С каждым днем все  сильней охватывала
его тревога, как у перелетной  птицы с подрезанными крыльями, которой нельзя
лететь, хотя уж осень настала.
     Думал он и о губернаторе.  Приятна была предстоящая встреча  с Николаем
Николаевичем, с Екатериной Николаевной, с Элиз.
     "Я,  кажется,  намеревался  влюбиться   в  нее.  И  ничего  у  меня  не
получилось! Дай бог Мише, если любит ее..."
     И в то же время его сильно беспокоили  дела Завойко, и перенос порта на
Камчатку,  и  будущие  действия на Амуре. Он  надеялся, что с помощью фактов
удастся доказать свое губернатору.
     Однажды утром поднялись на вершину хребта. Меж скал гребня ветер уносил
в проломы целые облака снега. Сугробы были высоки, ветер выл, гнул березовые
леса. Тут уже настоящая зима. И дальше за хребтом - замерзшие болота,  снега
и снега.
     134
     Капитан все замечал: и нищету  населения, и болезни,  и  чахлый скот, и
жалкие жилища якутов и русских - все волновало его.
     Ночью  он  спал  тревожно. По  ночам  давили  тяжелые  сны.  Иногда  он
просыпался  от своего  крика, постоянно был  напряжен,  как  бы  в  ожидании
чего-то...
     Г л а в а 19 ЯКУТСК
     Стояли  сильные  морозы.  Однажды  в полдень с холма  завиделся Якутск.
Низкий  деревянный  город  широко  раскинулся  по  долине,  и  Невельской  с
любопытством  всматривался  в  его  черты. Ото был первый  сибирский  город,
который видел он в своей  жизни. К тому же город старинный, о котором не раз
было читано, который с детства представлялся воображению. Тут,  по описаниям
и  слухам,  частично  сохранился  архив  с  подлинными  донесениями  русских
землепроходцев: Хабарова, Пояркова,  Степанова и  других... В  старину здесь
был  центр  русской  жизни  в  Восточной Сибири, сборище вольницы,  подобное
Запорожской  Сечи;  отсюда совершались смелые  походы на  Амур,  на  Зею,  к
Дамскому морю и на север, сюда свозилась добыча.
     Подъезжая к  Якутску, офицеры  видели перед  собой  дрянной захолустный
город, в  котором,  однако, можно отдохнуть, а Невельской  испытывал  сейчас
такое  чувство, словно встречался  с живой историей.  Над  городом виднелись
купола  каменных  церквей и соборов, а в стороне  от них, в дыму  и морозной
мгле,  проступали  тонкие  очертания  бревенчатых  древних  башен  и  с  ген
старинной казачьей  крепости.  Купола  церквей  придавали  мрачному  Якутску
празднично-сияющий, торжественный  вид, который особенно должен был поражать
тунгусов и якутов и вообще простой народ, в кои-то веки выбиравшийся в город
ltd лесной глуши и тундр. Тут был один из богатейших в мире пушных рынков, а
также рынок мамонтовой кости.
     Миновав полосатую полицейскую будку, въехали в  улицу. Дома города были
черны,  но обширны и,  видимо, не так низки,  как  казалось сейчас, когда их
занесло  снегом.  Тучные  срубы  с  сугробами  на  высоких  крышах  обнесены
бревенчатыми забо-
     135
     рами с шатровыми воротами. Множество дымов заманчиво и дружно налито из
заснеженных труб, и  путникам, уставшим  и иззябшим, представлялось, что тут
главное занятие жителей - топить печки и отогреваться.
     Выше  церковных  куполов  дымы  сливались  и  стлались белыми  кучевыми
облаками, в проемах между которыми светило солнце.
     Офицеры, зная,  что этот якутский пейзаж таит  где-то  в своей  глубине
маленькое общество  во  главе  с  генералом,  всматривались с  любопытством,
ожидая, когда же и  как  этот мрачный Якутск разрешит  задачу, которая всюду
решалась одинаково. Kaк  бы ни  был мрачен вид любого городка в России и как
бы ни были дики и нищи его обитатели, но в каждом находились богатые дома, а
значит, и общество, и балы...
     В областном  управлении  офицерам дали провожатых, чтобы развели их  по
квартирам. Губернатор,  узнав о прибытии Невельского,  немедленно послал  за
ним.
     В  доме начальника округа, где остановился губернатор,  на  самом  деле
ничто не напоминало  о тех избах и юртах со слюдяными окошками, с пластинами
льда вместо стекол, в которых ночевали моряки по дороге, о  лошадях, которые
падали, разбивая в  кровь колени, дохли  на глазах  под ударами  кнутов  или
ломали ноги на обледеневших обрывах... От хрустальных люстр, от изразцов для
печей и до тропических растений здесь все было привезено из Петербурга.
     -  Ждем,  ждем,  Геннадий Иванович!  - восторженно встретил Невельского
губернатор.
     Екатерина  Николаевна  отдохнула и похорошела, ямочки на ее щеках стали
заметней. Теперь уж ей  и Элиз не  приходилось,  как на "Иртыше"  и  в Аяне,
каждое утро затягивать друг другу корсеты и застегивать платья. К их услугам
были две горничные. Правда, сложные прически с локонами они делали сами.
     Христиани  кокетливо  и  с живостью улыбнулась  капитану,  как хорошему
знакомому. Тут же были Струве и доктор Штубендорф.
     За обедом подавали щи, беф, оленьи языки, рыбу, нельмовые пупки; стояли
серебряные  ведерца с бутылками во льду и вазы с черным мороженым виноградом
из России и с гавайскими апельсинами из  Аяна. Губернатор, с салфеткой, косо
падавшей  через  его  мундир,  склонясь  над  столом  и  выкинув  из  кулака
указательный палец тычком вверх, восклицал, обращаясь к Невельскому:
     136
     - Я говорил  вам,  что Ледрю Роллен вылетит в  форточку! К  власти идет
Бонапарт! Он - ставленник англичан...
     Булькало вино, подавался десерт...
     После обеда Муравьев увел капитана в кабинет.
     - Теперь рассказывайте, дорогой Геннадий Иванович!
     - Прежде всего, Николай Николаевич, я прошу вас о спасении "Байкала".
     -  Что  же  за  гибель  грозит ему?  - с  несколько шутливым удивлением
спросил генерал.
     - Гибель не в бою и не  в  море, а на берегу, в гнилом Охотске, в порту
очень нездоровом, пропитанном духом Компании...
     Муравьев стал серьезен.  Он все понял. Ему нравилось, что опытный моряк
не хочет дозволить своему судну зимовку в негодном Охотске.
     - "Байкал" нужен  будет нам для дальнейших исследовании.  На нем хорошо
обученная,  дисциплинированная  команда,  Глава 20 ЭЛИЗ

     В гостиной  пылал камин и горели  свечи.  Дамы в вечерних  туалетах. На
Элиз открытое платье и бриллианты в ушах и на шее.
     Она доказывала губернатору, сидевшему напротив, что Елизавета не то же,
что Элиз, и что он не должен ее так звать, а он уверял ее, что Елизавета ото
именно  Элиз,  и она  была недовольна,  говоря, что  это  совсем другое имя.
Муравьев и сам это знал, но он приходил в отличное состояние духа, когда ему
удавалось раздразнить Христиани.  Он  очень серьезно  и  терпеливо доказывал
свое.
     Невельской  вспомнил,  что  жеманная  Элиз  была  необычайно  спокойна,
прощаясь с Мишей.
     Зная, что Миша и Невельской - оба любимцы генерала и симпатизируют друг
другу,  Элиз  невольно переносила на капитана долю  своих добрых чувств. Она
привыкла  давать  тему  для разговора  и  развлекать  и в  этом  видела свою
обязанность. Дер-
     141
     жась  этой  роли, она сказала,  что прочитала книгу  про китов... Потом
рассказала,  что читала однажды про  зайцев и про  их привычки  и  что здесь
очень много  зайцев.  Она  старалась  говорить о  чем-либо близком жизни той
страны, по которой путешествовала.
     Невельскому  стало  жаль ее. Элиз щебетала и жеманилась, и видно  было,
что старалась сделать приятное. А  ему казалось, что  у нее на душе не может
быть легко, что вся эта фальшь не так ей приятна.
     Ее тон переменился и  она искренне оживилась,  когда  разговорились про
концерты в Сибири.
     -  Я  нашла  здесь  прекрасную  публику.  У  меня  было  совсем  другое
представление об этой стране. В Ялуторовске на мой концерт  пришли ссыльные,
ваши  бывшие  князья  и  графы,  отбывающие  здесь  наказание. Они  захотели
поблагодарить  меня. Я  познакомилась с месье Якушкиным и  с  месье Пущиным.
Потом  я  познакомилась с их милой  хозяйкой,  мадам Мешалкиной. Простая, но
прелестная женщина!  Я никогда не  встречала людей  прекраснее.  Вы  знаете,
капитан, Берлиоз говорил мне, что он нигде не видел такой отзывчивой публики
как в России. Мне кажется, то же самое  ив  Сибири, хотя  тут совсем  другая
страна.  В  Иркутске  тоже  много ссыльных! Я  не знаю, есть ли  ссыльные  в
Красноярске, но мне тоже очень нравится этот город!
     Рассуждения   ее  были   немного  смешными,   но   капитан   слушал   с
удовольствием. Несмотря на жеманность и деланные улыбки, Элиз была настоящая
артистка и труженица великая. Он рассказал  ей про концерт, на котором был в
Вальпараисо. Разговорились про Америку.
     - Вот страна, в которую меня не влечет! Там нет искусства...
     - Но оно развивается...
     - Да, может быть. Но пока, как пишут, это страна сильных простых людей:
плотогонов, лесорубов, пастухов...
     "Муравьев ужасно ошибается, если думает, что ее всякий может целовать,-
думал  Невельской.- Почему он  так сказал?  Он не  уважает  ее?" Было  очень
неприятно,  что губернатор,  такой  прекрасный н умный человек, так ошибочно
судит.
     Ему  казалось,  что  если  отбросить  служебные  соображения  и  прочие
предрассудки,  то   и   Элиз  со  своим   страдивариусом  тоже   была  здесь
землепроходцем,  первооткрывателем,  Куком  или  Лаперузом  в  своей  сфере,
настоящим товарищем и ему, и Мише, и всем...


Глава 21 КАЗАКЕВИЧ

     Нayтpo губернатор вызвал  к  себе старшего офицера "Байкала" лейтенанта
Казакевича.
     - Прошу вас садиться,- сказал он.
     Казакевич -  плотный и  коренастый, с короткими усами и  узкими низкими
бачками. Он почувствовал, что предстоит серьезный разговор.
     Муравьев пристально посмотрел в глаза Казакевичу.
     - Прошу вас иметь  в  виду и помнить,- быстро и резко  сказал  он,- что
все, что тут будет сказано, вы обязаны хранить в тайне.
     - Слушаюсь, ваше превосходительство! - ответил Казакевич.
     Муравьев помолчал, кусая ус и хмуря брови.
     -  Мне  сделан донос, что открытия,  совершенные  капитаном Невельским,
ложны.
     Губернатор быстро обежал  взором лицо Казакевича, мундир и руки и снова
уставился в его лицо. Муравьев не лгал, такие сведения  действительно были у
него, и Казакевич это сразу понял.
     Петр  Васильевич  -  не  робкого десятка, в  его квадратной  голове и в
коренастой фигуре были и воля и сила.
     -  Ваше превосходительство! Как участник описи,- не торопясь  заговорил
он,-  я  готов  под  присягой  заявить,  что  все  сведения,  представленные
капитаном, чистейшая правда.
     Муравьев сощурился.  Он  сам понимал  это. Когда  в каюте  на "Байкале"
Невельской рассказывал об исследованиях, присутствовали все офицеры судна, и
все были в восторге, и, будь сведения Невельского ложны,  они по-другому  бы
себя держали.
     -  Вы  можете  ручаться  мне, что все  открытия и  все  карты верны.  -
приподымая угол рта, спросил он.
     - Да, ваше превосходительство, я готов поручиться! Я совершенно уверен,
что открытия верны. Муравьев молчал.
     - Хорошо, я верю вам! - сказал он наконец.
     Ему  понравилось,  что офицер  не  дрогнул,  не  побледнел,  а  говорил
совершенно спокойно.
     143
     -  Расскажите  мне  подробно,  как  происходили  исследования,-  сказал
губернатор- Я хочу,  чтобы все  это вы  мне рассказали,-  делая ударение  на
слове "вы", сказал он.
     Казакевич обстоятельно рассказал о ходе открытий.
     - Что вы скажете о Невельском? - спросил губернатор.-• Я много слышал о
вас и вам верю.
     Казакевич ответил, что Невельской отличный командир и  на хорошем счету
у его высочества великого князя Константина и его светлости князя Мешинкова.
     - Л ваше личное мнение?
     - Он мой старый товарищ,- чуть дрогнув взором, ответил
     офицер.
     Губернатор замолчал. "Ага,- подумал он,- тут что-то есть.
     Нет дыма без огня..."
     Ему  нужен был  человек,  который  знал бы  всю  подноготную и слабости
Невельского и который в душе был бы обижен на него,  хоть немного  завидовал
бы.
     -  Я могу предложить  вам службу в Иркутске.  По особым  поручениям. Вы
будете  вести подготовку важнейших мероприятий.-  II,  не  дожидаясь ответа,
губернатор сказал: -Подумайте об этом и дадите мне ответ в Иркутске.
     Губернатор встал, холодно поблагодарил Казакевича  и  попрощался с ним,
еще раз предупредив, что язык надо держать за зубами.
     Выйдя от губернатора, Казакевич подумал, что с таким  человеком служить
можно.  Разного начальства Казакевич  насмотрелся за  свою  жизнь вдоволь  и
Муравьева не боялся...
     Старший  лейтенант  "Байкала"  -  старый   товарищ  Невельского,  но  в
плаванье, когда  люди Целый год вместе и оба молоды и один не ищет поддержки
другого,  часто  мнения их  расходились.  Вообще у  Невельского  не было, по
мнению Петра Васильевича, тех привычных в начальствующих лицах качеств, как,
например, у Муравьева.
     Невельской из корабля  устроил  какой-то  парламент. Каждый  мог подать
голос  и  спорить, а вот,  бывало,  принимая  вахту у  старшего  лейтенанта,
поступал невежливо, словно до него пес вахту сопляк. Бывало, натянув фуражку
покрепче, оглядывал он взором паруса с таким видом, словно собирался  набить
всем морду за непорядок. Бывали случаи, что, если судно шло фордевинд, вдруг
менял курс, переводил его бейдевинд, а то
     144
     добавлял  косых парусов, убирал прямые  или велел зарифить. (ловом, или
прибавлял  или  убавлял  парусность,  но редко когда продолжал идти так, как
шли.
     "Зачем он уж так себя выставляет?" - обижался Петр Васильевич.
     Похоже  было, что  Невельской  показывает этим, что  управлять кораблем
может  только  он  один, хотя  никогда  капитан  не сказал укоряющего слова.
Напротив,  как знал  Казакевич, Невельской всегда  на него  надеялся как  на
каменную гору.
     Казакевич знал, что Невельской совсем не собирался его унижать,  что он
таков  с  ранних лет,  всегда все  делал по-своему,  не  задумываясь о  том,
нравится ли  это окружающим  или  нет. Но  именно это Казакевичу  совсем  не
нравилось.  Несмотря па  демократические  замашки Невельского,  в  нем  было
большое упрямство и бесцеремонность. Но офицеры-то, и команда, и иностранные
лоцманы не знали  его странностей и видели лишь недоверие  капитана к своему
старшему лейтенанту.
     Правда, Петр Васильевич был послан к устью Амура и первым вошел в него.
Теперь иногда его до глубины души возмущало, если открытие Амура приписывали
целиком Невельскому.
     По  всем этим причинам  внимание  Муравьева  пришлось ему  но душе.  Он
слыхал,  что  губернатор,  если  хочет  с  кем-нибудь  служить и  собирается
приблизить человека, для начала всегда дает острастку... Поэтому происшедший
разговор показался ему многообещающим.
     Он пошел на квартиру к Невельскому.
     -  Какие дочки  хорошенькие у твоей хозяйки, ты  тут  еще  влюбишься, -
заметил он Геннадию Ивановичу.
     Разговорились  о тех же делах, про которые Геннадий уже говорил и с ним
и с Муравьевым,- как занимать устье и спускать по Амуру экспедицию.
     - И я  тебе скажу,  Петр, что ты  самый  подходящий  человек для этого!
Только  ты  можешь  быть начальником над  сплавом  и первый займешь край. Ты
первый  вошел  с  устья,  а  теперь  спустись но реке до  того  места,  куда
поднялся! -  засмеялся Геннадий.- Дело  это, конечно, далекое  и  не так все
просто  сделать, но я снизу,  а  ты сверху, и мы  встретимся с тобой,  Петя,
где-нибудь на  устье Уссури. Соглашайся, брат, на  предложение Муравьева. Но
ставь условием, чтоб были пароходы. Строй  их сам где-нибудь на Шилке. Ты же
строил "Байкал", опытность у тебя
     145
     есть,  Петя.  Чтоб у Ангуна  пройти с гудками, чтоб видна была техника,
чтоб мы появились на Амуре не как дикари, не с тем же оружием и не па тех же
лодках, что двести лет  тому назад Хабаров. Ведь нынче побережье Китая всюду
посещается пароходами. Подумай, Петя!

Глава 22 ОБЪЯСНЕНИЕ


     - Нет, Алексей Иванович, позвольте, позвольте, я не согласен с тем, что
вы говорите, что  мужик Чичикова убежит. Русский человек способен ко всему и
привыкает ко всякому  климату.  Пошли  его хоть  в  Камчатку,  да дай только
теплые рукавицы, он похлопает руками, и пошел рубить себе новую избу.
     Н Гоголь, Мертвые души.
     Длинные каменные крылья здания  Якутской  духовной семинарии, казалось,
вросли в землю. У толстой стены, из глубины наметанных к ней снегов, торчали
толстые березы. Иней обметал их редкие тяжелые ветви. А в небе, из-за крыши,
сверкал позолоченный крест миссионерской церкви, и ледяной  ветер  тянул над
ним по яркой сини белые редкие тенета.
     Попы, чернобородые  и безбородые, с  якутскими,  тунгусскими п русскими
лицами, прошли за  низкие  ворота проводить генерал-губернатора.  Его  ждали
открытые сани,  запряженные  рысаком. Муравьев снял  шапку, перекрестился на
икону;  в низкой  арке каменных ворот, не надев шапки, велел Струве, который
тоже перекрестился, садиться, а сам простился с попами.
     Струве замечал перемену  в генерале. Что Муравьев  не верил в бога, это
знали  все его  окружающие. Не  так давно он не обращал никакого внимания на
духовные   учреждения.   Перемена  произошла,  кажется,   после   встречи  с
Иннокентием, о  котором  несколько  раз заходила  речь в  эти  дни, так  как
губернатор сочувствовал идее преосвященного о переводе епископской кафедры в
Якутск из Аляски.
     146
     Струве  признавал,  что Иннокентий  замечательный  человек.  Но ему  не
нравилось,   как   язвительно   старик   именовал   "лютеранами"    деятелей
Российско-Американской компании. Это больно задевало Струве...
     Вообще,  если что-нибудь не сходилось в  понятиях  Струве,  он  мучился
жестоко.  Так  было  и на  этот раз.  Он  не  вытерпел  и  сказал  по дороге
губернатору:
     - Николай Николаевич, я глубоко чту преосвященного  Иннокентия,  но вот
мне совершенно  непонятно, почему он  так неприязненно  отзывается о  лицах,
возглавляющих Компанию?
     У Муравьева мерзло лицо, но закрываться пли отворачиваться он не хотел.
А рысак набавлял хода, и встречный ветер все крепчал.
     - Потому  что в Компанию налезли все кому не лень! - грубо, но спокойно
сказал  губернатор.-  Заправилам  Компании  дороже  собственная  шкура,  чем
интересы России. Они готовили  подставное лицо  из Завойко, чтобы плясал под
их дудку, но Завойко не дурак и ушел ко мне.
     Редко Муравьев высказывался так  прямо, как сегодня.  Струве боготворил
его и не  смел  подумать,  что  генерал неправ. Но,  и  обучаясь в Дерпте  и
воспитываясь в своей  семье, он  усвоил совершенно  противоположные взгляды.
Как  больно знать, что люди, которых уважаешь и даже любишь, так презирают и
ненавидят все  то,  во  что  приучен  верить  с  детства.  Вопрос,  заданный
Муравьеву, не разрешил его сомнений.
     - Погубят и флот и Компанию! Чудовищная рутина! - добавил Муравьев.
     Но   главной   причиной  его  раздражения   и  озабоченности  были   не
космополитические  воззрения  Струве,  не  ионы  и  немцы  и  не  устройство
епископской кафедры в Якутске. Все это были лишь дополнительные поводы.
     Сегодня он готовился внутренне к серьезному разговору с Невельским. Тот
сказал  вчера, что  хочет представить новые  доказательства в  защиту  своих
проектов; он, кажется, по наивности своей еще считает сплетнями то, что было
в самом деле решено,  и,  видно, не  понимал, что  дело  с  Камчаткой вполне
серьезно,  надеялся,  что  все повернет согласно  своим  "идеям". Следовало,
видно, прямо и откровенно ему все сказать,  тем более что изменить он ничего
не мог, а считаться с решением губернатора обязан.
     "Показать,  что я ценю его труды  и планы, но, к сожалению, па этот раз
они совершенно неосуществимы". В глубине души
     Муравьев был сильно озабочен.  Казалось  ему временами, что Невельской,
быть может, и прав, и это его огорчало.
     Рысак  остановился. Струве  спрыгнул.  Муравьев,  с багровым от  мороза
лицом, прошел в дом.
     Губернатор  поздоровался  с  Невельским и прошелся  п