росила  капитана за
обедом Юлия Егоровна.- Орлова  поедет  к  мужу, им нужна  прислуга. Напишите
Михаилу Семеновичу, чтобы послал матросов семейных...
     Завойко  стал говорить, что по тем трудам тяжким,  которые  ждут его на
Камчатке, мало  ему десять  тысяч рублей в год и чина контр-адмирала, что по
всем  законам  ему  еще следуют  подъемные  и  еще  один  чин.  Он  просил у
Невельского совета, стоит ли все это потребовать.
     Потом он стал развивать свои планы овладения Амуром.
     - Вот бот "Ангара" уже должен быть спущен в Охотске. Так вы введете его
в устье Амура  и пришлете мне как  губернатору официальный  рапорт,  что бот
выбросило в  устье Амура и что своими средствами вы его выручить не в силах.
И  такой же рапорт пошлете  генерал-губернатору.  А  он  уже будет знать все
заранее.  Лишь бы один раз  сплыть, там начнется плаванье по Амуру. Это  мой
план. А бот "Ангара" пусть зимует у вас как ни в чем не бывало...
     Завойко принес  капитану отколотый кусок  доски с какими-то вырезанными
знаками.
     - Вот посредством этой штуки вы займете Амур,- шутливо сказал он.- Была
доска цельная,  а тут от нее одна  половина.  Вторую половину  увез  Дмитрий
Иванович к  гилякам. Да! Когда вы на судне придете в их землю и не встретите
Орлова, то предъявите эту доску. И они живо принесут другую половину
     432
     и приложат ее к этой, и выйдет,  что эти половины - одно... Вот и будут
знать, что пришли русские...
     В  ночь Невельской  засел  за  начатое письмо Мише.  Теперь,  оставшись
наедине, он отогнал  от себя  все  неприятные мысли и воспоминания и отдался
любимому делу, ради которого и писалось это письмо, и проходила вся жизнь.
     Он написал,  что решил  идти не  на "Байкале", а  на "Ангаре" пли лучше
всего на  "Охотске", и поэтому "Охотск"  должен быть снабжен на целый  год и
что судно это  останется на  зимовку  в Амуре. Просил не брать  в экспедицию
казаков,  просил, чтобы все  люди,  назначенные в экспедицию,  были  молоды,
умели  владеть  топором, чтобы на  каждого  был  запасной  комплект  готовой
одежды, сапожный и рубашечный товар. Он высчитал все: и кухлянки, и нитки, и
патроны... Это было  огромное письмо.  Про  Иркутск он не помянул ни словом.
Все было еще очень свежо, и лучше не трогать.
     Капитан  просил  прислать секстант,  два  хронометра,  сертификационный
горизонт, морской месяцеслов. Написал  о женатых матросах и о том, что видел
на тракте. Он заклеил конверт и, глядя на льющиеся  капли красного пылающего
сургуча, вспоминал, как в Петербурге его вызывали на комитет, допрашивали...
Теперь  он готовил ответный  удар. Сейчас,  когда письмо было  написано,  он
ощутил снова, что готов на все, но что удар надо тщательно подготовить.
     - Я докажу им! - сказал он себе в сотый раз и потушил свечу.
     Василий Степанович тоже приготовил письмо.
     Наутро в Охотск  верхом на оленях ускакали тунгус  и  казак с сумкой на
груди.

Глава 5 НАДЕЖДЫ

     Солнце  пригревало все  сильней. В  оранжерее поспели маленькие бледные
огурцы. На сопках распускалась зелень. В  комнатах появились огромные букеты
черемухи.
     Бухта совершенно очистилась  от  плавающих  льдин,  и  по  ней  сновали
лодчонки  обывателей  и  шлюпки  с  матросами.  Тучи птиц летели  над Аяном,
спускались  на  скалы  и  на  чистые воды залива. Иногда то на озерах, то на
речке раздавались выстрелы охотников.
     Завойко повел своего гостя в оранжерею, показал, что там растет.
     - Так вы говорите, что генерал в Иркутске про мой арбуз вспоминал?
     - Да, я не раз слышал от него!
     - Ведь арбузов никто и нигде не  может тут  вырастить.  А знаете ли вы,
каких мне это стоило забот  и зачем  я старался? Я хохол и  хочу,  чтобы мои
дети видели, як же кавуны  растут. И  генерал  очень удивлялся и сказал мне:
"За  этот  арбуз  вас  стоит  назначить  на  Камчатку,  чтобы  вы  ту страну
преобразовали, как Аян".
     Завойко рассказал,  что  берет с собой старика  скопца, который отлично
знает, как разрабатывать  целину, сеять и  выращивать на ней хлеб, и что  он
выхлопочет у генерала для этого старика жалованье в триста рублей серебром в
год.
     Идя  из оранжереи, они остановились посреди сада.  На этот раз  Завойко
ухватил гостя за пуговицу и говорил,  что на Камчатке много  травы и туда он
завезет прежде  всего коров, чтобы на  каждого  человека было по  скотине, и
одним этим поставит  на ноги новоселов.  Потом он стал говорить, как укрепит
Камчатку и что генерал обещает прислать триста орудий.
     В  этот день Завойко, Невельской, поп и приказчик  Березин опять играли
вечером в карты, Завойко ругал Вонлярлярскою, что он взятки берет с купцов и
на судах повезет на Камчатку их товары под видом казенных грузов, а капитаны
судов - приятели Вонлярлярского и действуют с ним заодно, особенно Гаврилов,
в такие молодые  годы назначенный командиром "Иртыша".  Завойко уверял,  что
пресечет  деятельность  купцов  на Камчатке,  установит  таксу на  товары, и
Камчатка заживет славно. Потом  он  стал говорить, что лес будет возить  тут
Ситхи, и туда пошлет зимовать суда, и сделает это на свой риск и страт.
     Невельской не хотел возражать, но Завойко на этот раз сам вызвал его на
разговор.
     - Скажите мне, Геннадий Иванович, как вы про то думаете?
     - Поймите меня  правильно, Василий  Степанович,- сказал Невельской.  Он
положил  карты. Поп и  приказчик  смотрели с  неудовольствием, зная,  что он
будет  долго говорить,  а игра  приостановится.- О  Камчатке и вы и  Николай
Николаевич имеете
     434
     превратное  представление.  Надо  трезво смотреть на то,  что она собой
представляет,  особенно  вам. Нельзя  приказом на  бумаге  вырастить хлеб  и
заселить такую  страну, как Камчатка.  Пока что Камчатка  представляет собой
Авачинскую губу  без всяких  средств, питающих ее. Губа и губа! И  все!  Она
может ожить, ваша  Камчатка, если займем Амур и земли по  Амуру, когда к ней
будет подвоз  по Амуру и морем, когда к ней появится интерес у  населения. С
Амуром она все, а без Амура - ничего! Я это говорил тысячу  раз и скажу вам.
Имей Камчатка средства сообщения с Сибирью - ей цены не было бы, развился бы
величайший порт, явился бы флот,  торговля, судостроение. В случае нападения
врага она была бы подкреплена изнутри и средствами защиты и продовольствием.
Мы не англичане, у нас земли  много, и земли удобной, у  нас  переселенцы до
тех пор но  поедут на Камчатку, пока она  не  будет  связана единой жизнью с
Сибирью. Обижаться на  меня за  это нельзя.  Идти против того, что я говорю,
это не против меня идти, а против природы!
     - Так что же, по-вашему, надо Камчатку отдать врагу? - спросил Завойко.
     - Я не говорю этого.
     - Позвольте, позвольте... Теперь я скажу... Разве я  прошу чего-нибудь?
-  Он тоже  бросил  карты.- Нет, я удовольствуюсь  тем, что мне дают.  Я  не
составляю  сметы и не прошу  сотни тысяч.  Я хочу  развить Камчатку как  она
есть.  Я   думаю  о  коровах,  о  посеве,  о  бревнах,  я  не  воодушевляюсь
несбыточными мечтами. Вот здесь, в Аяне, лов рыбы я начал сам, и сыт. А люди
тут с голоду мерли. И люди знают, что с Василь Степановичем не пропадешь...
     Поп  кивал  головой, иногда прищуривался, поглядывая на  записи,  желая
убедиться, велик ли проигрыш, если не придется отыгрываться.
     - Я трудом своим поднял эту  страну!  - кричал Завойко.- Что был Аян? А
теперь  тут четыре амбара, дома,  сад, огороды  у  всех жителей,  оранжерея,
которой  люди  из Калифорнии  удивляются. Там у  них  нет  ничего подобного,
несмотря что райский климат. Так разве нельзя жить на Камчатке? Разве нельзя
построить там дома и казармы и завести огороды? Вы видите, умею я это делать
или нет?
     "Это верно! - думал Невельской.- И мне надо многому поучиться у Василия
Степановича!" Он замечал, что Завойко рассуждает сбивчиво,  что он эгоист до
мозга костей, но в делах последователен и настойчив.
     - Я знаю и не раз слыхал  от вас, что надо открыть еще одно окно в мир.
Но  окно  уже прорублено и вы, мой дорогой, не Петр Великий!  А на океане мы
стоим.  Вот в  окошке он виден отсюда!  И будет еще Петропавловск! Что же до
Амура, то вы знаете  все, и разве я говорю что-нибудь? Хотя там, может быть,
никогда суда  не  пойдут!  И тот Амур затерялся в песках, и  кто  будет  там
плавать, тот не рад станет, и вас помянет недобрым словом, и не будет знать,
как оттуда выбраться.
     "Дурак  и  эгоист!"  - подумал Невельской. Завойко взял карты  и  снова
бросил их с досадой. Поп стал уговаривать его.
     - Не смейте меня успокаивать! - закричал на него Василий Степанович.
     У молодого  бритого приказчика Березина вид был такой, словно он желает
тоже вмешаться в этот спор и едва сдерживается. Поп, видя, что тут  толку не
будет, ушел и увел с собой Березина.
     Невельской и Завойко остались одни и долго спорили...
     Невельской поднялся к себе на мезонин.
     Чувство  одиночества снова начинало  его мучить. "Только  один  Николай
Николаевич со мной... Не будь его, ни минуты бы я тут не служил! Да еще друг
у меня Миша, милый Михаил Семенович! Как-то он сейчас с Вонлярлярским?"
     Тяжело было идти за оленями на лыжах или сотни  верст ехать верхом.  Но
еще  тяжелее это вечное одиночество,  эта  угнетенность,  это чувство, будто
обречен  вечно идти по дремучему лесу  с топором и прорубать,  прорубать лес
без конца и  не  видеть  просвета. Эта  душевная  борьба  с препятствиями: с
упорством,  завистью,  подозрениями,  косностью  и,   наконец,   с  открытой
ненавистью;  борьба,  которую  он вел  в  одиночестве,  была тяжелей  борьбы
физической.   Он  непрерывно  поступался   своей   гордостью  и  самолюбием.
"Господи,- думал он,- дай мне силы сделать, что я хочу! Я не пощажу  себя...
Дурак!  Он радоваться должен, что я без понуждения, по своей воле стараюсь и
делаю для него же - кулака,  делаю без ропота, видя лишь будущее. Сколько их
у  нас, этих сытых, крепких, хитрых кулаков,  тупых до бесконечности в своем
эгоизме, но могучих и упрямых!"
     Он увидел в окне далеко  в море - оно было светло, и  небо светло, хотя
час и поздний,- корабль. Очертания его показались знакомыми.
     - "Байкал"? - встрепенулся капитан. Он мгновенно поднялся.- Да, это мой
"Байкал",- подумал Невельской, как бы опомнившись от тяжелого кошмара.
     436

Глава 6 В ПЛАВАНЬЕ

     С вечера, при противном ветре,  "Байкал" не  мог  войти в бухту.  Якорь
бросили на рассвете.
     Завойко и Невельской отправились на судно.
     Командиру "Байкала"  штурману Козмину под пятьдесят. Он среднего роста,
коренаст и  плотен. У него короткие  усы с  сединой,  на  темных  висках  ни
единого седого волоса, нос крупный, лицо смуглое и крепкое.
     Штурман  Козмин не  жал руки гостям,  а лишь  слабо  держал  их в своей
тяжелой  и широкой ладони, которой,  казалось, стоит едва  сжаться, как  она
раздавит всякую другую руку.
     Матросы  стояли   слитно,  стройно.   Когда   Невельской  встречался  с
кем-нибудь  глазами,   торжественно-серьезный  взор  их  менялся   и   глаза
становились по-детски счастливыми.
     Завойко принял рапорт и поблагодарил  экипаж  за  службу и  за переход.
Матросы прокричали: "Рады стараться!"
     Невельской поздравил с благополучным  окончанием зимовки и поблагодарил
от имени губернатора.
     Завойко объявил,  что сейчас  Невельской  зачитает императорский указ о
награждении  экипажа  "Байкала"  за  открытие  устьев  Амура в прошлом году.
Невельской прочел, команда кричала "ура".
     Козмин  выслушал  приказание  Завойко,  приложил  руку  к  козырьку   и
скомандовал:  "Вольно". Он закурил  трубку,  с любопытством приглядываясь  к
Невельскому. Тот стал обниматься л целоваться со своими матросами.
     - Здравствуй, брат Подобин!
     - Здравствуй, Геннадий Иванович!
     - А тебе, Веревкин, вот письмо от жены...
     Все остальные  матросы, стоя в строю,  старались  не  пропустить слова.
Капитан привез два письма и  еще  несколько  при шло в Аян  с почтой, он все
роздал.  Многие  не  получили писем, но  все почувствовали  сейчас  близость
родины и  каждый был  благодарен капитану и встревожен, словно всем привезли
вести из дому.
     Матросам приказали разойтись. Они обступили капитана.
     - Вот вам молодцы ваши! - сильно окая, сказал Козмин. Невельской что-то
буркнул, кивнув головой.
     437
     - Берегу их как малых ребят,- добавил штурман.- Нежить приходится...
     -  Линьком,  Геннадий  Иванович!  -  подхватил  боцман   Горшков,  тоже
получивший  письмо  и спрятавший  его  за пазуху.  Он  не  желал  выказывать
слабости и бежать сразу читать.
     Все были взволнованы и денежной наградой,  и указом царя, и встречей, и
письмами.
     - Как,  братцы, зимовалось на Камчатке? -  спросил капитан, все  еще не
чувствуя в себе ни былой силы, ни задора.
     -  Шибко  маслено!  -  заметил  молоденький  Алеха,   желавший  угодить
капитану.
     - Слава богу, Геннадий Иванович,- отвечал усатый приземистый Козлов. Он
за зиму сильно поседел.-  Помнили твой  приказ!  Радуйся,  вашесбродие,  все
живы-здоровы!
     Невельской  радовался, но слабо,  как  радуется человек  после  тяжелой
болезни своим первым нетвердым шагам.
     -  Терпели,  как  велел!  - угрюмо подтвердил  Иван  Подобин -  любимец
капитана и постоянный критик всех его распоряжений.
     - А где же Фомин?
     - Я  тут! - гаркнул здоровяк  матрос с  повязанным лицом.  Тая дыхание,
стоял он позади товарищей. В строй ему не велели вставать,  у него  распухло
лицо, и он вылез на палубу, когда скомандовали разойтись.- Мне письмецо? - с
испуганным  видом  спросил матрос, проталкиваясь. Он широколиц, с маленькими
глазками.
     - Нет...- капитан внутренне смутился, что напрасно обнадежил, а матросы
захохотали над Фоминым.
     - Что  такое, думаю, откуда? - сказал  тот  с деланно смешливым видом.-
Никто никогда не писал!
     Сегодня он видел, как получали письма товарищи, и когда его выкрикнули,
у него душа замерла. А хотел бы и он получить весточку.
     - Ты еще шире в плечах стал! - сказал Фомину капитан.
     - Разъелся на берегу! - молвил Шестаков.
     Шестаков - самый  грамотный и удалой в экипаже, самоучка,  перерешавший
за зиму весь задачник, подаренный ему  капитаном, не получил сегодня письма.
Ему должны были писать из дому  на  Охотск, он здесь не ждал вестей. Капитан
сказал,  что  был  в семье  его  брата,  матроса, и  что  к  ним в Кронштадт
приезжала сестра из деревни.
     Матросы рассказали капитану, что в Петропавловске зима
     438
     была славная, заготовляли дрова, потом лед, как провели  праздники, как
шли оттуда.
     Завойко, Невельской и Козмин пошли вниз.
     "Чего-то кислый наш Геннадий  Иванович!"  - подумал Иван Подобин, когда
матросы остались одни.
     - Гулял всю зиму, теперь примется за нас! - молвил Конев.
     -  Теперь  первое  дело  -  Амур!  -  с  важностью  рассуждал  Тихонов,
получивший "старшего унтера".
     - Аму-ур! - с насмешкой сказал Конев.
     Он  только  что  прочел  письмо,  присланное  из  пензенской деревни, и
почувствовал  неприязнь  к службе. Конева всегда хвалили,  но он  никогда не
умилялся начальством и, казалось, никакими торжествами или пламенными речами
нельзя было зажечь его крепкую крестьянскую душу.
     "Давнули где,  что ль,  нашего  Геннадия Ивановича?"  -  размышлял Иван
Подобин, желавший всегда  и  во  всяком  деле  додумываться до  причин.  Без
причины человек не мог так  осунуться и  перемениться  взором. Судя по тому,
как читали  приказ и при каких чинах капитан вернулся - стал первого  ранга,
по службе ему  везло...  "Загадка! -  решил матрос.- А может, еще  и сам  не
знает, что и как делать... Эх, господа!"
     Матросы заметили новые эполеты и перемену в лице капитана.
     - Девки его  истаскали за зиму! - при  общем смехе добро душно  объявил
Фомин.
     - За  новые-то  эполеты! Все обмывал их  поди! -  самодовольно  заметил
Тихонов.
     Невельской  вошел  в  каюту.  Он  вспомнил,  как  жил  в  ней,  мечтал,
надеялся...
     - Василий Степанович! - воскликнул  Невельской.- А ведь  сама судьба за
то,  чтобы мне идти на  "Байкале"! Ни "Охотска". ни "Ангары" еще нет  и, бог
весть когда они еще выйдут из Охотска.
     Козмин  просветлел лицом. Он  уже толковал  с  Завойко  на палубе, пока
капитан  разговаривал с матросами, и был  очень  недоволен тем, что "Байкал"
пойдет на Камчатку, а экспедиция к Амуру отправится на "Ангаре".
     Козмин шел в Аян в полной уверенности, что судно пойдет на Амур.
     - Со дня на день суда будут! - ответил Завойко.- Ведь на "Охотске" идет
ваш десант.
     439
     Невельской стал излагать свой план. Он решил, не теряя времени, идти на
"Байкале"  на  устье,  тем  временем  подойдет  "Охотск".  "Байкал" с  Амура
вернется в Аян, а "Охотск" сменит его и пойдет на Амур.
     Завойко сразу согласился.
     Долго говорили,  что грузить, когда  и  как. Решено было сразу готовить
судно к плаванью. На день команду отпускали на берег.
     Когда Завойко и Невельской поднялись на палубу, чтобы съехать на берег,
к  борту  подошла шлюпка,  матросы с рук  на  руки стали  передавать  оленьи
окорока,  свежую  рыбу,  туеса с  мороженой ягодой,  бутыль уксуса, любимого
матросами.   Подняли  мешок  с   горячим  хлебом  -  по  приказанию  Василия
Степановича пекарня работала всю ночь.
     По лишней чарке оба капитана назначили всей команде от себя.
     На  прощанье  Козмин сказал Невельскому, что среди матросов  было много
толков, как пойдут к Амуру,- все они давно ждали этого.
     Козмин знал, что Невельской очень ценил  и любил команду "Байкала", что
в прошлом году, уезжая в Петербург, приняв  меры, чтобы ее не расформировали
и чтобы на зимовку она пошла, имея все необходимое.
     Команда  "Байкала"  нравилась Козмину.  Он считал за  честь командовать
судном,  на  котором матросы взяты из  экипаже и "Авроры" и "Ингерманланда".
Тут  не  приходилось кричать.  Люди  делали  все быстро.  Экипаж подобран из
здоровых и сильных людей.
     Тем  удивительней  было для него,  что  Невельской соглашался отпустить
"Байкал" обратно на Камчатку, расстаться со своими матросами, которые  так к
нему рвались.
     Козмин  в  душе не очень любил Василия Степановича, хотя и ладил с ним.
Сам он мог служить с кем угодно. Козмин дело знал, и его за это все уважали.
     Козмин опять подержал руки офицеров в своей тяжелой огромной ладони.
     Завойко и Невельской сели в шлюпку.
     ...Через день началась разгрузка. Работали казаки, якуты и матросы,
     Пришла  почта  из  Иркутска.  От генерала  ничего  не было.  Невельской
получил письмо от Литке. Тот благословлял Генна-
     440
     дия Ивановича на подвиг, писал, что счастлив, верит, что скоро начнется
движение на Восточном океане, советовал не нарушать обычаев жизни туземцев.
     Завойко тоже получил письма. Одно из них было от якутского комиссионера
Компании.
     -  Юлинька, Юлинька! Так я уже знаю,  почему  Невельской сошел с ума! -
поспешил Василий  Степанович  с письмом в комнату  жены.-  Оказывается,  наш
Геннадий Иванович сватался в  Иркутске к племяннице гражданского губернатора
Зарина, которая давно любит другого... И  она выдала Невельскому арбуз!  Так
вот почему он явился такой бешеный и бил по дороге якутов... А как дело было
в марте, то арбуз, Юлинька, был соленый!
     Невельской пришел в  гавань. Люди работали  охотно. Шеста -ков раза два
подавал дельные советы, как лучше разгрузить судно, что куда укладывать.
     Капитан слушал своих  людей и удивлялся. В прошлом голу он их  тянул за
собой, объяснял им  цель, принуждал, уговаривал. Нынче,  казалось,  поход на
Амур им нужнее,  чем  ему. Матросы  мгновенно исполняли любое приказание  и,
казалось, готовы были за него в огонь и в воду.
     "Мне  надо  взять себя  в  руки,- думал  капитан.-  Люди  ждут от  меня
подвига,  а я, кажется, раскис. Они рвутся туда, и уж не я  их, а  он