за  ними  далеко-далеко, там,  где
чернела сплошная тайга, поблескивали огоньки.
     - Вон Иркутск видать,- сказал ямщик, показывая туда.
     - Так это и есть Веселая гора? - воскликнул Невельской.
     - Как же! Она!
     Место действительно было веселое.
     - Ну, теперь держитесь, ваше высокоблагородие,- сказал ямщик и покрепче
натянул вожжи.
     Кони  зарысили.  Кошевка стала быстро  спускаться,  а дремучий  лес  из
вековых сосен сразу, как чудом, поднялся по обеим сторонам дороги.
     -  Тут,  на Веселой, шалят, грабят  купцов,- спокойно заговорил ямщик.-
Самое любимое у них место.
     Временами правая стена леса исчезала, дорога выходила к обрыву, и снова
на несколько мгновений открывался веселый вид  манивших к себе огней и косые
черные полосы леса на горных отрогах, а потом сани снова опускались в лесную
ложбину, а приподнявшийся сосновый бор опять скрывал все.
     Кошевка  помчалась еще  быстрее,  и опять время от времени  открывались
внизу веселые огни.
     - Славный вид! - молвил капитан.
     Теперь уж видно много огней. Правее, тоже далеко, белел большой пласт в
лесах, как сугроб в траве.
     - А что это там виднеется? Река?
     -  Ангара! - отвечал сибиряк.- Нынче замерзла рано, уж переезд есть.  Л
когда, и в январе встанет, а перед пасхой пройдет.
     - А я слыхал, бывает, что вообще не становится?
     - Как же! Бывает и так... Впервые у нас? - вдруг спросил ямщик.
     - Впервые.
     Мужик на мгновение пристально взглянул на капитана, тут же повернулся и
усердно хлестнул по коням.
     "Какое  небо высокое  и звезды  яркие  необычайно,-  думал капитан.-  И
воздух  удивительный.  Да,  природа  здесь  иная  и, кажется,  другие  люди.
Конечно,  со  здешним  народом  Николай  Николаевич может  горы своротить. В
славном месте стоит у него столица..."

Глава 25 ГОРОД

     Случилось же так, что, как нарочно,  в  то время  пришли к  губернатору
разом две бумаги.
     Н. Гоголь, Мертвые души
     Сo Знаменской горы между мещанских домишек и длинных заборов, темневших
полосами по сторонам, спускалась целая вереница кошевок. В  морозном воздухе
звонко звенели колокольчики. Потом" кошевки ехали низом,  чуть  не вровень с
близкой  Ангарой. На  фоне  звездного  неба, па самом  берегу  ее  отчетливо
обрисовывался Знаменский монастырь  со  стенами, куполами  и  черным  садом.
Вскоре дорогу перегородила белая полоса снега. Это замерзшая речка Ушаковка,
отделявшая  Знаменское предместье от самого  Иркутска. Под стенами монастыря
она сливалась  с  широкой, как  степь,  Ангарой.  На  другом берегу Ушаковки
виднелся лес.
     - Тпр-р-ру-у! -  натянул  вожжи  бурят,  ехавший  навстречу  с  пустыми
санями.  Оба  ямщика  о чем-то перемолвились  по-бурятски,  затем  встречный
прыгнул  в  свои сани  и,  бешено  захлеставши  по коням, помчался  вверх на
Знаменскую гору. Кошевка Невельского двинулась через Ушаковку.
     При свете звезд  навстречу надвигалась сплошная  черная стена деревьев,
сквозь которую лишь кое-где проглядывали редкие огоньки.
     - Так где же город?
     -  А вот мы и в городе,- отвечал ямщик.- Это сады,- сказал он, кивая на
деревья за Ушаковкой.
     169
     "Сады? - подумал Невельской. Давно  он не слыхал самого  этого  слова.-
Кажется, настоящий город".
     -  А вон  мельница, ссыльный выстроил,-  говорил  возница, показывая на
что-то черное.
     Пересекли  речку и  въехали в небольшую узкую  улочку.  Она  вывела  на
пустырь.  Справа  появился  какой-то  длинный  деревянный  дом,  похожий  на
казарму. Дальше - огромные каменные ворота другого  дома, скрытого где-то  в
глубине  двора  за  каменной оградой.  У соседнего  двухэтажного  дома  были
освещены  пять  полукруглых, по-видимому, зальных, окон на втором  этаже так
ярко,  что на улице  светло. Остальные  окна темны,  а в  нижнем  этаже,  за
палисадником,  закрыты  ставнями,  сквозь  которые  пробивается  свет. Ямщик
гикнул, кошевка промчалась лихо и быстро, но Невельской запомнил и этот дом,
и столбы с фонарями у подъезда и приятно почувствовал, что попадает в родную
обстановку русского провинциального города.
     - Вот теперь погуляешь,- заметил молчавший всю дорогу Евлампий.
     Выбрались  на  главную  улицу.  Дома,  разделенные  длинными  заборами,
выступали из полутьмы.  Улица - прямая  и широкая  -  шла  через весь город.
Ехали долго. Город был низок, но просторен, строился с  размахом.  Все время
тянулись  длинные заборы, шатровые  ворота,  потом  пошли дома двухэтажные с
вывесками, потом несколько каменных.
     Капитан еще в Аяне наслышался  об Иркутске, да и прежде читал, что  тут
ссыльные  пользуются  уважением,  что  здешние  купцы  бреют  бороды,  имеют
библиотеки и ходят во фраках и что есть образованные чиновники.
     Справа  пошла белая  каменная стена. Вдруг город  оборвался, как лес на
Веселой горе. Открылась мгла, провал. Выехали на берег Ангары, невидимой, но
угадываемой.  Справа  -  решетка,  за  ней  сад  и  губернаторский  дворец с
колоннадой  и  фронтоном па Ангару и  с часовыми  на освещенном пятне снега.
Скрип полозьев  стих.  Офицеры,  вылезшие  из кошевок,  молча пошли в  своих
заиндевелых дохах следом за капитаном в огромные двери. Тут тепло, тишина, в
нишах по обе стороны лестницы усатые часовые. Сверху, по коврам, по лестнице
с золочеными  балясинами,  наложенными  как рельефы  на  сдвинувшиеся стены,
быстро сбежал Струве. Он обнял капитана и сказал:
     - Николай Николаевич давно ждет вас, Геннадий Иванович... Генерал будет
очень рад вашему благополучному прибытию, господа,- обратился он к офицерам.
     170
     Вызваны  были  два  дежурных  чиновника. Офицеров отправили  с ними  на
приготовленные квартиры. Бернгардт  провел капитана в одну из трех высоких и
обширных комнат левого  крыла нижнего этажа губернаторского  дома, в которых
жил он вместе с уехавшим в Петербург Мишей Корсаковым.
     На столике лежало письмо от Миши, в котором он просил дорогого Геннадия
Ивановича чувствовать тут себя как дома.
     Струве сказал, что Муравьев нездоров и уже  спит и что  он вообще  рано
ложится,- таков его обычай.
     Люди  быстро  подали  свечи,  воду,  белье.  Евлампий занялся  походным
хозяйством своего барина. В столовой  накрывали столик.  Струве  рассказывал
новости. Была одна важная и неприятная весть из Петербурга,  о ней Струве не
стал ничего говорить. Он желал обрадовать Геннадия Ивановича, окунуть в круг
городских интересов, рассказал, что в честь капитана и его спутников в новом
здании  дворянского собрания, которое только что построено, готовится  бал и
что  вообще  рождество  пройдет  очень  весело  -  иркутяне  любят  и  умеют
повеселиться.  Дамы  и  девицы  с  нетерпением ожидают приезда моряков, весь
город сбился с ног, все  желают гостей к себе.  Струве сказал, что он обещал
привезти капитана в дом к Зариным, у них прелестные барышни - племянницы, те
самые, о  которых  шла  речь еще в Якутске, да еще к  Волконским, Трубецким,
Запольским... Все рассказы Струве про  иркутскую жизнь были очень  приятны и
виды  на будущее заманчивы, и  капитан  непременно хотел всюду  побывать. Но
сейчас им  овладели  мысли  совершенно иного рода,  и  он тоном откровенного
признания сказал Бернгардту, что, по его мнению, Николай Николаевич  все  же
ошибается жестоко...  И он  стал пояснять...  Струве несколько  смутился, не
понимая,  зачем  Геннадий  Иванович  вносит такой  диссонанс в  их  приятный
разговор. Бернгардт  умело  уклонился  от деловой беседы  и рассказал  много
презабавного про здешнюю жизнь.
     Невельской понял, что некстати хотел заговорить про свое.
     Вдруг  во  тьме в  углу комнаты появилось  какое-то светлое пятно.  Оно
становилось все ярче, там появилась фигура с горящей свечой в руке.
     - Николай  Николаевич!  - сказал Струве тихо.- Спустился  к нам  тайным
ходом.
     - Геннадий Иванович!  Я узнал, что  вы приехали,-  заговорил  Муравьев,
ставя свечу на стол и хватая за плечи вскочившего капитана.- Я еще не спал и
спустился  взглянуть  на вас!  Как я  рад, как я  рад!  Вы молодчина, так  и
следует!
     171
     Он обнял и поцеловал капитана.
     - Простите меня, я только на мгновение: поздравить вас и хоть взглянуть
одним глазком.
     В халате Муравьев казался добрым, кротким, домашним человеком. Он задал
несколько  вопросов про дорогу, про  здоровье,  спросил, как  чувствуют себя
офицеры.
     Геннадий Иванович заметил, что он как будто в самом деле выглядит хуже,
чем в Якутске.
     Губернатор  сказал,  что не  будет беспокоить, пожелал  покойной  ночи.
Оставив открытой потайную дверь, он со свечой в руке поднялся по лестнице.
     Невельской сел ужинать, Струве простился с ним и ушел к себе в соседнюю
комнату.
     "Странно,- подумал Невельской.- Николай Николаевич  не может  не знать,
как все меня волнует. Хотя бы намекнул... Он оставляет меня в тревоге. Может
быть, опять  неприятности, и он не хотел  разговаривать об  этом перед сном?
Да, он, кажется,  в самом деле заметно хуже выглядит, чем в Якутске... Будем
ждать утра,-  решил  капитан.-  Во  всяком  случае,  он  расположен  ко  мне
по-прежнему и,  будь  у него  неприязнь ко мне,  не  держался бы так просто,
почти по-родственному.  Принимает в своем доме, спустился  в  полночь, чтобы
поцеловать, обнял..."
     Оставшись  один,  во всем чистом,  на чистой  простыне, молодой капитан
почувствовал себя  в этот вечер как дома, у матери. Комната была просторной,
высокой, с большими окнами без ставен, как в Питере. Он долго не мог уснуть,
глядя в темноту открытыми глазами.
     Утром  встал  рано  и долго  ходил  по  комнате.  Потом  сел  писать  в
Петербург. В восемь губернатор прислал за ним.
     Капитан поднялся  на второй этаж по лестнице с вызолоченными балясинами
перил,  покрытой ковром.  Он вошел  в залу с паркетным  полом, с фарфоровыми
вазами на  столиках,  с  портретом  Державина  во весь рост,  с  зеркалами и
множеством благоухающих живых цветов.
     Пять  огромных полукруглых  окон,  не  замерзших,  несмотря  на  мороз,
светлых и  чистых, смотрели прямо  на залитую  солнцем  и сверкавшую снегами
огромную  Ангару. Сверху -  второй свет - еще пять квадратных окон поменьше.
Налево - дверь в кабинет губернатора.
     Навстречу  вышел  Муравьев,  быстрый и  легкий, одетый  по-домашнему, в
мундире без эполет. Как заметил сейчас капитан,
     172
     лицо его действительно переменилось и даже заострилось. Он,
     конечно, нездоров.
     "Какая перемена",- подумал капитан.  Вчера предполагал, что все это при
слабом освещении только кажется.
     Взор генерала  весел  по-прежнему, та же  осанка  и  живость.  Муравьев
горделиво  вскинул  голову  с волной  светлых волос, завитых  над  ухом,  и,
молодецки  закрутив ус, посмотрел на Невельского. Потом  обнял его и повел в
кабинет.
     Там два огромных камина с изразцами, массивный стол, статуи, картины.
     - Ну, как спали?
     - Как дома!
     - Так вы дома! Мы ждали  вас, как своего... Вы, как герой, скачущий под
Ватерлоо!  -  вскинув  руку над  головой,  воскликнул  Муравьев.- Ну,  а как
Иркутск? Впрочем, вы не разглядели...
     "Почему он так изменился?" - подумал Невельской.
     - Прекрасный  город,-  продолжал  губернатор.- А климат какой здоровый!
Ангара - река с чистейшей водой, равной которой я не знаю в целом мире...
     Губернатор  сказал,  что  вопрос  с  переводом Невельского  в Восточную
Сибирь решен. Получена официальная бумага.
     - Поздравляю  вас. Вы  мой чиновник  особых поручений. Прошу любить  да
жаловать своего губернатора...
     Муравьев  замолчал,  прищурив один глаз,  а  другим хитро и  пристально
глядел на собеседника, как бы желая спросить: "Что вы на это скажете?.."
     -  Николай Николаевич!  - воскликнул  Невельской,  и рука его  невольно
пробежалась  по  крышкам  чернильниц и выхватила  одно  из перьев,  которое,
впрочем,  тут  же,  спохватившись,  капитан  положил  на  место...  Чувствуя
простоту, здравый  ум  и  расположение  губернатора и  желая говорить  с ним
совершенно  откровенно,  он  решил выложить  все.  Он  полагал, что Муравьев
умница и должен все понять.- У меня к вам покорнейшая
     просьба!
     - Прошу вас, мой дорогой Геннадий Иванович! Буду рад
     служить.
     - Не возбуждайте перед императором вопроса о переносе Охотского порта,-
лицо Невельского приняло твердое и властное выражение, в котором было что-то
от светлого,  фанатичного старовера.- Николай Николаевич! Поверьте мне,  это
ужасная ошибка. Я говорю вам откровенно и прямо.- Тут капитан вско-
     173
     чил с места.-  Я не могу не сказать вам этого. Все наши планы рассеются
прахом...
     -  Дорогой  Геннадий  Иванович!  -  перебил  его  губернатор,  стараясь
говорить мягко и вразумительно.- Я  уже  ничего  не могу поделать. Доклад на
высочайшее имя  послан! -  И он  развел  руками, как фокусник.- Я должен был
поступить  так.  На это есть глубокие причины.  Да, я обещал вам подумать  и
подумал. И  решил  делать  так,  как приказано.  Как  при-ка-за-но!  -  тоже
подымаясь, воскликнул Муравьев.
     Невельской замер с рукой, прижатой к груди, с умоляющим взором. В ясных
глазах его загорелся какой-то  огонь, не то ужаса, не то гнева или  крайнего
огорчения, граничащего с потрясением.
     - Поверьте мне, Геннадий  Иванович,- продолжал  губернатор,- что  иначе
поступить я не мог. Не мог! Тут нет  заблуждений и ошибок, это все верно как
божий день!  Я дам вам этот доклад. Вы прочтете  его и  убедитесь, что иначе
поступить нельзя. Охотск далее не может быть терпим.  Над нами вот-вот может
разразиться гроза... Охотск -  долой! Есть причины очень, оч-чень важные, по
которым мы не смеем спешить с действиями на Амуре. Эти причины политического
характера.
     Губернатор вынул из стола пачку бумаг.
     -  Геннадий  Иванович,  я  прошу  вас познакомиться с  моим докладом на
высочайшее имя. Прочтите его спокойно. Я  ничего не скрываю о г вас.-  И  он
добавил со значением, подняв указательный палец: - И не скрою!
     Невельской взял листы бумаги, стал читать. Выражение  огорчения исчезло
с его лица, и он увлекся; казалось, то, что было написано, нравилось ему.
     Губернатор  подробно  и  живо  описывал  Камчатку  и  камчатскую бухту,
развивал планы  постройки  морской  крепости,  создания  сильного  флота  на
океане.  Для  этого просил о переносе Охотского  порта в  Петропавловск и об
образовании  на   Камчатке   области  под  начальством   командира  порта  и
губернатора,   которым   просил   назначить   Завойко.  Описывал  бесчинства
иностранцев  и  просил  прислать  суда  для   крейсерства.  Для  удобного  и
правильного сообщения между Аяном и  Якутском поселить крестьян, а  сам путь
улучшить на средства казны.
     -  Этот  план,  Николай  Николаевич,- заикнувшись,  сказал  Невельской,
прочитавши доклад,- ош-шибочен!
     Муравьев молчал.
     - Зачем нам крепости и дорогостоящие сооружения на Кам-
     174
     чатке,   когда  сама   природа  воздвигла  здесь  повсюду  неприступные
укрепления, лучше которых желать не надо? Зачем делать из Камчатки область и
назначать на пустырь  губернатора?  Нам  нужен  хлеб, оружие,  а  главное  -
средства  подвоза  и  пути  сообщения!   Кто  же  станет   спорить,  что   в
Петропавловске превосходная гавань...
     - А вы знаете, что произошло в Петербурге? - вдруг спросил губернатор.
     - Что вы имеете в виду? Окончание венгерской кампании?
     - Садитесь, Геннадий Иванович!  - мягче продолжал Муравьев.- Пока мы  с
вами путешествовали, стряслась беда.
     Невельской  посмотрел  с удивлением,  не понимая, какая еще беда  может
быть - и так хуже некуда. Рука его опять потянулась к крышке от чернильницы.
Она так и искала, за что бы
     ухватиться.
     - Вы получали что-нибудь от Баласогло? - спросил Муравьев быстро.
     - Я не был утром па почте, но в Якутске ничего не получал.
     - Вы давно знаете его?
     - Двенадцать лет.
     - Как вы познакомились?
     - Оа преподавал шагистику в корпусе...
     -   Баласогло   арестован,-   сказал   губернатор.-   Он   -   участник
революционного     заговора...     В     Петербурге     раскрыт     обширный
противоправительственный  заговор   и  произведены  многочисленные   аресты.
Готовился переворот. Заговорщикам грозит смертная казнь.
     Невельской остолбенел.
     -  Целью  заговора  было  распространение   социалистического   учения,
свержение государя п  превращение России в  республику. Заговорщиков  винят,
что они готовили огромное восстание  в  Сибири  и на Урале, и возглавлял все
это некий Петрашевский, чиновник министерства иностранных дел...
     "Петрашевский?  Неужели  это  тот  самый? Может  быть,  однофамилец?" -
подумал капитан.
     -  Дело это  имеет  огромное влияние на  всю  жизнь России  и  на  наши
действия на Амуре в том числе.  У них были  свои люди всюду... И здесь тоже!
По крайней мере, так подозревают... Нас с  вами  могут обвинить в любой миг.
Вот теперь я скажу вам, что был  тысячу раз  прав,  что  отстранил  от  себя
Баласогло. Я знаю, меня порицали и за это, но мой нюх меня не подвел.
     Судите сами, какие  после этого могут быть гавани на устье, когда никто
и ни о чем теперь и  заикнуться не смеет! Наша с вами ответственность теперь
возрастает в тысячу раз!
     Невельской  мгновенно  вспомнил  свои  разговоры  с Александром,  общие
настроения своих штатских приятелей.
     "Что за чушь? Какое восстание в Сибири и на Урале?" - думал он. Никогда
ничего подобного не говорил  ему  Александр. Вообще  Беласогло, как казалось
капитану,  не  мог  быть  участником никакого  заговора, это  человек,  лишь
возмущенный несправедливостями.
     "  Муравьев помянул, что получил  личное  письмо от министра внутренних
дел графа Льва Алексеевича Перовского, который, как знал капитан, приходился
Николаю Николаевичу родственником и  покровительствовал ему.  Губернатор дал
понять,  что  Невельской  может  чувствовать  себя   в  Иркутске  совершенно
спокойно.  И тут же добавил, что  в Петербурге  не щадят никого, что там все
притихло  и замерло  и  что, несмотря на письмо Перовского, он сам толком не
знает, что там происходит.
     - Конечно, все  это очень неприятно,- небрежно молвил Невельской, вертя
пальцами крышку  от  чернильницы  и  еще  не  придавая  значения  тому,  что
услышал,-  но  давайте судить трезво, Николай  Николаевич... Какое, в  конце
концов, нам с вами дело, когда мы начинаем осуществлять заветную мечту!..
     -  Какое  дело?  -  перебил  его  губернатор.-  Да  это  первостепенная
неприятность!
     - Нет, как хотите, а я не  согласен с  вами. Да  вот и надо действовать
именно вот сейчас, идти напролом!  Потребовать суда и людей  и занять  Южный
пролив. Да, Николай Николаевич! Какое  нам дело до  всех  тайных заговоров и
тайных канцелярий, когда здесь-то дело ясно как божий день!
     - Вы не боитесь последствий подобных ходатайств?
     - Ни боже мой! Да только  так мы и докажем  нашу преданность престолу и
отечеству! - воскликнул капитан.
     - Вы безумный человек!
     Невельской  удивленно  пожал  плечами  и  положил  на  место крышку  от
чернильницы.
     -  Верно  сказал вам  Василий Алексеевич, что  вы  мните, будто о  двух
головах.
     - И потом я не могу вам  не сказать о докладе. Ведь  мы  успели  бы все
сделать в год,  в два. Зачем  нам  аянская тропа, где  люди будут умирать от
Цинги  и  голода...  Не  Камчатку,  а  Южный  пролив  и  устье  надо  занять
немедленно!
     176
     -  По нынешним временам это несчастье, что у Амура есть южный фарватер!
-  вскакивая и  мягко, но выразительно выколачивая  указательным пальцем  по
воздуху, воскликнул Муравьев.
     - Несчастье? - обиженно вскричал Невельской, также вскакивая.
     -  Конечно!  Да,  там  путь  в  Амур  для  иностранцев.  Не будь  этого
фарватера,  то и  вход  в Амур был бы  закрыт для них! И ни о  каких гаванях
южнее устья  Амура и  заикать