обещал  немедленно возбудить вопрос  о приобретении парового морского катера
перед членами главного правления.
     В заключение Этолин любезно сказал, что он не возражает,  конечно, если
с устьев Амура на Сахалин и вверх по  реке при благоприятных обстоятельствах
могут  быть  посланы на собаках приказчики,  но  что  интересы  России  надо
поддерживать там  осторожными действиями, согласуясь с решением  комитета, и
не вовлекать Компанию в нежелательные последствия, и  что он вполне уверен в
том, что все это отлично известно начальнику экспедиции.
     -  Ведь мы давно занимаемся  гиляками,-продолжал Этолин,- и наши отчеты
ясно  отражают положение дел на устье  Амура. Гиляки торгуют с Компанией уже
три года, и они были согласны продать там землю для устройства редута, чем и
решило воспользоваться правительство.
     "Опять эта продажа земли!" - подумал Невельской.
     - Дела там расширяются постепенно, в результате обдуманных и осторожных
действий. Следует так  же  осторожно  продолжать начатое предприятие,  с тем
чтобы успешно  довести  его  до конца, соблюдая также  коммерческие интересы
Компании. Определяя цель торговой экспедиции к устью Амура, граф Нессельроде
точно  указал   нам  наши  обязанности,  и  нам  нежелательно  предпринимать
что-либо, выходящее за пределы, определенные его сиятельством...
     Адольф   Карлович   с   Невельским  долго   еще  обсуждали  подробности
экспедиции.
     Через несколько дней  Невельской  снова  явился  к  нему,  получил  все
бумаги. Паровое  судно еще  раз  было обещано. Этолин помянул, что  Компания
ищет не  только  торговой  деятельности, а  будет  ждать  результатов  новых
научных  исследований,  что  Компания   всегда  была   покровителем  научной
деятельности, что лучше всего выражено было в том, что во главе ее много лет
стоял  Фердинанд  Петрович,  ученые  труды которого,  как  и  его  учеников,
всемирно  известны.  Этолин  энергично  пожал  руку  капитану,  пожелал  ему
счастливого пути и успехов.
     622
     Утром Невельской уже мчался к Царскому Селу.
     "Прощай, мой Петербург!" - подумал  капитан,  подымаясь на  косогор под
Пулковом.  Ему казалось, что теперь он долго не увидит своего города. Теперь
все,  что   ему  дорого,   было  там,  далеко  отсюда...  Ему  немного  жаль
расставаться с этой славной,  торжественной столицей и со всей своей прошлой
жизнью, как жаль бывает  холостяцкого бытия,  которое  покидаешь  ради новой
жизни.
     ..  А  над Петербургом стояла гуща мглы и  дыма,  и Невельской вспомнил
свои разговоры с Николаем Николаевичем, что на Россию надвигается гроза, что
спокойствие обманчиво, что опять надо спешить и спешить.
     "Умница Николай Николаевич,  он  памятник себе  сооружает  бесценный",-
подумал капитан.

Глава 31 ДЕКАБРИСТЫ

     ВЫ ангел! Мой ангел! - страстно восклицал капитан, стоя  перед невестой
на коленях и любуясь ею.
     У  него, казалось, не было своих слов для  выражения любви, он говорил,
как в пьесе, как бы с чужого голоса, но чувства,  переполнявшие  его, не мог
выразить иначе. Она в самом деле казалась ему чистым ангелом, символом всего
прекрасного, святыней, он только так  мог  называть ее.  Иногда он  не верил
своему счастью.
     Загадочный  и  недоступный,  тот,  которого  она  с  таким  трепетом  и
восторгом желала когда-то  увидеть, которого со странным волнением встретила
впервые  в  зале  собрания,  вечно  тревожный, воодушевленный,  а потом  так
огорчивший   ее,-  теперь   великий  герой,   признанный,   возвеличенный  и
награжденный,  поднявшийся,  как  ей казалось,  на необыкновенную высоту над
всеми,- был  у ее ног. Она,  вся  во  власти его радости, смотрела  на  него
робко, счастливо, чувствуя себя его счастьем, венцом всех его наград.
     Теперь  она была по-прежнему  кротка  и невозмутимо  спокойна.  Большие
планы предстоящей деятельности ее жениха, опасности, которые он всюду видел,
были  той  сферой,  которая  занимала ее.  Теперь  ей было над чем  серьезно
подумать...
     623
     Впервые  в  жизни  он,  холостяк, считающий себя  пожилым,  привыкший к
нечеловеческому напряжению  и постоянному  терпению, к тяжелому труду, вечно
неудовлетворенный, почувствовал любовь к себе.
     Его  любило нежное, хрупкое существо,  оно  было  все время с  ним.  На
время,  казалось,  забыты  были все планы. Открылась жизнь, понятная  только
тем, кто ею жил.
     Ей  уже  девятнадцать.  Другие выходили  в семнадцать, она  училась  до
восемнадцати. Дядя не  торопил ее, а любовь  пришла,  и  она не изменила ей,
хотя время шло, прошел год...
     После свадьбы, шума, веселья -  тишина, непрерывные ласки  и уединение.
Иногда они бывали в  гостях. Дела отошли куда-то вдаль и,  кажется, начинать
их не хотелось...
     Они  жили  в нижнем  этаже  двухэтажного  заринского  дома  с  садом  и
многочисленными   надворными  постройками.  Здесь  ковры,  красивая  мебель,
тишина. Мерно  тикает  маятник  в  одной  из  комнат, напоминая, что  время,
которое кажется  тут  остановившимся,  на самом деле  мчится  с  неимоверной
быстротой.
     Однажды муж  сказал, что  этот маятник встревожил его, он вдруг услыхал
тиканье,  словно  до  того  часы не двигались.  Ей  было  обидно,  казалось,
исчезает  счастье.  Она  остановила  маятник.  Утром  муж заговорил о  своей
экспедиции. Он опять  рассказывал ей об Амуре, выражая невольно, сам того не
замечая, в картинах природы свои настроения. Казалось, на свете для него нет
мест прекрасней, сама скудость природы полна там поэзии, и Амур  - это нечто
вроде  райской обетованной земли...  Она  и  сама уже бредила  той  страной,
которая для него была так чудесна.
     Он что-то вспомнил, быстро собрался,  крепко поцеловал жену и уехал "во
дворец".
     Мысли  Геннадия  Ивановича  снова  были  обращены  на  Восток.  Он стал
исчезать из  дому,  иногда к нему приезжали ка-какие-то совсем простые люди.
Он был полон  неукротимой энергии. По ночам он спал, вздрагивая  всем телом,
как хорошая  собака, он был клубком нервов и мускулов, воодушевленных  одной
мыслью, и это удивляло ее, она никогда не видела ничего подобного.
     Вдруг  проснувшись  среди  ночи,  он  восклицал, что  не  верит  своему
счастью, что  она  с ним.  Это  и  радовало ее  и  удручало. Словно  во  все
остальное время он не видел ее.
     624
     Екатерина Ивановна много думала  о том, почему он такой, почему его ум,
казалось, отдалился от нее, почему он видит в  ней ангела,  ребенка, забаву,
но не то, чем ей всегда хотелось быть.
     Однажды,  когда началось  формирование экспедиции,  он пришел и  стал с
горечью  говорить, что  нет  нужных  людей, что  безграмотность  чудовищная,
солдаты   темны   до  смешного  и   невероятного   -  мы  не  распространяем
просвещения,- а что в экспедицию нужны грамотные люди. Катя сказала ему:
     - Я решила ехать с тобой!