ругих
славу.
     Пошли обедать  к Лярскому.  Тот  опять ругал Завойко,  уверял,  что  он
эгоист.
     Выбрав удобный момент, Невельской попросил пойти после обеда в казарму,
в  которой будут жить его  матросы. Он сказал, что хочет также видеть  суда,
порт и мастерские. Он  хотел  посмотреть  здешних матросов, подозревая,  что
людей здоровых не хватает и Лярский может разобщить его команду.
     - Отвожу для вашей команды самое лучшее  помещение! Даже два. Флигелек,
в котором у меня офицеры жили, и казарму. Лучших помещений у нас вообще нет.
Так  и смотреть нечего! Впрочем, если хотите, могу показать.  Там еще,  быть
может,   не  все   приведено   в  порядок...  Но   ведь  ваши   матросы   не
барышни-белоручки, могут для себя постараться... Да я вам
     116
     вообще весь Охотск покажу, сочту  счастьем  и  долгом... Вот доглядите,
Геннадий Иванович, наш эллинг! Каторжную тюрьму покажу, где пожизненно сидят
убийцы, с которых кандалы не снимают...
     Эллинг и строящееся в нем судно  Невельскому очень хотелось посмотреть.
Он знал,  что должен видеть и каторжную тюрьму. Дела  это не касалось,  но в
этом был его долг человеческий.
     Он спросил,  хороша ли зимовка в устье реки Кухтуя, нет ли опасности от
льдов весной. Лярский уверял, что нет.  Но Поплонский возражал. Похоже было,
что все здешние условия из рук вон плохи.
     Обо всем, что касалось зимовки "Байкала" и  дальнейшей  судьбы команды,
Лярский  говорил с подъемом, видно стараясь, чтобы у капитана не  осталось и
тени  сомнения, но тот чувствовал,  что это  показное, а  настоящие сведения
приходилось  вытягивать  из  Лярского  чуть  не  клещами.  Оказалось, бывали
случаи, когда народ тут мер от цинги, особенно новички. Лярский объяснял это
дурным  климатом. "Матросы  мои,  кажется,  все  это  святым  духом  заранее
проведали",- подумал капитан.
     Лярский хвалил  мастеровых, которых Невельской доставил из Кронштадта в
Петропавловск. Нынешним же летом на "Иртыше" они  перешли в Охотск и  теперь
работали на эллинге.
     - Правда,  один из них умер. Людей  у  меня  не  хватает. Тут  половина
больных. А уж мастеровые молодец к молодцу.
     Суда и  казармы  так  и  не пришлось  посмотреть  в этот  день. Лярский
говорил без умолку, строя  планы  один грандиознее  другого.  Хитрил ли он и
тянул время,  пока, быть  может, что-то приводилось в порядок,  или в  самом
деле  не  мог  удержаться от  разговоров с новым  человеком  -  трудно  было
сказать.
     После  обеда  Невельской  все же  договорился  о порядке приемки судна.
Осмотр  места зимовки, казарм и Охотска назначили на другой день.  До вечера
провели время в пустых разговорах. Потом Лярский пригласил гостей в обширную
бильярдную,  устроенную  в нижнем  этаже  рядом  с парадным, где на плюшевом
диване всегда торчали двое лакеев.
     Затемно, ничего не сделавши, капитан  вернулся  на  судно. Там  матросы
готовились к переезду  на берег в казарму, а офицеры - к дальнему и трудному
сухопутному пути в родной Петербург.
     Все заметили, что капитан вернулся не в духе.

Глава 17 МАТРОСЫ

     Весь день  было так тепло,  что  матросы работали на палубе босиком. Но
едва  солнце село,  как кое-где непросохшая  палуба  покрылась  ледком.  Оба
часовых ходили в полушубках.
     В  кубрике топилась железная печь,  и  матросы  после ужина развешивали
койки и укладывались  спать. Поход кончился, кончилось н лето, и уж осень на
исходе;  сегодня все почувствовали,  что  близка зима.  А на  берегу  ничего
хорошего.  Назавтра  унтер-офицер  обещал,  что  с  утра  для экипажа  будет
вытоплена  баня,  и  в предвкушении  ее и прогулки  в  город  все  несколько
оживились,
     У  каждого были свои интересы  на  берегу и  каждый на что-то надеялся,
хотя  общее  настроение  было невеселым.  Обычно  в  портах,  когда на судно
привозили  свежие  продукты или  капитан приказывал  закупить  живых  быков,
матросы веселели. Закупка продуктов - всегда важное событие в жизни экипажа.
А тут подшкипер  вернулся с берега  и привез страшные  вести. Никаких свежих
продуктов не было. Тут ничего не росло, своих овощей нет. Не  было и базара,
нет зелени  никакой,  только  рыба -  сушеная и соленая.  Гребцы с  дежурной
шлюпки,  матросы,  бывшие  с  подшкипером  в  городе,  и  матросы  охотские,
доставлявшие  на  судно  начальника порта, в один голос говорили,  что здесь
вечная  голодовка. До  сих  пор  матросы не хотели  верить, что  в • Охотске
плохо,  надеялись, что слухи,  дошедшие до  них,  ложны: все же  тут главный
порт.
     Команда  на  "Байкале"  была  составлена  из людей  дисциплинированных.
Матросы понимали, что ждет их зимой в Охотске, но покорно терпели.
     - Избы гнилые. Конечно, начальство впроголодь не сидит,- говорил матрос
Шестаков.- На улицах  юкола на вешалах сушится, точно как у  гиляков. Вокруг
адмиралтейства собаки норы нарыли.
     Невесело  было  кронштадтским   матросом.  Многие   из  них  служили  в
гвардейском экипаже, все бывали в Англии,  в Бразилии,  на Гаваях,  в теплых
странах, и  все стремились в Россию.  И вот пришли в  Охотск, а  каков он  -
видно с палубы, весь как на ладони.
     - Торговли нет, жители сами зубами щелкают. А зимой
     118
     ездят, как гиляки, на собаках... Да, провианту тут  небогато! - окончил
свои рассказы Шестаков, один из самых удалых и толковых матросов в экипаже.
     До прихода в Охотск у всех была цель, о  которой много говорил капитан.
Надо было описать Амур. И все старались. Теперь цели никакой не стало. Скоро
спустят гюйс, уберут реи, обернут  все  смолеными тряпками;  останутся голые
мачты  да ванты, осиротеет геройский  "Байкал", а экипаж пойдет в OYOTCK, на
берег, в гнилую казарму кормить клопов.
     Один только толстяк Фомин не унывал и даже воспрянул духом.
     -  Сказывали  мне матросы с "Иртыша", тут каторжаночки...- говорил  он,
снимая рабочую рубаху.
     Почти для каждого казалось привлекательным погулять с каторжаночками.
     Фомин - матрос лет тридцати, с богатырской грудью и мускулистой шеей; у
него  круглое  широкое курносое лицо  с  хитроватыми  маленькими  глазками и
черными  усами.  На  труди  и  на спине у него замысловатая картина, которую
сделал  ему хромой француз, татуировщик короля  Гавайских  островов.  Вокруг
тела обвилась голая женщина, лицо  ее  на  груди матроса,  руки оплетают ему
шею, а ноги  спину.  За  эту татуировку товарищи  в насмешку прозвали Фомина
женатым.
     -  Вот бы в Аяне зимовать,- заметил Конев, высокий плосколицый матрос.-
Там все сыты. Вот кабы нам у Завойки остаться. У него и картошка, и морковь,
и скотина ходит, как в Расее.
     Пришел Евлампий, капитанский вестовой.
     - Не  звали на  занятия? - спросил  Шестаков,  разбиравший  сундучок  с
имуществом.
     Еще  в начале  плаванья капитан велел своим офицерам в  свободное время
обучать грамоте желающих и  сам учил двоих навигации.  Теперь многие матросы
сами писали письма в деревню.
     - Нет, не звали,- ответил вестовой.- Мичман больше не будет заниматься.
     Все  притихли,  даже молодежь, с любопытством смотревшая  да татуировку
Фомина.  Чувствовалось,  что  пришел конец привычному образу жизни.  Впереди
неизвестность...
     - Ты совсем? - спросил Шестаков вестового.
     - Нет, сейчас пойду, чаю велели подать.
     - Спроси капитана, можно отдать книжку? Я зайти хочу. Вестовой ушел.
     119
     -  А  ты,  Козлов, чего собираешься,  как вор на ярмарку? -  насмешливо
спросил кто-то.
     -  Ну,  ты, кувшинное рыло! -  грубо отозвался Козлов и  добавил  брань
покрепче.
     Шестаков, грустно улыбаясь,  держал в руках книгу. Это красивый  рослый
матрос. Любил он кутнуть, и подраться, и девок  любил, и они его. Но была  у
Шестакова  и другая сторона жизни, далекая дракам и береговым удовольствиям.
По  ночам, при свете огарка,  п днем,  у иллюминатора, изучал он в свободное
время математику и астрономию, желая выучиться штурманскому делу. Бывало, на
экваторе, сгорая от жары, морща лоб в напряжении,  весь в поту, сидел он над
книгами. Капитан нашел у него математические способности и  занимался с ним.
Сейчас, когда вестовой  сказал, что  занятий  не будет, он почувствовал, что
надо отдавать книгу.
     - С голоду тут сдохнем,- вдруг со вздохом сказал кто-то в темноте.
     - Капитан сказывал, на Амуре, как  займем  место,  то  и будет  все:  и
зелень, п  хлеб,  и всякие  овощи произрастут,-  вмешался  в разговор  тощий
матрос Ломакин, до того лежавший на спине и вдруг поспешно вскочивший.
     Ломакин - лихой  марсовый, так  же, как  и Шестаков, грамотен.  Он, как
обычно, размышлял о чем-то.
     - Все  один черт, и на Амуре  такая же  голодовка будет,- молвил тот же
безнадежный голос.
     - Ты  что это  народ  смущаешь, Терентьев?  -  раздался  голос  боцмана
Тихонова.- Вот я слушаю тебя и не могу  взять в рассуждение, какое ты имеешь
полное право производить смущение...
     В двери появилась голова вестового.
     - Шестаков,  капитан зовет! - заглядывая  в жилую палубу,  крикнул он с
трапа.
     Матрос живо обулся и ушел.
     Когда он вернулся, все уже  спали. В душной темноте  раздавался тяжелый
храп. Вахтенный сидел,  подкидывая дрова в железную печь. Шестаков улегся на
койку, спрятав астрономию под  подушку. Капитан велел ему учебник оставить у
себя  и  непременно  заниматься,  обязательно повторить все  старое.  В этой
книжке было все, что оставалось Шестакову на память от капитана.
     "Какая теперь уж астрономия,- думал он.- К каторжанкам, что ли, пойду с
навигацией? Теперь только погулять..."
     120
     Г л а в а 18 ОТЪЕЗД ИЗ ОХОТСКА

     Утром Лярский повел капитана в порт.
     Охотск утопал в гальке. Груды ее вместились в проломы и наполнили своей
тяжестью  гнилой   остов  какого-то  судна,  видимо,  погибшего  китобоя,  с
полустертой надписью на облупленном борту.
     На гальке - щепье от дров, кора от деревьев, старые сани для собак.
     Из низкого  дома вышли двое  пьяных тунгусов. Чья-то  красная бородатая
рожа  выглянула за  ними,  но, завидя офицеров, тотчас  же  исчезла. Тунгусы
подошли  к  Вонлярлярскому  и оба  встали  навытяжку, приложив  руки к своим
шапкам, как солдаты.
     - Нам маленько не  убили! - хрипло выкрикнул один из  тунгусов, как  бы
рапортуя, и стал объяснять, что его обобрали, взяли меха...
     - Пшел прочь! - гаркнул на него Лярский.- Я вас, собаки! - Он обратился
к Невельскому:  - Сами  подлецы, а  ябеды  каких  мало.  Если тунгус  увидит
начальника, обязательно пожалуется на что-нибудь.
     У  лодок  несколько  охотников играли  в  карты.  Они  встали при  виде
офицеров; лица их были смуглы и приятны.
     - Это охотники,  пойдут  на  промыслы,- говорил Лярский.-  Их посадят в
трюм  компанейского  судна  и  развезут  по  островам.  Это  только тут  они
бездельничают. Но все народ рабочий...
     Он стал  рассказывать, что в  Охотске  отбывают наказание  разбойники и
разные шулера, всевозможные порочные личности и это имеет  влияние на  нравы
здешнего населения.
     - Правда,  есть у  нас и  славный народ из  каторжников.  Ведь няньки и
прислуга у чиновников и даже ночные сторожа - это все каторжники. Ведь  иных
людей у нас нет. Матросов и солдат горсть, да и то половина больные.
     У бревенчатой батареи ходил часовой. Толпа каторжных в суконных халатах
плелась  к берегу; они шли так тихо, что казалось, ходить  так куда труднее,
чем работать.
     -  Пошли  на  погрузку,-  заметил  начальник  порта.-  Снаряжаю  бот  в
Ново-Архангельск.
     121
     На  эллинге,  крепком  деревянном здании с  округлой крышей, раздавался
знакомый перестук топоров.  Недавно  эллинг отремонтировали. В  крыше, среди
черных  досок,  выделялись  белые, а на стенах  - светлые  6pусья, видимо  с
немалым  трудом поставленные  взамен  сгнивших. Внутри  строилось  небольшое
судно. Топоры стучали дружно,  пахло свежевыструганным деревом, как на любых
верфях. Эллинг был невелик, по  все делалось как следует, и Невельской  даже
почувствовал уважение к старому взбалмошному Лярскому. Оказывалось,  что  он
не только кричал и разглагольствовал, но и умет строить.
     - Вашескородие, Геннадий Иванович,- подошел к капитану коренастый мужик
с опилками в светлой бороде,- вы ли и то?
     - Степан Васильевич? Здорово, братец, я, как есть... Мастеровые вылезли
из всех щелей, сбежались из соседней
     мастерской и  обступили  капитана, с которым шли вокруг света.  Лярский
стоял тут же и поглядывал на них свирепо.
     Невельской расспросил про  харчи и жилые  помещения,  потом  осматривал
работы.
     Пошли в казармы.  Лярский  уверял,  что за команду беспокоиться нечего;
будет сыта  и довольна. Но капитан знал, что овощей свежих уже и сейчас нет.
Пища  - вяленая,  сухая  и  соленая  рыба. Казарма  - гнилое, отвратительное
помещение.  Доктор,  показывавший   госпиталь,  сказал,  что  среди  местных
матросов  есть  больные  венерическими  болезнями,  а  среди  жителей  много
туберкулезных. Побывали в затоне  и на судах. Вся Охотская флотилия состояла
из "Иртыша",  маленького транспорта "Охотск"  и двух палубных ботов. Это был
весь русский военный флот на Тихом океане.
     Лярский  представил капитану штурмана Шарипова, маленького, невзрачного
человека, которого он намеревался назначить командиром "Байкала".
     - А как, Иван Васильевич, у вас дерево выдерживается?
     - Да выдерживаем как полагается.
     -  У  меня, знаете, треснул гафель на гроте, так  я прошу вас, пришлите
мне, пожалуйста.
     Лярский  удивился  в  душе, почему  это Невельской, который  уезжает  в
Петербург, заговорил про гафель, в то время как "Байкал" остается на зимовку
и никуда не пойдет.
     - Весной уж поставим новый гафель, Геннадий Иванович.
     - Да нет, я прошу вас завтра или послезавтра.
     122
     Лярский опять удивился. Он показал помещение, где сушится дерево.
     На обратном пути Лярский опять пустился в рассуждения, на этот раз  про
Российско-Американскую компанию.
     В Невельском видел он человека, близкого и губернатору и великому князю
Константину.  Он  стремился  воспользоваться  случаем и высказать  все  своп
соображения. Компанию он ненавидел.
     - Что мы собой представляем  и каковы силы и средства правительства  на
побережье  -  вы  сами  видели  теперь.  Я  день  и  ночь  тружусь,  но  мы,
правительственные чиновники,  ограничены в средствах. Да и дела  Компании из
рук вон плохи... Страшно вымолвить, но недалеко то время. Геннадий Иванович,
когда   Российско-Американская    компания   фактически    перестанет   быть
собственником своих владений. В ее  распоряжении шесть - восемь судов, тогда
как к нашим островам и к берегам Аляски уже теперь  подходят многие десятки,
а может быть, и сотни - почем мы знаем - американских, английских, немецких,
французских судов,  бьют  котиков беспощадно,  ни с чем не считаясь, сгоняют
наши торговые одиночки, грозят разгромить фактории. А ну, скажите  мне, есть
у Компании  сила справиться со всем этим? Клянусь честью, Геннадий Иванович,
если об этом не подумают в Петербурге, дело будет плохо... А ведь есть верфи
в  Ново-Архангельске,  есть  порядочные люди, которые  прилагают неимоверные
усилия  и  даже  два  парохода  построили  сами. Один пароход  с  английской
машиной,  а  для  другого  машину  сделали  сами  целиком...  А из  Штатов,-
продолжал  начальник порта, останавливаясь посреди улицы,-  американцы,  как
может сказать каждый, кто встречался с  ними, не признают в Восточном океане
ни  за  кем  никаких  прав,   несмотря  на  строжайшие   запреты  своего  же
собственного правительства. А Компания? Вы думаете, это их беспокоит?  Никак
нет. Там разваливают все...
     - Но ведь у Компания  есть школы, больницы,  церкви, верфи! -  возразил
Невельской.
     - Что толку! Вон,  говорят, преосвященный Иннокентий хочет оттуда уйти.
Конечно, мы первые построили пароход па Великом  океане, но построили один -
строй другой. Они живут, как старосветские помещики, а тут не Диканька и  по
Миргород,  когда  вокруг ходят  такие ухари и пираты. Акционеры и правление,
сидя в Петербурге, думают, что  тут можно обосноваться, как где-нибудь среди
вотяков. Вот Компания
     123
     уже потеряла свои фактории на  Гаваях и  в  Калифорнии. Они думают, что
это как к чукчам - послать в Калифорнию чиновника раз в год, и все. Нет, тут
не чукчи,  тут  со всех сторон  идут  американцы, народ  бывалый, никого  не
признающий,  которому  застрелить любого человека  - раз плюнуть,  у которых
всегда пистолет  за  поясом  и нож с собой и  на которого  жаловаться  можно
только в Вашингтон, да и то без  толку, так как его и не поймаешь без флота.
Еще слава богу,  что иностранцы побаиваются имени русского,  а то бы они  уж
могли тут все давно разнести. А что мы  можем им противопоставить? Камчатку?
Или  Охотск?  Я вам скажу, выработался особый тип компанейского питомца. Ото
народ,  который едет  сюда сорвать, нажиться тут, а  совсем не думает делать
капитальные  затраты, положить  труд  свой,  потерпеть,  пострадать.  Вот  и
сложился  особый  тип  колониальных  служащих.  Для  них  главное  -  личное
благополучие, карьера. Они  надеются  во всем  на  Компанию...-  Тут Лярский
опять  выругал  Завойко,  потом  сказал,  что  нынешний  управитель  колонии
Тебеньков -  пустое  место,  ничто,  а Розенберг, его  помощник,-  настоящий
прохвост,  который продовольствие, предназначенное  для  Аляски,  продал  за
сумасшедшие  деньги  американцам на  Калифорнийские прииски. И такой человек
ворочает всем, а Тебеньков ему доверяет.
     Между тем на улице началось оживление. Обыватели повылезали из-за своих
бревенчатых заборов. Появились две пожилые, но веселые бабы в легких светлых
кофтах, с  выбившимися из-под платков  волосами, раскрасневшиеся, словно  их
оторвали  от  'стирки  белья.  Стоя у  ворот, они  весело  пересмеивались  и
переглядывались, словно им было по восемнадцать лет, а не по сорок с лишним.
Тощий  пожилой  старец с  горбатым носом, видимо, торгаш,  с палкой в  руке,
стоял на  крыльце мелочной лавчонки с видом нацелившегося ястреба. Появились
солдаты и давешние тунгусы.
     По  улице,  бухая  ногами  в  гальку,  шагала  синяя  стройная  колонна
матросов.  Все  они  были  в новой форме, странно выглядевшей среди охотских
лачуг и обывателей в лохмотьях. Люди шли дружно, в ногу, рослые, стройные, с
открытыми здоровыми, сильными лицами, с  тяжелыми руками тружеников.  Сердце
капитана защемило. Это шел его экипаж,  команда  "Байкала". Унтер-офицер вел
их. Они шли, слегка отбивая  шаг, не  глядя на домишки и  на  обступавшую их
толпу. Среди них не было видно ни старых, ни слишком молодых, и по
     124
     росту были как  на подбор. А неровная толпа охотских жителей стояла как
нива, побитая градом.
     "Неужели  Охотск  погубит мою команду? - подумал капитан.  Он  вспомнил
казарму, венерических больных,  суп из солонины.- А как я подбирал матросов,
сам  ездил на суда,  как учил  их,  хотел,  чтобы они  все стали грамотными,
заставлял офицеров заниматься..."
     Это были  люди,  которые осуществляли  его замысел, почти  родные  ему.
Гордость  и горечь охватывали капитана  при  виде славной  команды.  Он  сам
пробудил в них человеческое  достоинство, и  казалось, оно  взывало сейчас к
нему же.
     Капитан наблюдал и за толпой - и тут было немало славных лиц.
     "Конечно, и в Охотске не все пьяницы и торгаши,- подумал он,- но голод,
каторга, тюрьма, жестокий климат..."
     Колонна приближалась.  Глаза  Лярского  сверкнули  и сощурились. Старый
моряк,  казалось,  помолодел. Он приосанился и,  когда  эта  горсть матросов
русской морской гвардии, отбивая тяжелый шаг, взяла по команде унтер-офицера
равнение на двух капитанов, начальник порта поднял голову и рявкнул:
     - Здорово, молодцы!
     Матросы отвечали дружно и громко.
     - Кронштадтцы! - молвил какой-то старый матрос с компанейского судна.
     - Пооботрутся тут,- за