.
     Дамы с Мазаровичем и  Струве уехали вперед. Когда губернатор и  капитан
подъехали  ко  дворцу,  кучера отводили пустые сани,  на которых  те, видно,
только что подкатили.
     Невельской  вылез вслед  за  хмурым  губернатором,  лица которого он не
видел, но чувствовал, что настроение у него неважное.
     - Мне бы необходимо было поговорить с вами сегодня.
     -  Да,  пожалуйста...   конечно,-  мягко  ответил  губернатор,  как  бы
извиняясь за  свое  дурное  настроение.- Мы проведем  вечер  наверху втроем.
Подымайтесь к ужину, сегодня больше никого не будет...
     Утром за кофе Катя сказала:
     - Я всю ночь видела  во  сне господина Невельского. Да... И слушала его
рассказы.  Это  неповторимо!  Какой   все-таки  огромный  мир  открыт  перед
мужчиной!  Я  теперь все  время  думаю  об этом. Как  бы ни  были  прекрасны
творения Жорж Санд, но все-таки мы так ограниченны... Как жаль!
     - Ты впечатлительная, и во всем виноваты твои нервы, мой Друг.
     - Ах, нет, тетя, это не нервы!
     -  Посмотри, как  тяжело пришлось Екатерине Николаевне! Поверь, все это
прекрасно выглядит в салоне, а не на самом деле.
     220
     221
     - Нет, это прекрасно и в самом деле,- мечтательно сказала Катя.
     - Ты не знаешь жизни, моя милая.
     - Я теперь буду читать о путешествиях... Я перерыла все наши книги и не
нашла ни одного морского романа.
     "Если  бы  я была мужчиной,- думала Катя,- сколько бы энергии, кажется,
могла бы выказать".
     Сегодня утром ей хотелось плакать от мысли, что этого никогда не будет.
Правда, все это лпшь разговоры в салонах, фантазии. Так обидно!
     Дядя  сказал, что надо  быть  безумцем,  чтобы отважиться  по  нынешним
временам пойти на  такое  открытие без  императорского  повеления,  которое,
правда,  пришло, но позже. Впрочем, он говорил, все  хвалят за  это Геннадия
Ивановича.
     Светлая столовая с  высокими  окнами  выходила  на балкон  и в  сад. На
стеклах по  ледяным узорам пятнами пробивается  раннее солнце. Кое-где  окна
оттаяли,  и видно, что  балкон  завалило  снегом  и дверь  приперта  высоким
сугробом; сквозь  незамерзшую верхнюю часть  окон видны деревянные, обросшие
инеем столбы, державшие крышу.
     - Во  всех  вчерашних рассказах капитана есть глубокий  смысл! - сказал
дядя.- Все они об одном и том же - об энергии и деятельности иностранцев и о
нашей бездеятельности.  Он  не  зря рассказывал про Вальпараисо и Гаваи,  он
говорит  об апельсинах,  а  осуждает  всю  нашу тихоокеанскую  политику.  Он
умница. Недаром Николай Николаевич ушел задумавшись.  По сути дела, Геннадий
Иванович совершил  первый  и самый  важный шаг к  тому, чтобы Россия вошла в
общение со всеми государствами, лежащими на Тихом океане. И в то же время он
великолепно  видит все  опасности,  таящиеся  в этой  отваге  калифорнийских
золотопромышленников  и  в  разных  там успехах  американских  негоциантов в
Вальпараисо.
     Владимир Николаевич и Николай Николаевич давно в дружбе. К  тому же они
родственники. Родной брат Николая Николаевича женат на родной сестре Варвары
Григорьевны. Зарин и Муравьев вместе служили в Балканах у генерала Головина.
Владимир Николаевич знал характер Муравьева и  уловил  в нем вчера  тревогу,
когда  тот слушал рассказы Невельского.  У  Зарина тоже  были  несогласия  с
Николаем Николаевичем по  многим  вопросам, в  том  числе и из-за  того, что
Муравьев выказывал себя покровителем ссыльных. Тем более Владимир Николаевич
сочувствовал Невельскому.
     222
     раскрылись! - гордо вскинув голову, сказала младшая сестра.- Все завесы
должны упасть.
     - Да, он должен все раскрыть! - согласилась Саша.
     - Какое  странное название,-  через некоторое время  заговорила  Катя.-
Аму-ур! Ты знаешь, мне всегда казалось,  что с этим  названием  в моей жизни
будет связано что-то!
     - Наташка, ты балда и опять фантазируешь,- чуть пожав  плечами, сказала
старшая сестра.- Ведь ты  говорила, что у  тебя  в жизни что-то должно  быть
связано с Парижем.
     - Да! И с Парижем!
     - Это только так кажется, потому что тайна! Тайну всегда хочется знать,
и ты помни это. Будь сама тайной.
     - Amour - всегда  тайна... Поговори с дядей,  не может ли  он попросить
господина Невельского...
     - Не можете ли вы, дядя, попросить господина Невельского рассказать нам
о  своем  путешествии к устью Амура?  - спросила в тот же день Саша, глядя в
глаза Владимиру Николаевичу.
     - Мы хотим знать, что такое Amour,- лукаво подтвердила Катя.
     Дядя ответил, что  Невельской,  пожалуй, затруднится, хотя,  конечно, в
кругу своих, и если не будет господина Ахтэ...
     -  Ведь Ахтэ вчера  пристал к нему опять, а  потом подходит  ко  мне  и
говорит  с  раздражением - зачем он,  мол, скрывает то,  что  известно всему
городу.
     - Неужели знает весь город?! - воскликнула Катя и всплеснула руками.
     - Тебе он нравится? - ревниво спросила ее Саша,  когда они были в своей
комнате.
     - Да. А тебе? - в свою очередь ревниво спросила сестра...
     - Ах, Ворон! Напишу ей завтра же! Прелесть Ворон! Надо узнать, где она.
     - В Галиче.
     - Это он сказал? - Да.
     - Где это Галич?
     - Ах, ей-богу, не знаю.
     - Какая-то глушь!
     223
     - Бедный Ворон!
     - А как смотрел вчера на тебя Мазарович,- улыбнувшись, сказала Катя.
     - Да? - обрадовалась Саша.- Так и надо! Я еще буду загадкой!
     Вечером  собрались  гости   -  Струве,   Ахтэ,   Молчанов,  Невельской,
Мазарович, Казакевич, Гейсмар и старый холостяк доктор Персии.
     Оказалось, что Невельской преотличный танцор, легкий, пылкий. Как часто
бывает  с людьми, у которых избыток жизненных  сил, он загорелся при  первых
звуках фортепиано. В кадрили он затмил даже горячего Мазаровича.
     Заехал  Муравьев.  Он  обрадовался,  что  капитан  пляшет  так  весело,
полагая, что человек, который  увлекается танцами, не  очень  упрям и вообще
покладистый...
     Муравьев уехал рано и увез с собой Ахтэ и Молчанова. Вскоре  откланялся
доктор Персии.
     Катя  с  сестрой,  со  Струве и  Невельским  оказались  в одной из двух
маленьких гостиных, расположенных по обе стороны зала.
     В этот вечер Невельской долго и с жаром рассказывал обо всем, о чем его
просили.
     Теперь гиляки казались для Кати самым интересным народом на свете, куда
более занимательным, чем кавказцы у Лермонтова и Марлинского, а Амур чуть ли
не обетованной землей.
     О морских корсарах  она читала  и прежде у Купера, но тут перед ней был
человек, который сам чуть ли не сражался с ними.
     -  Ах,  дядя! Он посрамлен! Полная победа! -  воскликнула  Катя,  когда
Невельской уехал.
     Сестры гордо переглянулись.
     - Теперь для нас нет тайн. Я счастлива... А ты? - Да!
     Катя  бросилась  к  роялю и,  откинув  голову  назад,  сильными ударами
заиграла торжественный вальс,  тот самый, что в шестнадцать  рук  на четырех
инструментах  играла она с подругами в Смольном  на  выпускном вечере, когда
приезжал царь. Как бы она хотела,  чтобы все ее подруги были сегодня здесь и
слышали то, что услыхала она! Чтобы все видели,  как он говорил и как он все
время смотрел на нее...
     224
     Оборвав игру, она вскочила и сделала несколько туров по  паркету, потом
схватила сестру, с гордым  видом усевшуюся  было в кресло,  и  увлекла  ее с
собой. И та  поддалась, как она всегда соглашалась на все затеи  своей милой
Кати.

Глава 29 У ВОЛКОНСКИХ

     Для них я портреты людей берегу, Которые были  мне близки, Я им завещаю
альбом - и цветы С могилы сестры Муравьевой, Коллекцию бабочек, флору Читы И
виды страны той суровой; Я им завещаю железный
     браслет...
     Пускай берегут его свято: В подарок жене его выковал дед Из собственной
цепи когда-то...
     Н. Некрасов, Русские женщины ("Княгиня М Н. Волконская").
     Однажды за обедом губернатор спросил у капитана:
     - Так вы едете сегодня к Волконским?
     - Да, мы приглашены вместе с Бернгардтом Васильевичем и будем сегодня у
Марии Николаевны.
     Муравьев  желал, чтобы капитан несколько рассеялся, увлекся  обществом,
чтобы  в  нем стихла хотя  бы  на  время  страсть деятельности.  "Хоть бы он
влюбился, что ль".
     - Я хочу вам дать новое поручение.
     - Слушаю вас, Николай Николаевич.
     - Там будет Сергей Григорьевич. Вы еще не знаете его?
     - Нет, Николай Николаевич, я еще его не видал.
     - Это  прелюбопытнейшая  личность, доложу  вам. Я  глубоко его  уважаю.
Теперь это  совсем другой человек, не такой, как прежде. Он сожалеет о своих
поступках. Так, по  крайней  мере,  считается...- добавил Муравьев шутливо.-
Так вот,  езжайте к  ним и кланяйтесь  от меня Марии Николаевне, ни  в  коем
случае не дайте им повода считать,  что их положение имеет для  вас какое-то
значение...  Да,  кстати, жена  нездорова  и  не  будет  там,  извинитесь...
Сделайте  им  сюрприз. Они ждут вас, чтобы вы кое-что рассказали их любимому
сыну, и, конечно, сами ни о чем не спросят.  А вы улучите миг  и  расскажите
старику,  что  представляет собой устье Амура.  Там, верно, еще будет Сергей
Петрович Трубецкой, так уж ублаготворите их.  Разговаривайте  в  обществе  о
том,  что  придет  в  голову: про экзотические страны, как для дам и девиц у
Зариных, что-нибудь про Южную Америку. Л потом  старикам  отдельно.  С  вами
Струве?
     - Да...
     - Ну и прекрасно. Он там как свой.
     Геннадию  Ивановичу  очень  хотелось  поехать  сегодня  к Волконским  и
потому, что он слышал много об этих людях, и потому, что в душе его  было то
волнение, которое  не стихало  с  тех  пор, как  в  первый  раз увидал Марию
Николаевну. К тому же Екатерина  Ивановна с сестрой  и теткой сегодня должны
быть у Волконских. Обещан музыкальный вечер и вообще много интересного.
     Муравьев разговорился и немного задержал его.
     -   Мария  Николаевна   -  человек  очень  своеобразный  и   необычайно
деятельный. В доме все  держится  на ней,  а Сергей Григорьевич считается  у
меня живущим в ссьпке в Урике  - деревне, неподалеку от которой вы проезжали
по якутскому тракту. А жена его здесь, и он как бы приезжает сюда погостить,
но на самом деле всегда живет в Иркутске, я сделал  им  это послабление. Моя
жена очень  дружит с  Марией Николаевной, бывает часто у  нее. Там постоянно
все мои чиновники. Страсть  Марии Николаевны - ее дети... Иногда ей западает
в голову что-нибудь ужасное, и тогда нельзя  дать ей утвердиться в домыслах.
Прошу вас, не подавайте ей никакого повода к беспокойству.
     Муравьев сказал,  что поскольку Сергей Григорьевич считается  живущим в
ссылке в Урике с правом приезжать в  Иркутск, он и устроился в пристройке. А
иркутские обыватели из  этого вывели, что жена  его  отселила,  чтобы он  не
портил ей общества.
     - Должен вам сказать, что ссыльные вообще всегда живут в тревоге. Вдруг
иногда среди них пройдет какой-нибудь слух, что их высылают из  Иркутска или
снова  хотят  заключить  в тюрьму, и они сразу всколыхнутся. Обычно  поводом
служат какие-нибудь  внешние события. У меня ведь много разных ссыльных, и в
этом все одинаковы. Правда, Сергея Григорьевича  Волконского, кажется, ничем
нельзя  удивить  по  причине  выработанной  им  своеобразной  философии.  Он
убежденный народо-
     226
     любец и противник современного  общества, но, конечно, политики тут нет
ни  на йоту,  подкладки никакой. Они  образованные, умные  люди, но  живут в
вечном беспокойстве.  Может быть,  по-этому  и  родилась такая  философия, и
теперь  лично ему  не за-грозишь. Он стал как  настоящий русский мужик... Вы
увидите... Так поезжайте! Да помните мои советы. А впрочем,  мотайте  на  ус
все, что  там  будет  говориться,- добавил губернатор,  хитро прищурившись.-
Хотя они ведут себя  безупречно  и  я уже написал царю, что они теперь самые
верные и примерные из его подданных, но мое дело поглядывать за ними.
     "Что это он опять понес?-подумал Невельской.- Однако получается, как  с
Элиз, когда он сказал про нее в Аяне черт знает что! Что же он думает, что я
шпионить  за ними стану? Черт знает, как в  нем  все это уживается  рядом  с
благородными идеями! Или он для отвода глаз говорит, на всякий случай..."
     Невельской шел вниз озабоченный и удрученный.
     Накануне у Невельского с Муравьевым опять наверху  шел спор  до поздней
ночи, и они опять ни до чего не договорились.
     За ним зашел Струве.
     - Так едем, Геннадий,- сказал Бернгардт.
     Явившись к  себе  поздно ночью в сильном  волнении,  капитан  выпил  со
Струве  на брудершафт.  Он  так  и заявил  Бернгардту, что хочет напиться за
здоровье всех родных.
     ...На  улице падал  снег. Струве говорил,  что  у Волконских прекрасные
дети, что Мишу с большим трудом три года тому назад приняли в гимназию и что
теперь,  когда он  закончил  ее с золотой  медалью и  поступил  на  службу в
канцелярию губернатора, перед  ним открыта карьера. Он добавил,- капитан это
слыхал уже не раз,-  что  дети ссыльных  лишены  дворянства  и  должны  быть
записаны в крестьянское сословие.
     Струве сказал, что он у Волконских частый гость.
     В  переулке у  двухэтажного  серого  деревянного  дома  тротуар  широко
расчищен и снег сложен аккуратно. Тут же пустые санки, покрытые досками,  на
которых, видимо, вывозили снег, так как часть снежной горы срезана и  из нее
стоймя торчала  деревянная лопата.  Рослый старик  спокойными,  размеренными
движениями подметал  метлой  тротуар, ступая медленно и  твердо.  На нем был
полушубок и валенки.
     - Как метет аккуратно,- заметил Невельской, обращаясь  к Бернгардту, но
тот шепнул ему в ответ тревожно:
     - Да это сам князь Сергей Григорьевич!
     Санки остановились, и Струве выпрыгнул, за ним и капитан.
     Рослый  старик  с  седой  окладистой  бородой, держа  метлу прижатой  к
полушубку  и глядя  зоркими глазами,  выпростал  из  рукавицы руку и, слегка
наклонившись всем корпусом, подал ее Струве.  Невельской был представлен тут
же.
     Услыхав его фамилию, старик не стал кланяться, а,  напротив, выпрямился
по-военному, глаза его взглянули строго и властно, как бы начальнически, п в
человеке  с метлой  вмиг  явился князь и генерал. Волконский  подал капитану
свою сильную, тяжелую, как гиря, руку и повел обоих молодых людей в ворота.
     - Дворник мой заболел, а никто не  может как  следует  вымести,- сказал
Волконский.
     Вошли в калитку. Кучер открыл ворота и стал вводить лошадей.
     Двухэтажный дом  Волконских сложен из громадных  лиственничных бревен и
выкрашен  в  светло-серую  краску,  которая  днем  очень  идет к его широким
светлым окнам.
     По краям дома на улицу выходят два  огромных окна, выступающих из стены
в виде  фонарей  со  стеклами  с  боков  и спереди и с резьбой внизу  в виде
стеблей  с листьями, так что они  кажутся  стоящими  на  изящных подставках.
Подъезд  к дому - во  дворе, куда завели лошадей  и  куда  гости вошли через
калитку. Здесь плоский фасад, широкие тройные итальянские окна со ставнями в
нижнем и без ставен в верхнем этаже. В дальнем от ворот конце дома - крыльцо
под огромным тяжелым навесом. Взойдя  на него через широкие  двойные  двери,
попадешь в сенцы с окошечками по бокам; потом пойдут какие-то  коридорчики с
боковыми дверцами и опять с окошечками.
     Дом красивый, богатый по виду, с ярко  освещенными в этот час окнами, с
легкой оригинальной резьбой - пример простоты и своеобразия. Но поставлен он
с расчетом на  внезапный приезд жандармов или полиции. Поэтому нет дверей на
улицу, а их место заняли окна, и парадное во дворе, и множество коридорчиков
и закоулков, и можно заранее видеть, кто приехал.
     Пока постучат в ворота, пока  откроют  калитку, пока пройдут через весь
двор  мимо  всего дома,  под  окнами,  которые  в  верхнем  этаже не закрыты
ставнями ни днем,  ни  ночью, пока  им  откроют  дверь, потом немало времени
пройдет в закоулках...
     ...Напротив  дома через улицу  - церковь. За нею видны остатки тайги, а
вдали  молодой  сад,  рассаженный  другим   ссыльным  -  Сергеем  Петровичем
Трубецким. На виду крыша его дома с затейливой резьбой, с двумя крыльцами, и
выше молодых деревьев подымается мезонин с сугробом на крыше.
     228
     Невельской  уже  слыхал  от  Бернгардта  и  от  других чинов-пиков, что
Трубецким  отлично видны окна  дома  Волконских и будто тут существует целая
система  сигнализации.  Какой вспыхнет  свет  ночью, как  отдернуты занавеси
днем, как и какое окно приоткрыто летом - все  имеет  значение.  Над  садами
друг другу  передаются  новости, как  по телеграфу.  А  иркутские  обыватели
утверждают,  будто  бы между  двумя домами  под  землей  проложен  настоящий
телеграф.
     Волконский провел гостей через сени и узкие коридорчики. Появился лакей
и  стал принимать шубы. Тем  временем сам князь снял  полушубок  и остался в
простой серой русской рубашке,  подпоясанной простым кушаком.  Рубаха эта, в
сборках, падала чуть ли не до колена.
     Он разгладил бороду и любезно пригласил гостей в комнаты.
     Вслед  за хозяином они вошли  в просторную залу в пять окон, обведенную
низкой красной панелью и обставленную мебелью красного дерева, с клавесином,
большой  люстрой и с портретами детей на  стенах. Между  ними - великолепный
портрет Марии Николаевны в юности,  с тучей черных локонов под легким газом,
со свежим сияющим лицом.
     Мария Николаевна быстро  вошла в залу  к гостям. Она в платье  из синей
тафты, с гипюровым воротником. Сегодня она  казалась повеселей,  чем в  доме
губернатора. Глаза те же,  что и  на портрете,- блестящие  и черные, яркие п
крупные,  как  смородины;  лицо  стало  длиннее,  губы  шире, суше и темней,
жестче, уж без припухлости, но лицо еще молодое.
     Портрета  хозяина  нигде  не  видно.  Геннадий  Иванович  вспомнил, что
недавно был разговор, что шведский художник Мозер пытался писать декабристов
и за это получил от Зарина приказание выехать из  Иркутска в течение  десяти
дней.
     -  Екатерина  Николаевна  просит  простить ее,-  сказал  капитан  Марии
Николаевне,- она нездорова и не будет сегодня.
     Он  заметил,  что  черные  глаза  Волконской  на миг  вспыхнули  как-то
странно. Но тут же Мария Николаевна любезно улыбнулась.
     - Очень жаль... Мы так ждали ее,- сказала она обычным тоном, с оттенком
грусти.
     Сергей Григорьевич потому и пошел мести тротуар, что ждал капитана. Чем
старше  он становился,  тем сильнее  прежнего, часто  до слез, волновали его
проблемы, не касающиеся его лич-
     229
     ной  жизни, а имеющие общее значение  для всех людей, а также  чьи-либо
благородные  подвиги  и случаи самопожертвования.  Быть  может, он  видел  в
действиях капитана что-то похожее на свои поступки в молодости.
     Он слыхал про Невельского и знал суть его  секретного  поручения. Когда
Муравьевы приехали из Иркутска и он услышал  об открытии, то пошел к жене  и
спросил  ее прежде всего,  что  за род Невельских, откуда они происходят, не
слыхала ли она прежде о них.
     -  Нет,  не  слыхала никогда,-  ответила Мария Николаевна.- Но  Варвара
Григорьевна говорит, что племянницы ее учились вместе с одной из  Невельских
в Смольном.
     Князь полагал, что в Смольный нынче принимали всяких.
     Но на  другой день Мария Николаевна узнала у Муравьевых, что Невельские
- древний русский род, дворяне средней руки из Костромы.
     - Ах, из Костромы! - сказал Сергей Григорьевич.
     Это уже была  хорошая рекомендация.  Предки Невельского в прошлом  были
выходцами из Западной России, из-под Невеля, оттуда п фамилия.
     Вообще   Сергей   Григорьевич   очень   сожалел,  что  старая   русская
аристократия давала мало деятельных людей. Но сейчас он тревожился за судьбу
великого  дела, которое Николай Николаевич  поручал Невельскому.  Как он там
сумеет все сделать? Как подойдет к населению и к китайцам? Не подражатель ли
он  англичан,  не  русский  ли  немец?  Что  он за  человек?  Если  он моряк
прекрасный, но  как  человек низок,