ойдут в обход Никольской горы, прямо на
город. Вот тут-то вы и встретите их картечью!
     Убыстряя  шаг, Муравьев  стал  умело  спускаться  вниз,  туда, где  его
воображение рисовало будущую битву.
     Машин  краснел  и  смущался. Он даже готов был признать из  уважения  к
губернатору, что тот все это придумал вот сейчас. Машин старался не выказать
генералу  своего  смущения и  от  этого  еще  сильней  смешался.  Губернатор
заметил, что Машину не по себе, но это не имело никакого значения.
     - Англичане  никогда не смогут взять Петропавловска  с  фронта,- горячо
продолжал  он.-  Как  только  они  высадятся и  двинутся  сюда  по низине, в
надежде, что здесь незащищенное, пустынное  место, вы их встретите внезапным
огнем. Бейте их картечью! -  подняв правую руку, воскликнул  генерал с таким
жаром, как будто сражение уже началось.
     Машин молчал. В Петропавловске сейчас  была инвалидная команда,  горсть
казаков  да ссыльные матросы. Несколько старых пушек  расставлены  на горах.
Пока что на запросы об укреплении Камчатки не  отвечали... Обещания, если их
давали,  не исполнялись...  Не хватало сил навести  порядок на  китобоев.  А
чтобы  разбить неприятельский флот, нужны  эскадра, артиллерия,  укрепления.
Машин понимал, чего хочет губернатор.  Примерно такие же  намерения были и у
самого Машина, и не  дальше как вчера  и  сегодня  утром  он сам излагал  их
Муравьеву. Поэтому-то он и смущался, слушая теперь  от него  то, что сам ему
говорил. Он понимал и другое: какие средства, силы и
     какая помощь  нужны для этого Камчатке.  Понимал он и то, что  Муравьев
мыслит  дельно, что все краткие  сведения о  Камчатке, в  том числе  и  его,
Машина, высказывания, приняли в голове губернатора иной вид и сложился целый
план обороны, который излагал сейчас Муравьев.
     Однако это  было не все. У  Муравьева  был еще один план.  Пусть  будет
вторая линия укреплений, полагал он, но главное укрепление будет  там, где в
скалах вход в Авачу. Пока об этом он решил не говорить при всех.
     -  Так  что  вы  хотели  сказать,  Ростислав  Григорьевич?   -  спросил
губернатор на обратном пути, дружески беря Машина за локоть. До сих пор он и
не подавал вида, что заметил его недовольство.
     Шли низиной, где Муравьев предполагал стрелять в противника картечью...
За день обошли на шлюпках и пешком вокруг  всего прибрежного хребта и сейчас
возвращались к морю.
     - Говорите мне все откровенно. Мне можно сказать все.
     -  Вот сразу  же передо мной забота,  ваше превосходительство, из  чего
будем платформы для батарей строить? Ведь подходящего-то леса у нас нет. Вот
какие растут коряжины,- показал  он на огромную сучковатую каменную березу.-
Чтобы строить батареи на Никольской,  нужен лес. Есть у нас немного  бревен,
да  и те  гнить  начали.  А  судов  для  доставки пет,  и  людей  нет.  Суда
принадлежат Компании.
     - Я пришлю людей и транспорты,-  ответил Муравьев.- Я попрошу  государя
направить в Петропавловск триста орудий. Это будет неприступнейшая твердыня.
Так что уж бревна доставим и для батарей и для постройки казенных зданий.
     - Укрепить порт, поставить пушки, да и людей сюда  подвезти,- заговорил
Машин тоном откровения,- конечно, необходимо, ваше превосходительство, тогда
всякое нападение сможем отбить. Но вот что предпримем, если иностранный флот
блокирует Камчатку? Русского солдата трудно взять штыком или пулей, но голод
не тетка. Где  возьмем  продовольствие и артиллерийские  припасы? Умереть мы
готовы, ваше превосходительство,  да умереть надо с толком. У англичан будет
подвоз, они учредят крейсерство в Тихом океане, а как  же мы станем снабжать
Камчатку, когда каждую малость везем сюда из Кронштадта?..
     Машин говорил дельно, но весь этот  разговор  не понравился  Муравьеву.
"Ведь,  казалось  бы,- думал он,- приехал губернатор,  старается  входить во
все, выбирает места для батарей, дает
     36
     указания  - ухватись за все  это и танцуй отсюда... Как будто  я сам не
знаю, что сюда нет подвоза".
     - С Аяном будет  пароходное сообщение,- сказал Муравьев.- Подвоз будет!
А хлеб должен быть свой!
     Машин вздохнул. Он  опять продолжал про  свое: о  затруднениях, которые
ждут Камчатку в случае открытия военных действий.
     Муравьев  все  более видел, что суждения Машина  основательны.  Но  еще
давно, отправляясь  в  путешествие,  он решил сменить  его.  Не этот  офицер
представлялся  ему  в  роли  губернатора  Камчатки.  И  сейчас  Муравьев  не
намеревался изменять  своего решения. У  него  был  свой план преобразования
Камчатки. Прежде  чем  укреплять  тут  порт и  засылать транспорты и  людей,
учреждать  тут  крейсерство  и   возить   бревна,   он  полагал,  необходимо
преобразовать  Камчатку в  особую  область,  дать  ей начальника,  в чине не
меньше  чем генерал-майор, назначить  сюда штат  офицеров и чиновников.  Так
понимали  развитие какой-нибудь  области  царь  и его чиновники, и  это знал
Муравьев.  Он полагал,  что только так можно привлечь к Камчатке  внимание в
Петербурге, а от этого, ему казалось, зависело все.
     Участь  же  Машина  была  решена.  Не ему  придется строить  батареи, о
которых говорил сегодня Муравьев. Говоря  о будущей обороне  Петропавловска,
Муравьев помнил, что тут начальником будет не Машин,  а другой, но  генералу
хотелось  сказать  все  это  именно сейчас, при офицерах,  на  месте будущих
боевых действий, чтобы все слышали и помнили, как он, обходя хребты и бухты,
сам выбирал стратегически важные пункты.
     - Все, что вы  говорите, Ростислав  Григорьевич, все верно, но выход из
положения  есть,  и даже  не  один,-  сказал губернатор, намекая на амурскую
проблему.-  Камчатка будет  обеспечена всем необходимым.  И  хлеб  здесь  со
временем будет свой...
     Доводы  капитана  были убедительны, но согласиться с  ними  Муравьев не
мог. Вместе  с тем он отлично запоминал все, что говорил Машин.  Слушая его,
он сам начинал понимать  камчатскую жизнь, хотя вся речь прямодушного Машина
была для губернатора как бы сплошным обвинением и неприятностью.
     Они спустились к морю. Кромка песчаных отмелей была в блестящих зеленых
лентах морской травы, в ракушках и водорослях. Подошли шлюпки... На обратном
пути в Петропавловск губернатор  молчал. Шлюпки прошли  вдоль хребта,  опять
обогнули Сигнальный мыс и, войдя в Ковш мимо кошки, пристали напротив домика
начальника порта.
     37
     - О! - с живостью  воскликнула Екатерина  Николаевна, встречая  мужа на
маленькой террасе.- Хороша ли прогулка?
     - Очень хороша! -  целуя ей руку и оживляясь, отвечал Муравьев.- Стоило
мне самому обойти все эти сопки и берега,- воскликнул он  с воодушевлением,-
как   я  нашел  великолепные  стратегические  пункты,   откуда   враг  будет
безошибочно  поражен,  если дерзнет напасть.  Я  осуществлю  свой  план!  По
значимости  Петропавловск  станет подобен нашей  крепости на Черном  море  -
Севастополю!  Но насколько  Великий  океан больше Черного моря,  настолько и
Камчатка с Петропавловском со временем будет важней  крымских крепостей... Я
так ясно сказал все это Машину, что ему остается только исполнять...
     - Но ведь Машина скоро  не будет здесь? - чуть  выкатывая свои красивые
глаза, с деланно наивной улыбкой спросила Екатерина Николаевна.
     - Кому-то должен же был я сказать все это,- шутливо ответил Муравьев.
     Екатерине Николаевне это  понравилось. Вообще отвага мужа, смелость его
суждений были ей по душе, а сила его власти и его темперамент восхищали ее.
     Екатерина Николаевна стала рассказывать,  что и она  и  Элиз без ума от
преосвященного Иннокентия.
     - Милый  человек,  остроумный собеседник... Завтра концерт Христиани...
Все ждут с нетерпением... Его преосвященство не хотел прийти, но мы сказали,
что будут исполняться французские народные песни, и он согласился.
     Муравьев подумал,  что  ведь  это  первый настоящий  концерт  за  время
существования Камчатки, что он вводит здесь цивилизацию...
     За  обедом непрерывно  хлопали пробки. Пили за государя императора,  за
могущество Российской империи на  Тихом океане, за генерал-адмирала русского
флота великого  князя  Константина, за здоровье  генерал-губернатора  и  его
супруги  Екатерины Николаевны, за начало новой эры в жизни Камчатки; один из
чиновников читал стихи, посвященные Муравьеву и его приезду в Петропавловск.
     После   обеда  Иннокентий  рассказывал  анекдоты  из  жизни  алеутов  и
индейцев. Про себя он не поминал, но понятно было, что  он все видел  своими
глазами,  бывал  там,  куда  не  ступала  нога европейца, что он  обращал  в
православие людей  в тундре и на островах среди океана. В рассказах о  жизни
доверчивых и
     прямодушных туземцев  как бы  все время  подразумевались подвиги самого
Иннокентия.
     Екатерина Николаевна не  все понимала,  иногда наклонялась к мужу, и он
переводил по-французски. Тогда она  делала изумленное лицо  и  вдруг, как бы
обрадовавшись,  кивала  головой  с  таким  видом, словно  встретила  старого
знакомого, которого не сразу узнала.
     Иннокентий  чувствовал,  что  его  рассказы крепко  запомнятся,  что  и
губернатор, и эти блестящие дамы в  парижских туалетах, и чиновники из свиты
генерала,  когда  покинут  Камчатку,  будут  и   в  Москве  и  в  Петербурге
рассказывать про  него и повторять все, что  он говорил. Он чувствовал,  что
слушатели ловят каждое его слово и разнесут еще шире его славу. Он знал, что
это общество людей, чуждых церкви, будет ему верным пособником в его будущей
духовной карьере.
     Екатерина Николаевна и Элиз смеялись от души. Эпизоды из жизни  наивных
алеуток можно было смело рассказывать в Париже.
     На  другой  день  Муравьев  на  шлюпке  отправился   искать  места  для
устройства первой  линии  укреплений. Он  снова  ходил  по  берегу, лазил по
горам. Особенно занимала  его  Тарьинская  губа - один из заливов внутренней
Авачинской бухты.
     "Тут можно прорыть канал!" -полагал Муравьев.
     -  У входа в Авачу поставим сильные батареи...- говорил он в  этот день
Машину.- Прокопать  канал  из  Тарьинской  губы.  Конечно, нужен канал.  Как
нельзя? Все можно сделать, нужно только захотеть!
     Он изложил свой план лишь одному Ростиславу Григорьевичу.
     - И вот английский флот подходит к Камчатке. У нас сильные укрепления у
входа в  Авачу...  И мы,- воскликнул он, хватая  Ростислава Григорьевича  за
руку,- впускаем его! Флот входит в залив, в бухту! Батареи молчат! Англичане
идут  к  Петропавловску, предполагая, что тут  все  еще  пустыня. Но там  их
встречает  ураганный  огонь трехсот  орудий. Как им быть?  Обратно! Но в это
время наш флот по каналу уже вышел  им в тыл. Английский флот отрезан.  Наши
корабли и  батареи первой  линии бомбардируют его.  Прорваться нельзя!  Наши
суда стоят у входа. Подвоза продовольствия нет! А? Что вы на это скажете?
     И  все  это  говорилось  в  маленьком  домашнем  кабинете  Машина,  где
перегородки оклеены синими обоями, где два пор-
     39
     трета в овальных золоченых рамках на стене, а в окне печальный вид...
     Губернатор  все же нравился Машину. Это был живой человек, и поговорить
с ним было сущим удовольствием. Он тут все видел по-другому, не по-здешнему,
ко всему подходил с иной, своей меркой.
     - Кто  будет  возражать?!  Плохо ли! Конечно,  можно  и канал прорыть,-
согласился  Машин,- но  сколько  же на это людей надо,  тысячи! А людей надо
кормить. Провизия нужна,  суда, бараки.  А мы за двадцать пять лет госпиталя
не можем исхлопотать...
     - Люди будут! - сказал губернатор, останавливаясь у окна и глядя вдаль,
на вешала с рыбой.- Люди будут! -
     повторил он.
     Но пока что лопат не было, не то что канала - простую канаву прорыть не
могли,  якорей нет для лодок. Но что ни скажи-  губернатор  свое:  "Будут!",
"Будут!".  Что  же!  Может быть,  и  будут...  Машин  готов  был  служить  и
стараться.
     Побывали еще раз на Тарье. Губернатор возвращался на
     шлюпке очень довольный, а Машин был в сильном недоумении.
     "На что он надеется? - думал Ростислав Григорьевич.-
     Кажется, он человек дела, не болтун. Видно, по Амуру он все
     хочет сюда доставить. Дай-то бог..."
     А  вечером  про  дела  позабыли.  Был  дан  концерт.  Сначала  выступал
французский хор, составленный Элиз из матросов китобойного судна, спасенного
"Иртышом"  по пути в  Петропавловск. Пели  французские народные  песни. Элиз
запевала своим низким контральто, матросы,  старые и  молодые,  с  восторгом
подхватывали... Концерт вышел на славу.
     -  Скромнейшая девица и преотличный музыкант,- говорил про  француженку
Иннокентий.
     Через  несколько  дней был дан еще один  прощальный  обед  и  еще  один
концерт. Кричали "ура" за новую эру и процветание  Камчатки. План о прорытии
канала был секретом, но многие догадывались,  что не только в гавани, но и у
входа в Авачу предстоят работы.
     А  наутро  губернатор  с  опухшими  глазами,  в   сопровождении   жены,
мадемуазель Элиз и спутников, отбыл  на корабль.  На берегу  грянули  пушки.
"Иртыш" вышел из Ковша.
     У выхода  из  большой губы в  океан, между сопок, там, где  на одной из
них, на Бабушке, был маяк и вышка для наблюдения за морем, шлюпка  с Машиным
отстала от судна.
     40
     "Тут  собирается  Муравьев  окружить и взять  в плен  английский флот,-
думал он.- Дай-то бог..."
     Машин  вернулся в Петропавловск.  Он вылез  из шлюпки и,  держа в руках
форменную фуражку, долго стоял на  песке, как  бы не зная, куда  идти. Перед
ним  были тощие  лица столпившихся  обывателей, с  удивлением смотревших  на
своего начальника.  Стаи линявших собак  бродили повсюду.  Сушилась  рыба на
вешалах.
     Машин  обтер  потный  лоб,  как  бы желая  опомниться.  Великие  планы,
концерты знаменитой виолончелистки, ящики с шампанским, тосты за новую эру -
все пролетело  как сон. Но он чувствовал, что Муравьев  побывал тут  не зря,
что, видно, где-то собирается гроза и ее ждут в эти края, а где гроза, там и
почести.
     "Быть войне! - почувствовал Машин.- Не зря он приезжал".
     Не  зря  мелькнула  на  Камчатке  эта  богатая  жизнь, пела  виолончель
парижанки и лилось шампанское,  и,  видно, на самом  деле не  за горами было
время, когда сюда нагонят людей, когда грянут батареи и польется кровь...

Глава 6. МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ МУРАВЬЕВА

     "Иртыш" шел к югу.
     Где-то за горизонтом был таинственный для европейца новый мир! Сахалин,
Япония, берега  Татарии...1  "Байкал"  ушел туда на  открытие.  Судьба этого
судна  тревожила  губернатора.  Муравьев  желал  сам разыскать  Невельского,
встретить его  и,  может  быть,  войти вместе с  ним в  лиман Амура, сделать
первый шаг  к  сближению  России с громаднейшим  миром  будущего, с древними
странами Востока - Китаем и  Японией. Но пока никаких признаков ни Китая, ни
Японии. Шумело холодное море... Изредка виднелся парус китобоя...
     1  Татарией, или Татарским побережьем,  ошибочно называли в  те времена
берега современных Приамурья и Приморья. (Прим.
     автора )
     41
     Солнце еще  не  всходило. Слева, низко  над океаном, занимается  желтая
заря. Небо с редкими звездами совершенно голубое. Паруса в тени. С кормы они
кажутся черными.  Видны черные  силуэты матросов,  навалившихся  животами на
реи.
     Заря краснеет, и полоса ее подымается над медленно и шумно  волнующимся
морем. Его ровное, но  тяжелое дыхание вздымает судно, клонит  мачты, качает
горизонт...
     Капитан   и   генерал-губернатор   с   подзорными  трубами  на  полуюте
осматривают дали, открывающиеся из-под ночной завесы.
     "Нет  "Байкала"! -думает Муравьев.- Ни  пути в  Японию,  ни  подхода  к
берегам Маньчжурии..."
     "Нет "Байкала",- озабоченно думает Поплонский.- Как идти дальше?.. Карт
нет, глубины  не исследованы. Все  предосторожности приняты,  но каждый  миг
может быть катастрофа..."
     - Идем пять-шесть  узлов,- показывая  ладонью  на темные волны, говорит
капитан по-французски, обращаясь к генерал-губернатору.
     Муравьев молчит. Воротник его шинели  поднят. Ветерок, прохладно, сыро.
Муравьев чувствует себя отлично... Он человек,  привыкший ко всякому климату
и готовый ко всяким случайностям.
     "Конечно, я  могу  сказать  государю,- думает он,-  что  сам  плавал по
Тихому океану, входил в Курильский пролив, сам  пересек Охотское море, был у
Сахалина. Штормы, тайфун в  Охотском море перенес сам! Для  Петербурга этого
достаточно.  Там  и  поездка  в  Якутию  -  чуть  не  подвиг... Ни  один  из
губернаторов Сибири не посмел сюда носа  показать. Да что сюда! На побережье
никто не  бывал,  Камчатки никто не  видал!  Государь  сам вечно  в пути, не
боится  дорог, хотя его, вон, вывалили под Пензой из  кареты. С него  пример
беру, не стесняясь расстояниями и тяготами, так и скажу в Петербурге".
     В  полдень стала видна синяя полоска - северный берег  Сахалина. Наутро
"Иртыш" подошел к нему. Качка была  порядочная. Муравьеву не  очень хотелось
съезжать на берег в такое волнение, но надо было.
     На берегу ни признака  жизни.  Ни дыма, ни следа человеческой ноги.  Не
только  никакого влияния Китая или Японии вообще, но ни лодки,  ни паруса на
поверхности  моря.  Казалось, тут край земли. На суеверного  человека  может
напасть ужас.
     42
     Дул  холодный   ветер.   Небо   хмурилось.   "Сентябрь  месяц,-   думал
губернатор,- а такой холодище, гораздо прохладней, чем на Камчатке..."
     Скрестив руки, губернатор долго стоял на песке. Его спутники -  Струве,
Штубендорф  и рослый  поручик Ваганов, всегда  с охотой кидавшийся выполнять
рискованные  поручения,  ждали.  Всем  надоело,,  все   прохаживались;  даже
вышколенный  к педантичный Струве припадал  на ногу, как свищеная лошадь, но
губернатор стоял не шелохнувшись.
     "Пусть  подольше  подождут и хорошенько запомнят,  как  высаживались на
Сахалин,- подумал Муравьев, замечая нетерпение  чиновников.-  Пусть  помнят,
как я искал "Байкал", пусть поймут, как важно это для России, какое значение
этому я придаю. Пусть помнят, что  тут стоял губернатор... Уж одним тем, что
губернатор  стоит на  Сахалине,  вновь утверждается исконное право России на
этот  полуостров.  Это не  забудется.  Станут  потом  показывать это место и
говорить,  что  вот, мол, здесь стоял Муравьев,  смотрел на пустынное море и
ждал  "Байкала"...  Сейчас,  конечно,  им  не  очень  нравится...  но  пусть
потерпят".
     Ветер ударил с силой и хлестнул песком в лицо губернатора.
     -  Но  хотя  бы  след  какого-нибудь  сахалинского  Пятницы! Муравьев с
глубокомысленным видом прошелся по песку,
     носком  начищенного  сапога ковыряя  белое  щепье, нанесенное  когда-то
прибоем и как бы вросшее в отмель.
     "Как могли Хвостов и Давыдов оставить на этом острове пятерых матросов?
- думал  он,  вспоминая, что  Невельской  рассказывал  ему  в Петербурге,  в
гостинице  "Бокэн".- Какая судьба их? Где  они? Жив ли хоть один? Невельской
желал выяснить это.
     История историей, а в настоящем мало утешительного.  Где же Невельской?
Это   становится  загадочным".  На  крайний  случай  Муравьеву  хотелось  бы
встретить его  в море, как бы сопутствовать  Невельскому при его  открытиях.
"Наивные мечты!  - подумал он.- А  ведь я желал вместе с Невельским пройти в
лиман".  Но кроме того, заботила деловая сторона, судьба открытия; надо было
знать основное, важное и серьезнейшее - доступна ли река...
     Губернатор пошел к  шлюпке. Он  не  сказал  никому ни  слова. На  судне
Муравьев вызвал капитана в свою каюту.
     - Идем на юг, Владимир Петрович, нам необходимо ветре тить Невельского.
     Поплонский пытался возражать, но губернатор не стал его слушать.
     43
     - Куда мы идем?  -  спросила Екатерина  Николаевна, появляясь в салоне,
когда ушел капитан.
     - На юг, к лиману Амура!
     Взглянув в  открытый  иллюминатор,  где сквозь брызги  виднелись низкие
пески Сахалина, Муравье