о  делах.   Почти  всегда  с  ним  был  Бошняк,  застенчивый  и  почтительно
кланявшийся ей.
     Офицеры  в тысячный  раз ругали американцев, продавших дырявое судно, и
Компанию  и  еще обсуждали, где, из  чего и что  строить. Много толковали об
экспедиции на Амур, о гиляках. С Невельским  все спорили, не стесняясь, дело
иногда  доходило чуть не до  ссор.  Составлялись  акты, бумаги. Мужчины были
очень  озабочены и как бы  совершенно поглощены делом. Всех беспокоило устье
реки  и гибель судна, для них  не существовало,  казалось ей, ни  песков, ни
бурных  вод,  ни  тоскливых  пейзажей,   ни  мокрой  земли,  ни  смертельных
опасностей. Все  эти люди  в  любых  условиях могли  спать,  пить и есть что
попало. Для них была лишь цель, для этих острых, всеизучающих умов! Ради нее
они старались, и муж задавал тут тон. Зато в какой восторг приходили они  от
обедов  за общим  столом в  большой палатке,  там,  где  ветер  заполаскивал
парусину, где  так мило, чисто,  уютно  и  прохладно,  а  на  большой  белой
скатерти расставлены кушанья из свежей рыбы и где подается прекрасная уха.
     Однажды  муж  привел  с  собой  высокого,  темноусого  мичмана,  юного,
стройного, с бакенбардами, с необычайно густыми волосами.
     - Николай Матвеевич Чихачев переходит к нам в экспедицию с "Оливуцы"! -
представил муж офицера.
     Она  уже  слышала  это имя.  Чихачев  - один из офицеров,  работавших с
командой по спасению "Шелихова"; он  родственник известнейших ученых братьев
Чихачевых, у них вся семья - исследователи.
     Мичман картинно  вытянулся,  щелкнул каблуками и  поцеловал розовую  от
морской воды, холодную руку хозяйки.
     -  Меня  должны благодарить, Екатерина Ивановна,  что я отдал  Геннадию
Ивановичу одного из самых  отважных  моих офицеров,-  говорил Сущев,-  прошу
любить и жаловать нашего Николая Матвеевича. Уступаю его с болью...
     - Государь  дал мне  право  брать  офицеров  с  любого  корабля  в  мою
экспедицию,- полушутя сказал Невельской капитану "Оливуцы".
     Катя замечала, что он даже шуток не терпит, когда речь идет об амурских
устьях.
     Матрос дядя Яков, из штрафных, привезенный сюда из
     680
     Охотска,  по сути  дела  сосланный  сюда, пилил  дрова  с  товарищем  и
приостановился. Давно уж не  видал он господ. Зиму жили здесь с Орловыми, но
тот сам как мужик.
     Когда  офицеры   ушли   в  палатку,  Катя  услыхала,   как  дядя   Яков
передразнивал:
     - Эх, господа!  Щелк  так,  да щелк этак!  Да  к ручке!  А  поживете  в
Петровском, пооботретесь. Вот что-то дальше...
     "Что это? - подумала она.- Ропот? Сомнения?" Чихачев говорил за столом,
что желает стать участником экспедиции. Сущев соглашался, что осуществляются
великие и славные замыслы.
     Один  лишь Невельской был тревожен.  Катя знала  это  по  лицу, по  его
взору. Сущеву со  стороны  приятно  было  видеть  величье его  дел,  а  муж,
кажется,  уж никакого величья не чувствовал. С прибытием в Петровское он был
ввергнут в  пучину  забот  и  волнений. Офицеры советовали  ему  не особенно
доверять гилякам, говорили, что это дикари и трусы.
     - Неужели они могли изменить?
     - О! Я покажу этим  изменникам! -  сжимая кулаки,  говорил он  вечером,
оставшись с женой.- Орлов не посмел рубить лес! А я так на него надеялся!
     - Успокойся,  мой  друг!  Не  брани  несчастных  гиляков. Они  ведь  не
виноваты... Послушай, вот здесь я хочу постелить ковер, а вот здесь...  Дядя
Яков обещал сделать мне еще один столик...
     -  Я  не  допускаю  мысли, что гиляки  окажут  сколько-нибудь серьезное
сопротивление...
     Она любила его пылкость, это вдохновение, что отличало его от всех.
     -  Но если ты опасаешься маньчжур, зачем же обижать гиляков? Они добрый
народ, как мне кажется.
     Утром он  вскочил, быстро собрался, полный забот, мыслей, он уже  несся
своим умом, как на крыльях, куда-то вперед, готовый рушить препятствия.
     Загремела команда. Забегали матросы и офицеры.
     - Дай мне  слово не обижать  зря гиляков... Вспомни мою  просьбу, когда
будешь далеко,- говорила она.
     Ей искренне жаль  было этот кроткий  народ. Но  ей жаль было и мужа, он
вспыльчив. А он должен быть гуманен. Она понимала, что значит человеколюбие,
великодушие и  благородство. Ей было бы  стыдно,  если бы  муж  ее  совершил
насилье, был несправедлив. Он сам многое внушил ей. На деле,  правда, многое
оказалось не так...

     В девять часов  утра экспедиция с пушками  на баркасах  готова  была  к
плаванию.
     - Простимся...- сказал он ей по-французски и трижды по-русски поцеловал
ее.
     - Как рано ты меня покидаешь! - шептали ее ослабевшие губы.
     Но уж раздалась команда, и Невельской,  как бы слушаясь своего боцмана,
направился к шлюпке.
     Блестела медь пушек. Сверкали штыки десанта. В  тяжелых  сапогах рослые
матросы  сталкивали  шлюпки  на  тихую  воду  залива, прыгали  через  борта,
поднимали  паруса.  И вскоре суденышки пошли быстро,  с  разлету разбивая  в
брызги гребни волн, шедших, как ей казалось, где-то посередине залива.
     "Наша первая разлука!"  -  думала Катя, провожая взором два паруса. Она
почувствовала  себя  солдаткой,  ей  было  горько,  что  он  уехал,  что  он
подвергается опасности.
     -  Не горюй, барыня, не плачь...- всхлипывая, приговаривала широколицая
бледная Матрена - жена казака Парфентьева с черноглазым ребенком на руках.
     Она тоже проводила своего мужа.
     - Теперь опять поди на все лето,- сказала, подходя,  Алена Калашникова,
женщина с крепким свежим лицом и крепкими голыми икрами.
     - Нет, они скоро должны быть обратно,- ответила Катя.
     - Так всегда говорят! Море  ведь! Разве скажешь,  когда вернешься?  Вот
посмотришь, не скоро будут.
     Матросские  жены обступили  ее.  Ей  и  самой  хотелось побыть  с ними.
Геннадий уехал  с  их мужьями,  и  она была  как  равная с  ними,  такая  же
матросская жена, пережившая с ними уже не первое горе.
     Они при  капитане  не смели говорить  с ней  так свободно. Сейчас общая
забота свела их, и они как бы считали  ее  своей  и полагали в праве досыта,
всласть наговориться  с капитаншей. Их  давно уж занимала она, с тех пор как
велела баб сгружать с корабля, а сама чуть не пошла на дно.
     - Тоненькая,  хрупкая, нежная, а, видать, с норовом,- говорила  Матрена
своим подругам.
     И вот теперь,  когда высушили и  убрали избу и Катя ждала мужа, хотя до
его  возвращения  далеко,  она  с  матросскими  женами  ходила  по  ягоду  в
"стланцы".  Ей  все  эти дни  не  хотелось  оставаться  одной  в обстановке,
напоминающей разлуку, влекло к  людям. Не  хотелось брать в руки  оставшихся
несколько книг.
     682
     Бабы ходили  собирать хворост и здешнюю  ягоду  сиксу, и  она приносила
вязанки сучьев на растопку и корзины вкусной холодной ягоды.
     Кедровый "стланик"  местами  лежит на песке,  его  густые колючие ветви
стелятся. Это лежачий лес с толстыми  стволами, которые ползут по  земле. Но
чем дальше, тем смелей и выше  подымаются эти странные маленькие  кедры, они
рискуют привстать кое-где уже как настоящие деревья, даже выше человеческого
роста, их плоские кроны сливаются в одну сплошную низкую зеленую крышу, весь
стланик как  огромная  груда  хвои, как  сплошной стог или конна,  покрывшая
площадь  в двести сажен шириной и на много верст длиной по всей  косе, очень
густой от  земли до вершины. Этот слой хвои  - плотная груда  ветвей, как на
тысячах подпорок, стоит на коротких, немного  корявых стволах.  Но кое-где -
тропы, местами стланик вырублен гиляками, есть и полянки. Там, где в осенний
шторм  вода  пробила  косу  и  все  с нее  снесла,  а  также на  вырубках  и
прогалинах, среди  молодого леса и  в мелком стланике, где хвоя ниже,  можно
добраться рукой до сиксы.
     Бабы кляли свою жизнь,  здешнее место, но, как видно, быстро освоились;
они гораздо скорей  Кати замечали все вокруг, знали, чтб  тут есть  хорошее,
чего  надо бояться. И она,  воспитанная  и образованная,  чувствовала себя с
ними как  дитя среди  взрослых  и лишь  удивлялась  уму  и  наблюдательности
простых женщин.
     -  Пойдем,  пойдем,  продеремся  через  стланцы-то,   матушка  Катерина
Ивановна, ягоды  сиксы наберем к чайку тебе... Пироги из нее можешь испечь,-
говорила теща Парфентьева, жившая когда-то на Аляске.
     С гребня косы открылся вид на море, а в другую сторону - на залив.
     Женщины  ломали иссохшие стволы ползучего  кедра. Вечером они  разожгут
костры, а  Катя  выйдет из  домика и  долго будет любоваться  фантастическим
зрелищем, как в  темноте пылают огни и  какими удивительными кажутся сидящие
вокруг них люди.
     Катя  тоже  училась ломать  сухое  дерево. Разгибаясь, она  смотрела на
залив. Туда ушли шлюпки, в ту сторону.
     Мыс за  мысом, как  синие кулисы в театре,  уходил вдаль. Тысячные стаи
куликов  с  писком носились над  желтыми лайдами,  выступившими  в отлив  из
мелкого залива.
     Сейчас был ход красной рыбы, она во множестве двигалась
     44*
     689
     по заливу,  вода  рябила у берега, то и дело  рыбины  скакали, особенно
заметен их  ход сейчас,  в отлив. Попадет гнилое бревно, вынесенное из тайги
речкой  Иски,  перегородит  обмелевший канальчик  между  сизо-зеленых  лайд,
рыбины  собьются у  такой  заставы, прыгают, силятся перескочить и,  в конце
концов,  перескакивают через огромную гнилушку. Их блестящие серебряные тела
сверкают так ярко на солнце, словно зеркала.
     А с другой стороны косы в море кит  пускает струю. Стая за стаей белухи
идут мимо косы; словно играя в чехарду, они наперебой показывают свои белые,
жирные  и глянцевитые спины;  звери идут к косе, к входу  в  залив и в самый
залив  следом  за рыбой,  хватают ее под водой белыми,  похожими  на  редкие
деревянные гвозди зубами. Гиляки охотятся, бьют белух, вытаскивают, кромсают
их ножами.
     Бабы гнулись;  в кедровнике,  на  вершине косы, пестрели их сарафаны, и
вместе с ними гнулась и ползла в низкой стелящейся чаще Катя.
     -  Эх,  местечко!  -  говорила  Матрена,  замечая,  что  жена  капитана
присматривается ко всему вокруг, и толкуя это по-своему.
     - Мужики тут  - и  мы  тут!  - философски замечала  Алена.- Куда конь с
копытом, туда и рак с клешней.
     Бабы  говорили про  цингу, как она в  здешних местах  косит народ,  что
черемшой  и ягодой  можно  от нее уберечься,  что ягоду надо морозить, лучше
всего  клюкву запасти и  черемшу солить.  Об этом Катя  слыхала  прежде. Она
многое  знала  о  здешней  жизни,  еще не видя  ее, по  рассказам  мужа, его
товарищей, родных.
     Бабы страшились  цинги, как неизбежного  бедствия,  говорили, что такие
светлые денечки постоят недолго,  не за горами осень, что  тут  скоро подует
северяк, начнутся  штормы, их беспокоило, не придется ли зимовать с детьми в
палатках, как  не раз  бывало  с людьми в этих  краях,  успеют ли  построить
казарму,  а ведь ее надо высушить, печи  сложить, а погода ждать не будет. А
половина людей пошла на Амур, работать некому.
     Катя,  еще   недавно  восхищавшаяся   видом  отправляемой   экспедиции,
прекрасно понимала, что отняты рабочие руки.
     Катя  думала, как заготовить на зиму  противоцинготные средства,  нужны
бочки. Она с Дуняшей должна сама  набрать клюквы осенью. Ведь работал же муж
ее на веслах, во время своего открытия. Она сама видела, как офицеры таскали
грузы,
     684
     качали воду во время  кораблекрушения, делали всю черную работу наравне
с матросами. Чем же она лучше их? Ей было стыдно, что она сидит без дела. Ее
муж был  очень прост  с людьми, его  заботило их питание,  их семьи. Не  раз
приглашал он к себе простых людей, казаков или матросов, советовался с ними.
     Здесь  как бы  были свои законы,  и высший  из них был в  том,  что все
должны трудиться. Здесь Катя поняла, что люди действительно все  равны. И ей
хотелось быть со  всеми ровней, а казалось, что, не умея трудиться, она ниже
их.
     Обратно шли берегом  по  гиляцкой деревне.  Повсюду на вешалах сушилась
рыба и нерпичье мясо. Собаки, привязанные к столбам, яростно лаяли.
     У одной  из  юрт горел  огонь  под чугунным  котлом.  Женщина-гилячка с
трубкой в руках схватила  ребенка, выбежавшего на нетвердых ножках из юрты и
подбиравшегося к пламени, и посадила его в сторону, вытерла ему нос.
     Катя остановилась.
     Гилячка улыбнулась  ей. Никаких  поклонов  она  не  делала.  Вид у  нее
свежий, здоровый, сама она проворная и, кажется, жизнерадостная. Щеки тугие,
широкие, нос очень маленький, в ушах серебряные серьги.
     Подошла патлатая старуха, тоже с трубкой, тоже с серьгами, но какими-то
сложными, как бы в несколько этажей, стала гладить плечо Екатерины Ивановны,
приговаривая ласково:
     - Капитан! Капитан!
     - Как же! Это жена капитана! Барыня наша,- заговорила Матрена.
     Собралась целая толпа гилячек с детьми. Одни улыбались, другие смотрели
испуганно и даже неприязненно.
     Одна  из девушек очень  понравилась Екатерине Ивановне, и она, стараясь
преодолеть  страх  и брезгливость,  обняла  ее.  Старуха показала,  что  эта
девушка  ее.  Катя  знаками  же пригласила старуху вместе с дочкой  к себе в
гости.
     Девушке было лет пятнадцать. У нее густые мохнатые брови, серые глаза с
изогнутыми  прорезями  и  нежное, юное, тонкое лицо, маленький рот  с сильно
припухшими  губами. Она все клонила  голову то к  одному плечу, то к другому
так застенчиво, что казалось, поеживалась спросонья.
     "Разве  их  нельзя обучить  чистоте  и  опрятности?  -  подумала  Катя,
возвращаясь домой.- Гилячка с трубкой так тре-
     685
     вожно бежала за ребенком, видно было, что боялась, не доберется  ли  он
до огня". Это очень тронуло  Катю. Она вообще  очень  любила  видеть  всякие
проявления  материнского чувства, любила  маленьких детей.  Ей  бы  хотелось
одарить  всех  маленьких  гиляков, сшить  им, например,  чистые рубашки.  Ей
захотелось еще раз встретить молодую девушку.
     Все это был новый мир, который подарил ей муж. Она желала познать все в
этом мире.
     Ей  хотелось  вторгнуться  в жизнь гиляков,  разузнать  все,  она много
слышала  об этих людях. Она  знала, что очень важное  благодеяние  - все так
полагают - обращение их в христианство.
     Жизнь  гиляков,  с их  верованиями и странными обычаями  многоженства и
многомужества, о которых толком, впрочем, никто еще ничего не знал, занимала
и тревожила Катю. Она содрогалась от мысли,  что  юная девушка, такая милая,
та, что так ей  понравилась сегодня, тоже будет несчастна и ей придется быть
женой многих. Ей хотелось помочь этим людям.
     Катя старалась заметить, что  они варят в своих котлах, как  они одеты.
Когда она заходила в жилища, то находила, что там  очень мило и оригинально.
Все приспособлено к здешней жизни. Она уже знала, что жилища на косе - нечто
вроде дач,  а зимой гиляки живут  в тайге на речке  Иски. Все говорили,  что
гиляки грязны, но  она  заметила в  них стремление к опрятности. Может,  это
лишь показалось, потому что она много понаслышалась об их грязи.
     Жизнь гиляков  была как интересная книга, которую хочется  прочитать. А
настоящих книг теперь у Кати мало, большая часть их размокла и погибла.
     К  полудню Катя возвратилась в  свой дом. Она  с  радостью увидела свои
вещи,  напомнившие  сестру и тетю с дядей.  Дядя  не хотел  далее служить  в
Иркутске. У него были разногласия с Николаем Николаевичем. Он переводился во
Владимир.
     Катя опять возилась с вещами, перестилала ковры, прибивала их  на чисто
вымытые бревенчатые стены.
     Пришла Харитина Михайловна, привела с собой рослого старого гиляка.
     - Ищет вас, Екатерина Ивановна!
     Гиляк держал в руке красное бархатное кресло, потемневшее и полинявшее,
но совершенно целое.
     Катя схватила  это кресло и чуть не заплакала от радости, словно  к ней
приехал близкий старый друг. Кресло было гряз686
     ное и сырое. Все  цело, пружины  все, кажется,  исправны, можно сделать
другой чехол, и будет стоять у стола мужа, пусть он, сидя в нем, занимается,
решает свои великие планы!
     Гиляк объяснил, что кресло  это выкатило волнами на берег, а он выловил
его, очистил от морской воды.
     Кресло поставили сушить на ветер, на солнцепек.
     Катя дала  гиляку  серебряный  полтинник. Гиляк  был  не  здешний,  а с
острова Удд,  Он  держал  монету в руке,  кажется не очень радуясь ей,  и  с
любопытством  смотрел, как матросы строят  казарму,  в которой им предстояло
зимовать.
     Вечером,  когда Дуняша  уснула,  на  Катю  напали страхи.  Судьба  мужа
тревожила ее. Уезжая, он дал два пистолета, научил стрелять. Катя не боялась
за себя. Тут вокруг все было спокойно и гиляки так явно дружественны...
     Слышались шаги, перекличка часовых.
     Катя чувствовала, что она как будто в военном  форте, вокруг опасности.
Это лагерь почти как на войне.
     А утром опять вид песков, грохот моря...
     И нет мужа, нет  ее лучшего и прекрасного друга, ради которого она сюда
приехала. Жив ли он, здоров ли? Она помнила, как у Удда желтели мутные волны
и как внезапно пошел ко дну корабль. Мало ли какие случайности могут быть!
     Катя опять встречалась с матросскими женами, узнавала невольно, какие у
них мужья, погружалась в их интересы, словно это были светские дамы.
     Но вот с поста замечено, что  через залив идут гиляцкие лодки от Иски и
в них люди в форме. Вскоре Катя сама в трубу увидела милое лицо.
     Невельской вышел на берег. Она обнимала его, радуясь,  рассказывая, что
тут было, как она вместе со всем населением поста выбежала на аврал и тянула
баркас под  пение  "Дубинушки", когда его  выбросило на морской стороне. Она
начала  сыпать морскими терминами, сказала, что перезнакомилась  с шлячками,
приготовила ему кресло...
     -   А   у  меня,  слава  богу,  все  благополучно!  Николаевский   пост
восстановлен. Всех людей, Бошняка и Березина я  оставил там и  велел любому,
кто сунется, показать наши права.
     Он вернулся в воинственном настроении.
     - Ты не обидел гиляков?
     - Я помнил твою просьбу, мой ангел! Ни один волос не упал с головы ни у
одного из гиляков!
     Муж сказал, что ему очень помогли Позь и Чумбока,
     687
     а также  Питкен,  да и все  гиляки были за него. Их подстрекали  против
русских. Один из маньчжурских торгашей живет в пятидесяти верстах от Мео.
     - Имя его известно. Я судил его в числе многих других в прошлом году на
Тыре. С ним заодно и другие купцы. Но Бошняк  остался там, он будет следить.
Гиляки  нам преданны, и мы вырвем население из-под влияния кулаков. Бошняк и
Березин будут строить пост, казарму,  обнесут все засекой,  будут поставлены
пушки.
     Невельской начал рассказывать про тысячу дел, которые он должен сделать
для Николаевского поста.
     На другой  день  с утра Авдотья,  матрос-повар  и Евлампий,  ездивший с
капитаном  на Амур, занялись хозяйством. Загорелся костер,  затопилась печь.
Дым потек в белое небо.
     Гиляк  принес две рыбины,  .серебром  сверкавшие  на  солнце.  Они были
велики. Держа одну рыбину за  жабры, гиляк поднял руки  - ее хвост лежал  на
песке.
     "Оливуца" стояла  в гавани.  Она  вошла, чтобы  налиться  пресной водой
перед отправлением в далекое плавание. Ее офицеров ждали на берег.
     Катя все утро  писала.  Теперь,  когда муж дома, а "Оливуца"  уходила и
рвались  на  целый год все  связи  с  миром,  ей хотелось  писать  и писать,
рассказать все о своей жизни, о своих чувствах, о своем муже.
     Невельской написал матери, а также приготовил деловые письма и рапорты.
Их тоже  пришлось просмотреть Кате. Она заметила, что в деловой переписке он
употребляет какие-то странные  выражения,  а  иногда делает ошибки. Особенно
часто и совсем некстати он  ставил тире, часто заменяя им все  другие знаки,
но  она  знала  - он торопится, всегда раздражен, когда пишет. К  обеду  все
письма и бумаги были готовы.
     В двенадцать часов офицеры "Оливуцы" съехали на б