ся  нельзя. Государь не утвердит!  Министерство
иностранных дел слушать не захочет! Все, что нам нужно,- левый берег реки. И
все!
     -  Только  гавани на  южном побережье  будут  нашей настоящей  опорой,-
яростно заговорил  капитан.-  Дайте мне моего "Байкала", и  я  будущим летом
опишу весь берег до Кореи.
     - Вы хотите, чтобы и вас и меня расстреляли?
     - Ваше превосходительство...
     -  Дорогой  Геннадий  Иванович!  Уж  если  говорить  откровенно,  я  бы
немедленно все занял, будь на  то моя воля. Да  неужели вы думаете, что я не
хочу этого? Поймите, что мы должны ныне отказаться от многого.
     - Ну что тут общего с заговором?
     -  Все!  В   такое  время  умы   в  смятении,  открытия,   исследования
прекращаются. В  каждом смелом шаге увидят крамолу! Сами себя ловим за руку,
как воров.
     Муравьев многого не договаривал, хотя и обещал в начале беседы выложить
все. Ему в самом деле грозили неприятности.
     - Таковы новости,- заключил губернатор.- Лев Алексеевич Перовский пишет
мне,  что  председателем следственной комиссии  назначен брат  его,  Василий
Алексеевич.
     Это был ободряющий намек.
     "А- кажется,  я  тоже  перепугался,-  подумал  Невельской.-  Но в  чем,
собственно, меня могут подозревать?"
     Он вдруг  почувствовал,  что  не  может успокоиться,  несмотря  на  все
доводы, которыми утешал себя.
     Вскоре в зале состоялся официальный прием офицеров  "Байкала". Муравьев
поздравил  их  с благополучным прибытием  в Иркутск,  сказал,  что  все  они
представлены к наградам. Он пригласил офицеров к обеду.
     - Так идемте к жене,- дружески сказал Муравьев, обнимая капитана, когда
прием  окончился и они возвратились в кабинет.- Она желает вас видеть. Да за
обедом будьте осторожны, Геннадий Иванович. Я сам не  смею  сказать  лишнего
слова... Кстати, я представлю вас подполковнику Ахтэ...
     "Если на  меня  падают  какие-то  подозрения,  он  бы предупредил меня.
Однако  он  ни  на  йоту  не  переменился.  Вот  когда познается благородный
человек!"
     Но Невельской чувствовал, что тревога все сильнее охватывает его.
     Муравьев  сказал,  что  у  жены  в  "гостях  сидит   Мария   Николаевна
Волконская.
     Кабинет  губернаторши  похож на  зимний сад.  Тройное итальянское окно,
заставленное массой цветов, выходит на  южную сторону, на маленький балкон и
в сад.  Внизу,  среди  стволов лиственниц, блестит  ярко-желтыми  квадратами
застекленная крыша  оранжереи.  В комнате тепло, даже жарко от этого зимнего
сибирского  солнца; горят  полы,  отражая  его,  блестят  листья тропических
растений  и  цветов - красных гвоздик на подоконнике и лиловых  хризантем на
деревянных подставках в виде лесенок.
     За  круглым столиком оживленно  разговаривают  по-французски  Екатерина
Николаевна и  дама  лет за  сорок,  стройная и моложавая, с темными  густыми
волосами, расчесанными на пробор, с модно завитыми локонами. Обе в шалях, на
губернаторше - яркая, а у ее собеседницы - темная.
     Губернаторша -  свежая, розовая, молодая,  у Марии  Николаевны круглое,
живое, но поблекшее лицо, небольшие узловатые руки и жилистая шея.
     Екатерина  Николаевна   поцеловала  капитана  в  лоб.  Невельской   был
представлен  ее  собеседнице.  Мария  Николаевна  ласково  улыбнулась,  чуть
заметный  румянец оживил ее желтоватые  щеки; она посмотрела  пристально и с
интересом  молодыми  блестящими  глазами, похожими  на  две  крупные  черные
смородины.
     - Никак не могу с ним сладить,- заговорил губернатор.- Не понимает, что
нынче в моде  и за  что сейчас не погладят  по головке. Доставляет  мне одно
огорченье за другим,  хотя, признаюсь, имя его  именно  за  это  принадлежит
истории.
     "Он довольно откровенен...- подумал Невельской.- Неужели Волконская все
знает?"
     - Очень мило, Геннадий Иванович, что вы  у нас,- сказала губернаторша.-
Нам не хватает поэзии,- добавила она, улыбнувшись.
     178
     Казалось, что  тут,  на  половине  губернаторши,  не  придают  никакого
значения  ни  заговору,  ни  тому  страху, который,  по  словам губернатора,
охватил всю Россию.
     - Неправда ли, Мария Николаевна? - обратилась Myравьева к собеседнице.
     - Да,  мы очень  рады  и все ждали вас...-  ласково сказала Волконская.
Капитан  весьма  интересовал  ее.  Она  желала,  чтобы  сын  ее Миша  с  ним
познакомился.  На  руке  Волконской  странный браслет,  тонкий и  блестящий.
"Впервые вижу такое темное серебро,- подумал капитан.- Как железо".
     Через  полчаса  все  встали.  Муравьев  подал  руку  Марии  Николаевне.
Невельской, повеселевший от собственных рассказов, пошел с губернаторшей.
     Перед  обедом  в гостиной собралось  многочисленное общество.  Тут  был
военный губернатор  с женой, похожей на  грузинку, другой генерал -  старик,
два  полковника,  старая  знакомая  капитана  мадемуазель  Христиани и мадам
Дорохова, белокурая  хорошенькая  директриса  местного девичьего  института,
пухленькая дама лет  за  тридцать в клетчатом платье из синей шотландки. Муж
ее - низенький, лысый  и  седой, с  наглыми голубыми глазами. Это знаменитый
бретер, картежник и кутила. Появился тучный бритый старик с тяжелыми щеками,
человек огромного роста, миллионер  Кузнецов, сказочный сибирский богач. Тут
же  швед  -  художник  Карл Мозер,  маленький толстый  француз  Ришье -  сын
наполеоновского офицера, оставшегося  в России,-  он был  хозяином мельницы,
строившейся   в  Иркутске;  другой   француз   -  с   худым  бледным  лицом,
голубоглазый, с седыми волосами,  профессор французского языка, как называли
его в  обществе, преподававший  в здешней гимназии.  О  чем-то пылко говорил
молодой, осанистый и шустрый Сукачев с насмешливо дерзким взглядом бесцветно
светлых глаз - восходящая  звезда сибирского делового  мира,  ловкий  малый,
юрист,  крутивший  всеми делами купца  Трапезникова,  старейшего  иркутского
жителя.  Тут  же  чиновники: Бернгардт  Струве  и другой любимец  Муравьева,
Дмитрий  Молчанов -  рослый, красивый мужчина лет  тридцати, с  темно-русыми
завитыми волосами, с шелковистыми густыми бакенбардами, с надменным взглядом
(он сразу же  подошел к  Марии Николаевне),  и  третий  -  молодой,  полный,
высокий офицер с большим горбатым носом и светлыми бровями - Иван Мазарович,
серб по рождению, сын итальянского адмирала, пожелавшего служить  славянской
державе и перешедшего на службу в Россию.
     Миллионер подсел к  Екатерине  Николаевне  и,  то  и  дело вытирая  лоб
платком,   о   чем-то  шутливо  разговаривал,   видно  желая  быть  приятным
собеседником.
     Невельской уже знал от Струве, что эти обеды  заведены были Муравьевыми
сразу  по приезде в Иркутск. Тут собирались самые разнообразные люди: купцы,
промышленники, офицеры, чиновники, приезжие иностранцы. Жены ссыльных сидели
за  одним столом  с  жандармскими  офицерами. Казалось,  общество  сливалось
воедино,  а  жизнь города и всей Сибири  была  как на ладони перед хозяевами
дома.
     Волконская  разговаривала  с  красивым   Молчановым,  и,  как  казалось
Геннадию Ивановичу, гораздо оживленнее, чем в кабинете у губернаторши.
     "Кто такой этот Молчанов?" -.подумал капитан.
     С Невельским  разговорился плотный лысый подполковник  с толстой  шеей,
инженер  Ахтэ,   о  котором  как  бы   мельком  было  упомянуто  в  кабинете
губернатора.
     Ахтэ  некоторое  время   смотрел   на  Невельского   с   тем   чувством
превосходства, с каким смотрит на молодого человека опытный,  бывалый знаток
своего  дела. Молодой человек лишь случайно  очень удачно опередил его,  чем
расстроил  планы  и  досадил, но  знаток делает вид,  что  снисходителен, не
обижается,   он  даже  ласков  и  готов  протежировать  удачливому  молодому
сопернику.  Он  смотрел на  Невельского  как  на простачка,  которого  стоит
прощупать, выспросить, поговорить с ним откровенно и который, конечно, знает
все и, польщенный, уж верно "уронит сыр".
     Вид Невельского не  внушал ему никакого особенного уважения. Вряд  ли в
этаком  молодце  могли  быть  какие-то великие достоинства  пли  невероятные
ученые познания.
     Ахтэ заговорил  с  капитаном, полагая, что  тому приятно будет внимание
видного инженера, подполковника  генерального штаба, посланного в Иркутск по
высочайшему повелению.
     Невельской смотрел настороженно и несколько задорно.
     - Я хотел бы поздравить  вас и выказать  вам  свое полное восхищение! -
продолжал Ахтэ, чуть склоняя голову и как бы что-то проглатывая.
     - Мне это очень приятно слышать,- с легким поклоном ответил Невельской.
     - Вы  совершили  беспримерный подвиг!  О-о! Не скромничайте!  Вы первый
проникли туда, где еще не бывала нога европейца.
     180
     Невельской решил,  что придется сделать вид, будто не понимаешь,  о чем
речь.   Николай   Николаевич  строго-настрого  велел   никому  и  ничего  не
рассказывать про Амур, а в особенности Ахтэ.
     - Английский адмирал, с  которым  я познакомился  в Вальпараисо, сказал
мне, что этим  путем уже проходило одно английское военное  судно,-  любезно
отозвался капитан.
     - Английское судно? - подняв брови так,  что лоб перебороздили глубокие
морщины, удивленно спросил Ахтэ.
     -  Да! Потом  я встречал несколько  капитанов,  которые уверяли, что не
решались пройти  там,  где мы  провели  нашего "Байкала". Одна такая встреча
была у меня в Гонолулу, а другая в открытом океане на широте...
     - Но как же так? - недоумевал Ахтэ.- А съемка пролива?
     - Ведь там нет никакого пролива. Это белое пятно на карте в центральной
части Тихого  океана! - Чуть заметные огоньки засверкали в глазах капитана.-
Мы спешили на Камчатку.
     Пригласили к столу, и Ахтэ, возмущенный до  глубины души  такой  глупой
дерзостью, таким упрямым запирательством, пошел  в столовую, все  же держась
подле Невельского.
     После  обеда,  возвратясь к  себе  вниз,  в  огромную угловую  комнату,
Невельской  почувствовал, что отвратительное состояние  вновь овладевает им.
Позиция  Муравьева  самоубийственна,  он сам губил дело,  которое начал.  От
разговора  с  Ахтэ  остался  плохой  осадок.  Хотя  обед  был  хорош,  много
прекрасных людей, интересные  разговоры... Он вспомнил, что Мария Николаевна
все время любезно разговаривала с Молчановым. В чем  его сила? Что за тайна?
Капитану обидно было,  что  Волконская выказывала столько  внимания этому на
вид наглому молодому человеку.
     "Впрочем, я стал мнителен. Чушь какая-то... Это мерещится мне".
     Ему все время лезли в голову мысли, какие  обвинения могут предъявить и
что на них можно ответить.
     Пришел Струве.
     - Ахтэ, кажется, обижен,- улыбаясь, сказал он.
     - Что за  чушь!  Я взял подписку с офицеров и  матросов, а  ему  должен
выболтать.
     Вошли Казакевич и Молчанов.
     - Так едем завтра с визитом, Геннадий! - заговорил  Петр Васильевич, но
по выражению  лица  Невельского понял, что  тот не  в  духе  и,  по привычке
подчиняться ему, сразу умолк, чувствуя в  то же время неприятную зависимость
и обиду.
     181
     Разговор  зашел о  директрисе девичьего института Дороховой  -  как она
хороша собой и каков мот и кутила ее муженек.
     -  Жаль, что  не было Зариных,-  сказал  Бернгардт.-  Прелесть, что  за
девицы, и сама тетушка недурна.
     Молчанов  казался сейчас попроще. С  Невельским он был очень  любезен и
охотно принимал участие в общем разговоре.
     - Так вечером обязательно в дворянское собрание, Геннадий,- сказал Петр
Васильевич.
     Все попрощались и ушли.
     Невельскому не хотелось никуда ехать. Он бы охотно провел весь вечер  в
одиночестве. Он был угнетен и, казалось, пал духом, хотя в глубине души  его
опять  шла  та работа, в результате которой  разбитый и подавленный  человек
обретает в себе новые силы.
     "А ведь я действительно не  протестовал, когда они говорили,  что  надо
устроить республику в России",- вдруг вспомнил он с ужасом.
     В  дворянское  собрание,  как  чувствовал Невельской, все  же  придется
ехать. Он приказал подать горячую воду и сел бриться, вторично в этот день.
     Он  опять вспомнил  Марию  Николаевну  Волконскую и  подумал,  что  она
перенесла очень много. Кто  знает,  сколько  она выстрадала.  Она уехала  за
мужем, когда ей было  лет двадцать! Он в  каторге,  она без прав...  Как она
прожила все эти годы? По ее виду ничего нельзя было заметить. Светская дама,
любезная и остроумная, была сегодня перед ним.
     Вспомнился  Молчанов  -  высокий,  темно-русый,  с  карими  глазами,  с
длинными бакенбардами, его  самодовольный взгляд. Почему Мария Николаевна  с
ним как-то особенно любезна?  Он тоже почтителен с ней, но  так и следует...
Он  мизинца ее не стоит. Невельской  предполагал,  что Молчанов влиятелен...
Капитану казалось,  что ее славное имя не  очень  трогает Молчанова, что  он
недостаточно  боготворит  ее.  Сквозь улыбки и спокойный,  добрый тон  Марии
Николаевны  пробивалась  какая-то тревога, взгляд ее мгновениями был немного
печален. Бог  знает! Мало  ли что  может быть! Если  Николай  Николаевич так
откровенен  с  ними, то  она  должна  быть  весьма встревожена.  Может быть,
Молчанов, любимец  Муравьева,  играет тут  какую-нибудь роль?  Все  казалось
загадкой.  "Они  не  понимают,  что  это  за  женщина,- думал он.-  Но Мария
Николаевна  духом не падала, как видно, и надо было хоть с нее брать пример,
с жен-
     182
     щины... Ну, пусть  меня  арестуют, а я стану доказывать, что  всю жизнь
только и думал о верности престолу.
     Меня? Вахтенного начальника  великого  князя? У кого сам  Константин по
реям  бегал... Да мало ли, что я с кем говорил! - представлял он свой допрос
и свои возражения.- Напрасно бы обвинили меня. На мое терпение все их уловки
-  коса  на камень. Прежде всего я невиновен! Надо сколь  возможно играть на
той струне, что  я  служил  с великим князем и  всегда был примером!  Да так
твердить  об этом, чтобы самого заядлого жандарма  взяла бы  тошнота...  Да,
впрочем, не надо думать!"
     Евлампий  причесал   капитана,   как   заправский  парикмахер,  кое-где
прихватил волосы горячими щипцами.
     - Эх, ваше благородие, волос-то редеет... еще лысины нет, а уж редеет.
     Он не впервой поминал про лысину.
     - Снявши голову, по волосам не плачут! - отвечал Невельской.
     Он вспомнил, что  двоюродная сестра  его, Маша,  закончившая  Смольный,
говорила ему перед отъездом из  Петербурга, что две ее подруги отправились в
Иркутск. Не они ли Заринские племянницы?
     Сверху спустился  чиновник и сказал, что  губернатор  поедет  в  восемь
часов и просит быть у себя в семь.
     Невельской решил явиться наверх  и снова  затеять серьезный, хотя, быть
может, и неприятный разговор...
     Евлампий подал капитану вычищенный мундир.

Глава 26 ПЕРЕМЕНЫ РОЛЯМИ

     Страх  прилипчивей чумы  и сообщается вмиг.  Все  вдруг отыскали в себе
такие грехи, каких даже не было...
     Н. Гоголь, Мертвые души.
     По дороге из Якутска в Иркутск Муравьев много думал о будущих действиях
на устьях Амура, которые предлагал  Невельской. Многое в его планах казалось
заманчивым. Но генерал
     183
     опасался, не ждут ли его  в Иркутске какие-либо неприятности, поэтому и
задержал  всех офицеров  "Байкала"  в  Якутске, с тем чтобы  иметь время  на
раздумья, если из Питера грохнет что-нибудь.
     На подъезде  к Иркутску,  в полдень,  на Веселой  горе  его  встречали.
Выехал навстречу гражданский губернатор Владимир Николаевич Зарин, начальник
гарнизона,   полицмейстер,    почетные   граждане,   купцы.   Встреча   была
восторженной,  тут  же,  на  морозе, выпили  шампанского, кричали  "ура"  за
здоровье Екатерины Николаевны и Николая Николаевича и на кошевках с  коврами
и медвежьими шкурами помчались в Иркутск.
     Николай Николаевич спросил потихоньку  у Зарина, который был его другом
и родственником:
     - Есть неприятности?
     -  Да,-  сказал   Владимир  Николаевич  кратко  и  веско.  Зарин  начал
рассказывать  по  дороге про  заговор  в Петербурге и закончил  в городе,  в
кабинете Муравьева.
     "Ужасная новость!" - думал Муравьев.
     Из Петербурга  несколько месяцев тому назад пришла бумага с приказанием
найти где бы  то ни было бывшего исправника, служившего  когда-то в Западной
Сибири,  а ныне  служащего в частной  золотопромышленной  компании,  некоего
Черносвитова, уверявшего своих единомышленников, что в Сибири есть заговор.
     - Ах, подлец Черносвитов! - восклицал  Муравьев. Он догадывался, в  чем
тут дело. Муравьев знал Черносвитова и раза два поговорил с  ним откровенно,
хотел  пустить пыль в  глаза,  и вот что получилось! А  Черносвитов  один из
самых  отъявленных  головорезов-заговорщиков,  как  выяснилось.  За  ним  из
Петербурга были посланы жандармские офицеры, его схватили и увезли.
     Зарин рассказал про аресты  в Петербурге и в каком страхе  вся  Россия;
революционный  заговор, по  мнению следователей, имеет широкие разветвления;
замышлялось восстание.
     "Неужели меня приплели?  - думал  Муравьев.-  Подло! Черт знает,  я  не
воздержан на язык. Так и скажу, если потребуют  к ответу, что, мол,  говорил
все, служил государю честно, взглядов своих не скрывал.  "А зачем высказывал
крамольные мысли?" Так,  скажу,  сделал это нарочно, чтобы выспросить, каков
этот Черносвитов.  Скажу, что сам подозревал его, но руки не дошли, озабочен
был повелением его величества о путешествии па Камчатку".
     184
     Зарин  сообщил,  что  губернатора  требовали  приехать  в Петербург, но
отложили объяснение до возвращения из Камчатки. "Уж не арестовать ли хотят?"
     Зарин  сказал, что в Петербурге  многие  газеты  и журналы закрыты, что
хотели арестовать Белинского,  но он умер, что въезд в  Питер воспрещен, что
нити заговора идут на Урал, на горные заводы, к староверам.
     Как всегда  в  таких случаях, даже высшие чиновники, сами ничего толком
не зная, пользовались любыми слухами, которые доходили до Иркутска.
     -   Но  неужели  вы,   Владимир  Николаевич,  не   могли  меня   как-то
предупредить?
     - Я не хотел вас беспокоить и уверен был, что вас это не касается...
     "Да,  я требовал отмены крепостного права! А как  они истолкуют  теперь
мои действия на Амуре, самовольную опись Невельского? Именно потому, что все
это  чушь,  могут  арестовать,  так   как  может  быть,  что  весь   заговор
сфабрикован... Время ужасное, поход в Венгрию, подготовка к войне..."
     Муравьев стал перебирать в своей  памяти  знакомых. Их было много... Он
вспомнил, что ему  Черносвитов действительно говорил про Амур, как нужна эта
река для Сибири, а он еще ответил, как могла бы Сибирь торговать с Америкой,
и развиться, и оказа'ть влияние на Китай.
     "Открытие Невельского  теперь могут истолковать бог знает как. Конечно,
можно счесть, что я состою в заговоре".
     Муравьев  получил  письмо от  Перовского. Тот писал, что  следует  быть
воздержанным в своих речах.
     Муравьев окончательно готов был пасть духом.
     "Как взглянет на все государь? А я  еще на  днях говорил об Америке, об
открытии Японии!  Об отдельной республике  в Сибири. Нет уж, теперь наберу в
рот  воды,  буду  писать своему покровителю графу Льву  Алексеевичу,  возьму
строжайшие  меры, сам  согну весь  Иркутск в  бараний рог! Сам  буду  искать
крамолу. Я им покажу! Вот как надо действовать в таких случаях... О ужас!  А
еще Волконским и  Трубецким, мол, покровительствует  и  декабристам разрешил
жить в Иркутске!"
     В тот же день  Николай  Николаевич  обо всем рассказал  жене, просил ее
уничтожить все бумаги, письма из Парижа от родственников и сам сжег всю свою
частную переписку,  кроме писем Перовского и  Меншикова, авторы которых были
выше всяких подозрений.
     185
     Наутро  чиновники,  ждавшие приема  в  зале,  услышали  надтреснутый  и
хрипловатый крик в кабинете губернатора.  Муравьев начал свои "распеканции".
Он разнес  сначала начальника  гарнизона, потом полицмейстера,  председателя
казенн