ослан был Орлов.
     - Он описал побережье, скупал  соболей,  которых, по его словам, как он
выразился,  ваше  сиятельство,  "хоть  коромыслом  бей".  Завойко  предлагал
открыть вблизи  лимана факторию с  тем, чтобы  этих соболей скупать. Это тем
более важно,  что  и  Орлов и Невельской  привезли сведения  о независимости
гиляков.
     У  Нессельроде была  хорошая  память, и  он помнил Орлова  и как еще  в
прошлом  году тот  договаривался с гиляками, что можно построить редут на их
земле.
     Политковский ответил, что необходимо построить редут, купить  для этого
землю у знатных гиляков.
     365
     Сам Политковский никогда  в тех краях не был и  не представлял, что  за
редут, н что за гиляки, и как покупать у них  землю, но  ход дел в том виде,
как они излагались на бумаге, знал превосходно.
     - Тут необходима чрезвычайная осторожность! - заметил Нессельроде.
     Политковский  почтительно  поклонился, зная, что подобные намеки зря не
делаются.
     Нессельроде спросил, в чем же разница карт Гаврилова и Невельского.
     - Может быть, там ошибка?
     - Мы сомневаемся в  истинности цифр, выставленных на карте Невельского,
ваше сиятельство...
     Этого-то и надо было канцлеру.
     - Ах, так? Но есть ли у вас доказательства? - спросил он.
     Никаких  доказательств пока не было.  Политковский ссылался на какие-то
письма частных лиц и служащих Компании, на мнение членов правления... Но все
это было не то, что требовалось канцлеру.
     Нессельроде дал понять, что правительству нужны сведения, опровергающие
открытие  Невельского.  Он  сказал, что  Компания  должна  представить  свое
письменное мнение несколько в ином виде, не такое, как доклад...
     Канцлеру  известно  было  то,  чего  не  знал  Политковский:  в  основе
отношения к  открытию  -  тайные  секретные  сведения, секретные  договоры и
тайные опасения.  Они-то  важнее всего.  Но нельзя пустить в  ход  их, нужны
благопристойные  доводы,  которые  можно  выставить открыто,  которые  очень
плотно покроют все тайны.
     Он знал, что важные секреты - основа отношений к человеку,  который сам
не должен ничего знать. В этом сила тайны.
     Политковский все чувствовал. Главное было не то, что решалось явно.
     Какой-то слух, тень, брошенная на доброе имя,- и человек лишался чинов,
орденов,  не продвигался  по службе:  его желания  толковались превратно, он
чах, более прозябал, чем жил, и все это было результатом тайн, которых он не
знал и о существовании которых даже не предполагал...
     Но  Муравьева  нельзя  было  победить  тайной.  За  него такие  мастера
секретов, как Перовский с его полицией, который на каждый ход ответит ходом.
     Поэтому нужно было начать с иного, хотя бы с малого.
     Кроме целей общегосударственных, у Нессельроде были и свои цели.
     Он обещал государю политику,  обеспечивающую "европейское спокойствие".
Это была  основа основ. Но были тайны,  которых не знал даже император.  Это
отношения  Нессельроде  с англичанами. Он умело выведывал тайны у английских
дипломатов, но и  сам иногда кое в чем оказывал  им  услуги. А  открыто  все
делалось   во   имя   рыцарских  идеалов,  легитимистических   принципов   и
православной веры, и тут пускались в ход тайны, уже известные государю...
     ...Политковский подъезжал к зданию Компании.
     "Какой мерзавец Сенявин!" -думал он.
     Политковский - один  из тех рыхлых людей, которых уважают за их вид, за
рассудительность и за... полное бессилие, которое обнаруживается,  если надо
решить что-нибудь самостоятельно, а за спиной нет привычного советчика.
     Но на этот раз и он  рассердился.  Врангель  был  против Нессельроде, а
Нессельроде не согласен с Врангелем! Кого слушать?
     Вместе с Гильомом он в тот же день поехал к Фердинанду Петровичу.
     - Невельской ищет встречи с вами, дядюшка,- говорил Гильом.
     - Я не  имею  ни  малейшего желания встречаться,- отвечал дядя.-  Я уже
сказал  Федору  Петровичу.  Рад  буду,  если его открытие  подтвердится,  но
сначала надо проверить.
     Гильом стал уверять дядюшку, что открытия нет, есть подлог.
     - Это именно так, дядюшка!
     Политковский  рассказал  о своей  беседе с канцлером. Решено  было, что
Компания потребует проверки всех открытий.
     - И тогда видно будет, что надо делать,- сказал старый Врангель.
     Молодой  Врангель очень  рад был,  что  дядя завтра  уезжает.  Уже  все
сделано, выяснены  все возможности торговли спиртом,  все известно о бочках,
пошлинах, фрахте... Решен вопрос с пенсией... А Прасковья Врангель исполнила
все поручения Елизаветы Васильевны.
     -  Я представляю, дядюшка, ваше деревенское житье-бытье! Согласитесь, в
этом есть своя  прелесть. И летом и зимой вы совершенно свободны, окружающее
общество боготворит вас,
     367
     вы  всюду  желанный,  дорогой  гость.   И   вместе  с  тем  вы  незримо
вдохновляете нас...
     Старый адмирал  потрогал  свои узкие  золотые  очки,  достал из кармана
белый носовой платок, нервно покусал губы, вытер сухие усы.
     Гилюля надеялся, что с отъездом дяди можно будет свободнее ссылаться на
его мнения,  объяснить,  почему  Фердинанд Петрович сомневается, действовать
решительнее.
     "Уж  теперь  я   отомщу!  Прихлопнем   этого   моряка...   Я   уничтожу
Невельского".
     Как  человек болезненный и раздражительный,  молодой барон  желал  быть
беспощадным с теми, кто шел против него или делал затруднения и неприятности
его близким - Завойко, Юлии...
     Собственные страдания болезненного Гильома давали, по его мнению, право
доставлять страдания и жестоко поступать с другими.
     Через  несколько  дней  в  Министерство  иностранных  дел  к начальнику
азиатского  департамента  Льву  Григорьевичу  Сенявину,  который  только что
вернулся   из    Москвы,   приехал   родной    брат   бывшего   председателя
Российско-Американской компании - барон Георг Петрович Врангель.
     Он  жил  на  Украине,  где  владел огромным  поместьем.  Он  приехал  в
Петербург по своим делам. Георг не застал брата, который  отправился обратно
в Руиль.
     Гильом воспользовался этим.  Он избрал  дядюшку орудием своей мести. Он
так разжег старика, что тот впал в бешенство и решил немедленно ехать к Льву
Сенявину, с  которым давно  дружил, и доказать, что  у  него есть  в столице
связи, что он влиятелен.
     - Только  умоляю  вас, дядюшка,  не  проговоритесь!  - провожая  Георга
Петровича, просил Гильом.
     - Как можно! - ответил дядя.
     С Сенявиным его связывала старая дружба...
     Георг Врангель - почтенный, тяжелый старик, с умными, острыми глазами,-
сказал,  что  приехал  объясниться  по  очень  важному  делу,  не  терпящему
отлагательств.
     - Я полагаю себя обязанным, Лев, поставить тебя в известность. Я буду с
тобой  говорить совершенно  откровенно  и  начистоту, как  всегда...  не тая
ничего,- говорил он, несколько вол-
     368
     нуясь,  так  что тряслась его вспотевшая кожа, висевшая на шее мешками,
как  у  старого яка,- скажу тебе,  как старому приятелю, новая  карта устьев
Амура - совершеннейший обман! Это  истина! Я понял сразу!  Брат в ужаснейшем
положении...
     Георг  всегда вмешивался решительно во  все дела Компании уже по одному
тому, что  во главе ее стояли родственники. И он знал,  что Лев  Григорьевич
принимает большое участие в его родственниках.
     - Что ты говоришь? - изумился грузный Сенявин.
     - Он где-то видел карту описи  Гаврилова - это просто удивительно -  и,
представь себе, ею воспользовался! Да, да, у нас есть данные, что Невельской
выдал  карту  Гаврилова за свою!  Вот в чем  секрет!  Прошу  тебя, поставь в
известность канцлера. Ведь он председательствует в комитете.
     - Какие же данные? Скажи мне.
     - Карта Невельского и карта Гаврилова как две капли воды похожи одна на
другую!
     Лев  Григорьевич  молчал,  колеблясь  между  желанием  верить Георгу  и
опасением, что у того мало доказательств, чтобы подкрепить свое мнение.
     - Поверь мне, Лев! Клянусь тебе, что это правда!
     Лев Григорьевич Сенявин - правая рука  графа Нессельроде -  был глубоко
возмущен  поступком Невельского. Он сразу сказал,  что дело грозит  ссорой с
Китаем, закрытием кях-тинского рынка.
     Теперь он  видел, что  Компания с  опозданием кинулась  отстаивать свои
привилегии, наконец почувствовав, что открытие Амура моряками военного флота
может оказаться страшным ударом по ней.
     -  Пойми, Лев, ты сам акционер и знаешь, что значит дивиденды. Ведь все
доходы Компании пойдут прахом, если колонии станут доступны всем и  каждому!
Ведь  это подрывает все! В сферу ее  деятельности вдруг  врывается  какой-то
человек и делает открытие... А оно ложно, ну, ложно!
     У  Сенявина  было  точно  такое  же  положение.  В  сферу  деятельности
азиатского департамента ворвались точно  так же, и тоже подрывали авторитет,
и те же самые лица.
     - Пойми, пойми, Лев!
     Хотя  Георг  знал  от  Гильома, что  брат  Фердинанд  Петрович  показал
Невельскому  карту, но  молчал об этом  и  уверял, что  говорит все  прямо и
начистоту.
     - Офицер этот,  видимо,  где-то  снял  копию  карты и потом привез ее и
утверждает,  что сам  делал промеры.  А Фердинанд Петрович молчит,  хотя ему
очень больно, ты сам знаешь, как он щепетилен.
     - Но где? Где и как могли видеть карту?
     Георг Врангель развел руками, глядя на Сенявина  и как бы сам изумляясь
этому обстоятельству.
     - Я просто не знаю и поражаюсь, где, действительно, могли ее видеть? Но
видели, видели! Ну да!
     При всей своей  дружбе  с  Сенявиным  старый Георг совсем  не собирался
открывать  семейного секрета  и  бросить тень  на  брата,  который  не  смел
открывать государственной тайны.
     - Но что всего поразительнее, так это то, что господин Невельской всюду
на карте Гаврилова  прибавил по десять футов к цифрам промера и объявил, что
открыл  Амур,  тогда как  это  невозможно!  Но  ведь  там  Завойко,  он  сам
исследовал, изучил  все вопросы, и  Невельской  не ожидал,  конечно, этого и
нарвался.  А у нас там  есть люди! Василий Степанович, как человек прекрасно
знающий условия,  конечно,  сразу понял, в чем дело. Он очень справедливый и
честный человек...
     Сенявин слушал с большим интересом.
     -  Мы  верим  карте Гаврилова  и  исследованиям великих  мореплавателей
Крузенштерна, Браутона и Лаперуза,- постарался успокоить он собеседника.
     - Ведь это ужас, ну ужас! - восклицал обнадеженный Врангель.
     - Туда надо было послать другого человека,- солидно заметил Сенявин.
     - Это  авантюрист какой-то! Я точно знаю, что Василий Степанович  прав!
Ну,  подумайте,-  переходя  на  "вы" и  как  бы обращаясь  ко многим  людям,
продолжал генерал, хотя, кроме Сенявина, в кабинете никого не было,- приехал
туда и честно служит, прекрасно устроил все свои дела, построил новую дорогу
и мы, акционеры,  затраты сделали на основании того,  что Амур недоступен, а
является  этот офицер и  опровергает  все наши многолетние  исследования.  Я
отлично понимаю Завойко, он оскорблен! Он и так хочет уходить! Ведь его, как
ты слышал, верно, хотят губернатором, и он уйдет, конечно... Кому приятно!
     Сенявин  сейчас сам  понимал  отлично,  что  значит ломка  карьеры. Его
карьере также грозили опасности.
     З7О
     - Я доложу  графу о  твоих подозрениях,- сказал Сенявин.- Но есть ли  у
тебя доказательства?
     -  Мое честное  слово - порука! Сличите карты - вот доказательство! Да,
да,- подтвердил Врангель  с таким чувством,  словно хотел сказать, что надо,
надо наказать этого офицера.
     - Ведь есть же  наука, авторитеты! -  восклицал  он.- При сличении карт
оказалось, что такая же карта висит в Аяне!
     - Но где он достал эту карту?
     - Я просто не понимаю! - восклицал Георг.
     Сам  Сенявин  уже  собрал  карты  английских,  французских  и  немецких
путешественников,  книги и ученые  труды, донесения Пекинской миссии, достал
позапрошлогодний доклад  графа  Нессельроде на  высочайшее  имя, который сам
когда-то писал за графа.
     Груды карт и документов были приготовлены к бою.
     Тучное тело Сенявина разбирала дрожь при мысли, что будет, если китайцы
закроют кяхтинскую торговлю.
     Сенявин обещал Георгу доложить обо всем канцлеру.
     - Я очень прошу тебя, Лев! Ты знаешь, какое участие я принимаю в  семье
Завойко.
     ...Сенявин принес министру целую кучу разных бумаг.
     -  Доклад, представленный  Компанией, свидетельствует  против  открытия
"Байкала".
     Нессельроде просмотрел бумаги.
     - А есть ли письменное мнение Фердинанда Петровича?
     - Нет, ваше сиятельство... Адмирал Врангель выехал из Петербурга!
     - А есть ли какие-нибудь документы, подтверждающие, что там подлог? Все
ссылаются на Завойко. Есть ли хоть одно его письмо об этом?
     - Нет,  ваше  сиятельство.  Завойко  сам,  видимо,  из  щепетильности и
благородства, ничего не написал об этом.
     Сенявин рассказал о своем разговоре с генералом Врангелем.
     Нессельроде, выслушавши его, быстро снял свои очки и улыбнулся.
     - Ах, Георг  Врангель! Наш Георг Врангель! - воскликнул он иронически.-
Где же  это мог  видеть Невельской  карту? Да  конечно,  только  в правлении
Компании у  Фердинанда Петровича! Где же  еще? Не у  меня же в Министерстве!
Фердинанд Петрович показал ему карту! Вот теперь понятно, почему наши
     Врангели  забегали! Маленьким дитятей притворяется наш Георг  Врангель.
Посоветуйте ему  быть поосторожней,-  добавил канцлер серьезно,- если он  не
хочет бросить тень на доброе имя Фердинанда Петровича. А кто этот Завойко?
     -  Зять  Фердинанда  Петровича! -  ответил Сенявин. Нессельроде  умолк,
подняв брови и как бы что-то обдумывая.
     - Конечно, свидетельство подлинного знатока и местного человека было бы
важно,-  сказал  канцлер.-  Но  его  мнения  нет.  Он,  видно,  предпочитает
действовать предположительно...
     Нессельроде  видел, что  все уклоняются.  Адмирал Врангель не  решается
заявить открыто, прячется за спину правления, которое  представляет бумагу о
своем несогласии с открытием Невельского, но не опровергает факта, упоминает
о необходимости тщательной проверки. Завойко тоже прячется. Прямых улик нет.
Все Врангели возмущены, но все действуют предположительно.
     -  Мы не  можем привлечь  офицера  за подлог,  не  поставив  Фердинанда
Петровича в невыгодное положение!
     Сенявин почтительно поклонился.
     Нессельроде  чувствовал:  в  душе,   кажется,  все  боятся,  что  устье
действительно  открыто.  Очень  похоже  на  это,  в  самом деле! Он  сам это
понимал. И если Врангель показал Невельскому карту, то, значит, уже тогда за
спиной Невельского стояли сильные люди.
     - Этот Невельской, видно, большой хитрец! - сказал канцлер.- Вот и надо
передать его  в распоряжение  тех, кого он пытается  опровергнуть.  Пусть он
будет проверен Компанией. Пусть они воспользуются и еще раз исследуют  землю
гиляков, торгуют там под компанейским флагом, но не касаясь устьев Амура.
     Компания  была почти филиалом министерства Нессельроде. Она  не ступала
шагу без спроса. Канцлер надеялся, что правление Компании не поставит его  в
глупое положение. Но открыто о подлоге нет оснований говорить на комитете.
     -  Ну,  а  что  Пекин? - спросил  граф,  имея в виду,  что Китай должен
заявить протест за опись устьев Амура русским судном.
     - Молчит, ваше сиятельство...-  как  бы  извиняясь, отвечал Сенявин. Он
знал, что граф ждет из Китая протеста. Но протеста не было.

Глава 42 ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ

     От Зимнего дворца расстилались широкие просторы, вымощенные булыжником,
который уложен был в виде больших квадратов, и поэтому петербургские площади
похожи на  грандиозные  паркетные  полы. Перед Зимним  - плацпарад, в другую
сторону  -  Дворцовая  площадь, а дальше,  вдоль Адмиралтейства,-  громадная
Адмиралтейская.
     Масленица еще не скоро, на Адмиралтейской балаганы не начинали ставить.
Площадь пуста. Стоит сумрак и жестокий мороз.
     Множеством  мостов,  улиц   и  переулков  эти  при  дворцовые  просторы
соединяются  с   Сенатской,  Исаакиевской,  Покровской  площадями,  со  всем
Петербургом,  с  Марсовым  полем,  утекают к  Конногвардейским  казармам,  к
Гвардейскому   экипажу,   к    Измайловскому,   Павловскому,   Семеновскому,
Конногренадерскому полкам... Здесь все приспособлено  для  парадов, разводов
караулов и шагистики. С раннего утра на этих  площадях начинается маршировка
и учение.  Потом гремит музыка. Здесь можно шагать и по пять и по  пятьдесят
человек в ряд.  Целые  корпуса маршировали тут в царские дни,  вытягиваясь в
"нить полков блестящих, стройных".  Площади  превращались в  сплошную лавину
медных  касок,  киверов,   штыков,  усов,   разноцветных  мундиров,  накрест
перепоясанных белыми лосиными ремнями.
     Сейчас  дует морозный ветер,  площадь бела, но подметена чисто, поэтому
ясно проступают все линии, по которым выложены камни, и вся мостовая кажется
расчерченной.
     По  Адмиралтейской   площади  перед  зданием   Адмиралтейства   тянется
кажущийся бесконечно длинным двойной ряд низких деревьев с колючей стриженой
гущей  ветвей.  Деревья вблизи  императорского  дворца  подчиняются  строгой
дисциплине. Их  стригут.  Они стоят,  как  солдаты,  стройно, слитно,  двумя
шеренгами.
     Было время -  еще недавно - деревья  были выше. Тогда войска еще носили
старую форму. Нынче  переменили мундиры,  и штаны другие, и решено было, что
такой бульвар подходит лишь  к брюкам в обтяжку.  Деревьям приказали осесть.
Гуще ветви! Стрижка  шаром! Весь двойной ряд их, тянущийся  далеко-далеко, к
манежу, что за площадью, приосел, и кажется,
     373
     что осел и  сам  манеж - огромное здание: отсюда  оно кажется маленьким
портиком за бесконечным пустым плацем.
     Кажется,  что  этот  плац  тянется  до горизонта.  Очень  тонкая  лесть
архитекторов государю России, если плац его гвардии  так велик, а вдали, как
маленькая  беседка  для отдыха, колоннада  огромного манежа,  который отсюда
кажется  грациозной  безделушкой.  Среди людной  столицы создана  площадь  с
иллюзией бесконечности.
     Но  вот решили, что деревья низки.  Бетанкур  предложил не запрещать им
расти.  Но  ни  о  какой  самостоятельности  не могло  быть  речи.  Деревьям
приказали вытянуться, и они вытянулись.  Они  были  довольно  высоки,  когда
капитан уходил в плаванье.  Но,  как  заметил он, теперь  император,  видно,
опять преобразовывал  природу.  Они снова низки, и ветви каждого, как еж или
гнездо аиста, в трезубых деревянных вилах.
     Подъехав  к  зданию  Министерства,  Невельской  быстро вошел,  наклонив
слегка голову, с видом опоздавшего человека, доложился чиновнику и разделся.
Он заходил по комнате,  как бы ожидая чего-то с  нетерпением. Он не допускал
неприятных мыслей, но отчетливо представлял опасность...
     Все  эти дни - встреча за встречей, разговоры... Опять писал  записки и
письма в Иркутск, занимался в Географическом обществе, помогал Литке, читал,
делал выписки...
     Вид плафонов, паркета с цветами был неприятен. Ему казалось, что  можно
возненавидеть  Росси за эту роскошь, за эту торжественную красоту, созданную
для людей,  которые  совсем  не  заслужили от России  всего этого... Но надо
крепиться.  "Тяжелый у меня характер,- думал он,-  зачем беситься, глядя  на
то, чего другие и не замечают. Плетью обуха не перешибешь". Потом мелькнуло,
что  существует масса  разных взглядов  на  жизнь.  "Теперь,  после разгрома
петрашевцев,  ничего  не поймешь, что можно, чего  нельзя.  Одни  правы,  но
бессильны, как  Александр, и  если веришь им  - губишь  себя.  Другие мертвы
мыслью,  но хоть что-то можно  сделать под их покровительством... Вот какова
моя философия! Меншиков и Перовский покровительствуют мне, хотя, быть может,
в  их-то  покровительстве и есть опасность.  Черт знает,  как  они  понимают
вопрос, ц могут все загубить полумерами... Константин еще юн, "моя н