- Да, и я должен был сойти  последним.- Тут  капитан почувствовал,  что
невольно сказал  это  с  оттенком гордости  и хвастовства,  хотя  и старался
казаться серьезным.- Есть капитаны, которые, даже имея возможность спастись,
идут со своим кораблем на дно.
     "Но  как можно?  Человек  сознательно  гибнет?  Какая  твердость, какая
железная  воля",-  подумала  Катя. Она быстро взглянула  в  глаза  капитана.
Оттого, что она впервые в жизни узнала об этом от Невельского, и оттого, что
он говорил это так гордо, ей казалось, что он сам готов  на  такой поступок,
если его "Байкал"  пойдет на дно. Никогда бы  не  пришло ей  в голову ничего
подобного, и никогда не слыхала она о том, что  капитан сходит последним или
гибнет.
     -  Какое высокое благородство! - сказала  она, когда Невельской уехал.-
Ты  понимаешь, Саша, как это  возвышенно, какой в этом глубокий смысл, какое
рыцарство!
     - Да, это правда!
     '- Мы вечно слышим о благородстве, но пока что я при-
     266
     выкла видеть за мою маленькую жизнь вне стен института, что важные люди
всегда избегают опасности и все находят это естественным...
     - Вы знаете, я слышала мнение, что открытие господина Невельского имеет
огромное  значение,  но оно,  как,  оказывается,  говорят  все  ученые,  уже
невозможно,- заявила  Варвара  Григорьевна своим племянницам поздно вечером,
после  длительных  бесед о  чем-то  со Струве, Пехтерем  и другими  гостями,
которые за последнее время неохотно слушали рассказы Невельского.
     - Что значит невозможно? - удивилась Катя.
     - Не знаю, мой друг! Это загадка науки. Мне кажется, ты много теряешь в
обществе, отдавая  такое внимание его  рассказам.  Должна  сказать вам,  что
открытие господина Невельского недостаточно обосновано научно.
     - Кто это говорит? Тетя, тетечка, да возможно ли? Это, право, смешно!
     -  Господин Ахтэ сам восхищен его подвигами, но он  говорит, что другие
утверждают  и указывают,  как это  ненаучно. Ученые доказывают  обратное,  и
господин Невельской не смеет опровергнуть лучшие умы человечества.
     Вчера Струве как-то иронически заметил о Невельском: "Наш Генаша что-то
не явился сегодня..."  "Наш  Генаша!  -  подумала  Катя.- Неужели  общество,
которое   с   таким   восторгом  встречало  господина   Невельского,  лгало,
лицемерило?" Катя вспомнила общий подъем, когда приехал капитан в дворянское
собрание, и сказала об этом тете.
     - Ах, мой  друг,  тут  была дань Николай  Николаевичу. Но, мне кажется,
если открытие ошибочно, это и его просчет! Пока все молчат,  но говорят, что
оплошность  может  обнаружиться  и  назревают  события...  Конечно, Геннадию
Ивановичу  опасности  никакой,  за  все  ответит Муравьев. Ведь  капитан  на
прекрасном  счету в Петербурге, он получил "Байкал"  по протекции.  Он много
лет служил с его  высочеством,  и ему, конечно,  все  простят.  Он, конечно,
очень  мил, но так говорят. Инженер Шварц слыхал, что даже купцы недовольны:
мол, капиталы забьем впустую, нет расчета. Что-то такое они говорят...
     Катя встревожилась.
     "Это низкие сплетни Ахтэ, который ненавидит  Геннадия Ивановича! Они не
коснутся его",- подумала она. Но ее заботило  другое.  Невельской смотрел на
нее сегодня так, словно хотел сказать что-то очень важное.
     267
     Сестры ложились спать. Тускло горел ночник. Ушла горничная.
     - Он скоро уезжает,- со  вздохом сказала Катя.-  пак он странно смотрел
на меня сегодня. Как -ты думаешь, по-
     чему?
     - Вот видишь,  ты  дразнила меня, а сама влюбилась в  рябого капитана,-
засмеялась сестра.
     - Он не рябой... Подумаешь, две-три маленькие рябинки. Рябой - это вон,
как говорит наша Авдотья, такой изъеденный сплошь, конопатый.
     Слухи о том, что открытие Невельского неверно, дошли и до Муравьева.
     - Откуда,  что - не могу понять. Какая-то ерунда,- сказал  он  Зарину.-
Если бы  знал, забил  бы провокатора в колоду. Не знаю,  почему вдруг  стали
сомневаться в открытии Невельского, ссылаются на ученые авторитеты...
     Наступило  рождество, все ездили  в собор, и Муравьев опять делал  вид,
что молится  истово, а возвратившись домой после обедни, уверял Невельского,
что бога нет.
     Начались балы.  Элиз дала свой последний  концерт в дворянском собрании
и, уехала  из Иркутска. Предстоял концерт недавно приехавшего флорентийского
артиста Горзанни,  во всех домах - елки, готовились домашние спектакли. Катя
и Саша уже разучили роли. У  Волконских готовили сцены  из  "Ревизора"  и из
новой пьесы Кукольника.

Глава 33 ЗИМОЙ

     "Перед    отъездом    я   должен   объясниться,-размышлял   Невельской,
прогуливаясь в меховой  шинели по берегу Ангары.- Открыто признаться ей... И
сказать Варваре Григорьевне и Владимиру Николаевичу. Будь что будет. Более я
не в силах скрывать и противиться чувствам..."
     Временами  ему  казалось,  что  он  не  смеет  просить  руки  Екатерины
Ивановны, что он  слишком стар для нее,  разница между ними почти пятнадцать
лет, думал, что напрасно осуждал Молчанова, сам ведь старше его.
     268
     "И все же я не могу не сказать, что люблю... И тогда  уж поеду в Аян, в
пустыню! Завтра  увижу ее.  А послезавтра поеду к ним и скажу все. Я  должен
так  поступить.  Я  не  смею не сделать этого. Долг мой  обязывает меня. Как
знать, может быть,  я встречу сочувствие? А  впрочем..."  Он не  представлял
ясно,  что  ждет  его,  каков  может быть  ответ, в сколь ужасном  положении
окажется он, если откажут.
     Он  остановился над  обрывом и осмотрелся.  Иркутск необычайно нравился
ему. Зима  стояла,  как  и всегда в том  краю, суровая и солнечная.  Сегодня
ударил тот крепкий сибирский мороз, когда птица мерзнет  на лету, снег сух и
жесток, вокруг все бело. Дыхание валит клубами. Лошади белы, люди в мохнатой
курже,  над  Ангарой  - легкая синяя дымка; главы соборов  скрылись в ней, и
только кресты горят на солнце.  В воздухе тишина, дома в снегу,  они  как бы
зарылись в сугробы, на тумбах белые шапки.
     Со своих крыш, заваленных  толстым  слоем снега,  Иркутск тысячами труб
гонит стоймя, прямо в небо,  столбы белого дыма,  и по тому, что они толсты,
видно, как по градуснику, какой силы мороз сегодня. Воздух редкий и колючий,
как  крепкий  табак, так  что курить не хочется,  пока  не войдешь  в теплое
помещение,  а  солнце  светит ярко, как  светит  оно  только в Сибири, и  за
две-три версты  слышно, как скрипят и поют на белоснежных улицах города и на
Ангаре полозья тяжело груженных саней и как где-то  в далеком тумане кашляют
и покрикивают возницы. Это и есть тот крепкий и здоровый мороз, от которого,
по мнению сибиряков, вымерзает всякая зараза  и хворь и который, чередуясь с
летним сухим жаром, дает  в  той  земле,  вместе  с чистым таежным воздухом,
человеку силу и здоровье.
     Морозная,  тихая  Сибирь напоминала  капитану  детство  в Солигаличске.
Здешняя  зима  той  была  сродни, хотя и гораздо крепче.  На душе у капитана
тревожно и радостно.
     Может  ли быть большим  счастье? Капитан  никогда не был влюблен, и вот
теперь это чувство пришло.  На  какие бы картины он ни  смотрел, о  каком бы
деле ни думал, он во всем видел Екатерину Ивановну. Ему казалось, что любовь
большее счастье,  чем открытие новой  земли, чем  самый  отчаянный подвиг...
Даже и в сравнение не шло.
     "А если откажет? Все  равно я благодарен ей за это необычайное чувство,
внушенное мне... А ведь тревоги в моем характере".
     269
     Как ни расположена была к нему Катя, но он полагал, что  еще могут быть
самые разнообразные непредвиденные помехи. Он уж написал матери, что любит и
хочет просить руки, и со  дня на день ждал ответа, и решил, что, если завтра
письма не будет, все  равно объяснится. Завтра в доме  генерал-губернатора -
бал, последний бал  перед отъездом на океан. Капитан за последние дни не мог
ни спать, ни работать как следует...
     Внизу под берегом  стояли  илимки и ангарки - большие крытые  лодки, на
которых  совершаются  все  великие путешествия по Сибири людьми,  совершенно
неизвестными, плавающими по рекам до океана, а  также вдоль берегов Сибири и
на морские  острова.  Имен этих  мореплавателей никто  не  знает и никто  не
представляет даже, сколь труден тысячеверстный путь  вниз и вверх  по реке,-
недаром  изобретены  народом  эти  удобные  лодки со своеобразными каютами и
высокими  бортами. Лодки вытащены перед ледоходом на берег и теперь занесены
снегом, снаружи остались  лишь их мачты да острые носы.  Кое-где целые баржи
торчали из сугробов.
     Заскрипели полозья;  мимо капитана  ехал  какой-то сибиряк с  ружьем  в
санях, с длечами, заросшими  толстыми,  белыми  прядями инея.  Он поклонился
капитану,  снял  шапку, да так и  не надевал ее, проезжая по  направлению  к
ограде губернаторского  сада, за которой виднелись раскидистые голоствольные
деревья, тоже в снегу  и  в инее. Окна нижнего этажа дворца обмерзли сегодня
дослепу. У форточек настыл лед и навис иней, похожий на связки толстой белой
бечевы или на клубки белой шерсти.
     Часовой в длинной  мохнатой шубе, с огромным выбеленным лбом и  с такой
же грудью постукивал  нога об  ногу  в окаменевших  валенках около полосатой
будки. У входа во дворец стояли двое часовых с ружьями. На  их шинелях белый
иней в виде пелерин,  а кокарды похожи на круглые куски льда.  Сегодня здесь
сменялись караульные через каждые четверть часа, но чтобы вид был у дворца -
шуб не надевали.
     Капитан прошел  в  город, вышел  опять на берег реки,  посмотрел  в  ту
сторону,  где  за  горами был  Байкал.  Так  ему  и  не удалось съездить  на
священное сибирское озеро, которое  тут все звали морем. Само слово "Байкал"
стало ему давно родным и близким.
     Невельской вернулся поздно. Огромный дворец казался пустым. Слабые огни
горят лишь в некоторых комнатах. При их
     270
     свете  едва можно  различить  мебель, портреты. На высокие  окна падают
тени лиственниц.
     В эту пору не  спит только один  Николай  Николаевич да его адъютанты и
охрана.
     Невельскому нравился этот дом, он казался ему последним замком на самом
крайнем Востоке.
     С юных лет  он  зачитывался морскими романами, потом Вальтером Скоттом.
Не  начитайся  он про пиратов,  о том, как  вздергивали их на  мачтах,  быть
может,  не  явился бы в нем  интерес  и к дальним  морским  путешествиям и к
открытиям.  Может быть,  точно так  же  рассуждал  бы  и он, как  и многие в
Петербурге,  что, мол,  меня  никакой Амур не касается,  зачем же  лезть  на
рожон.
     А еще раньше любил он читать о замках, о рыцарях, о битвах во рвах, и у
подъемных  мостов, и  на стенах  замков и воображал себя рыцарем, у которого
свой замок и все готово к отражению врага,  всюду охрана и часовые следят за
подъездами.
     В  юности Геннадий  бывал в Дерпте. В те времена еще не было Пулковской
обсерватории и  морских кадетов посылали проводить  занятия по  астрономии в
Дерпт, где начал свою деятельность Василий  Яковлевич Струве. Там, на холме,
рядом  с  обсерваторией,  устроен  сарай с продольными  щелями  в  крыше для
наводки  инструментов,  стоявших  на  каменных тумбах; тут-то  п  занимались
кадеты.
     В те годы Геннадий впервые увидел развалины настоящих рыцарских замков.
Потом он бывал во Франции, Швеции, Германии, Англии, в сохранившихся замках,
на приемах, вместе с Константином.
     Дом губернатора, особенно  ночью, когда  вокруг тишина,  представляется
ему настоящим замком. Эти толстые стены, своды, арки, лестницы, тайные ходы,
охрана... Роскошные залы наверху...
     Подземный ход ведет под целым кварталом, не в крепость,  правда, а лишь
в канцелярию.  Есть и другой ход -  к Ангаре. Позади  дома - толстая  стена,
разделяющая  сад  и двор. Оказывается, внутри стены - ход, обширный коридор,
ведущий  туда, где  ночует  караульный  взвод  одного  из  лучших  сибирских
батальонов, прозванного  в  Иркутске  муравьевской  гвардией. И это на самом
деле гвардия - по  росту,  по выправке, дисциплине. Капитану казалось, что в
Муравьеве есть романтический дух.
     271
     И весь дворец, уж в самом  деле  как замок, обнесен стеной, низковатой,
конечно. Только на  Ангару открыт; к набережной не стена, а изящная чугунная
ограда на каменном цоколе.
     А вокруг деревянный Иркутск, а дальше  хребты, Байкал, леса,  Монголия,
пустыни. Из глубины тех стран, из Китая, из-за великой стены сюда, во дворец
Николая  Николаевича,  приезжают  гонцы  с дипломатической  почтой, верховые
китайцы и монголы.
     У Невельского  было одно важное, как ему казалось, дело. Он попросил  у
адъютанта узнать, можно ли к Николаю Николаевичу.
     Офицер вскоре вернулся и сказал, что Муравьев ждет.
     - Николай Николаевич, простите  меня,  но я хочу вторично обратиться  к
вам. Когда я приехал в Иркутск, то вы отбили у меня всякую охоту  спрашивать
о Бестужеве. Да я и сам был смущен и готов был  на самого  себя подумать бог
знает  что,  Николай  Николаевич.  Я встречался  с  казаками и  со  здешними
купцами. Но я хотел бы также видеть Николая Александровича Бестужева.
     - Вы думаете, он знает что-нибудь? - устало спросил Муравьев
     -  Конечно!  Он  не  может не  знать.  Ведь он образованнейший человек,
который прекрасно понимает все.
     - Он никогда не говорил со мной об этом. Он показывал мне  свои записки
и там - ни слова.
     -  Я  уверяю  вас,  что  это  ничего  не  значит. Живя  столько  лет  в
Забайкалье, он не мог не заниматься тем, о чем мечтал еще в Петербурге.
     Муравьев сощурился.
     - Может быть, даже иркутяне не могут быть так нам полезны, как он. Ведь
Бестужев и его товарищи замышляли взять Амур, это их давнишняя мечта.
     - Откуда вы это знаете? -  встрепенулся губернатор.  Усталость его  как
рукой сняло.
     - Да ведь Бестужев и Завалишин - моряки, они тысячу раз изучали все эти
проблемы.  Завалишин преподавал в  корпусе, их до сих пор помнит  весь флот.
Уверяю вас, что у меня нет с ними никакого сговора, ведь мне было двенадцать
лет, когда произошло восстание.
     - Они госу-дарствен-ные преступники, Геннадий Иванович!
     - Николай Николаевич,- волнуясь, приговаривал Невель-
     272

     ской, и руки его опять забегали по чернильницам и по гусиным перьям.- Я
не прошу вас  сделать  это  сейчас. Но если  буду жив, здоров,  то  хотел бы
встретиться, возвратись с Амура. Я не  жду,  что он  мне откроет средства от
всех  невзгод,  но  мы с  вами  должны  по крупице собирать все,  что  может
пригодиться,  от всех  -  от  простолюдинов,  от казаков,  от  купчишек,  от
ссыльных. Да, наконец, поговорите вы с ним сами.
     - Нельзя,- отрезал Муравьев. И добавил мягче: - При  первой возможности
я воспользуюсь вашим советом, но не сейчас.
     - Я ничего особенного не жду! Но беседа с ним...
     - Я понимаю. А какие планы они связывали с Амуром?
     - Я не знаю политической стороны дела.
     "Вот  тебе  и  замок,- думал капитан, спускаясь по лестнице.- Стоит мне
подумать о Николае  Николаевиче с  благоговением,  как обязательно он ляпнет
что-нибудь,  случится  какая-нибудь  неприятность.  Опять подозрения у  него
мелькнули:  откуда,  мол, мне все это известно? Да мало  ли что мне известно
бывает, как и любому смертному. И что он делает политику из пустого дела!"
     Тут Невельской вспомнил про  разговоры, которые  слыхал у Басниных, что
Муравьев  хитер,  у  него  свободно  живут  лишь   те  ссыльные,  у  которых
влиятельные родственники в Петербурге.  Через  них он пользуется  поддержкой
таких  лиц, как министр двора Волконский или как другой их родственник - шеф
жандармов граф  Орлов, женатый на  одной  из близких родственниц Волконских.
Иркутяне  уверяли, что  ссыльным, жившим в Забайкалье,  Муравьев потачек  не
давал и знал, кому можно сделать послабление,  а кого держать  крепко,  хотя
все признавали, что никаких притеснений и придирок от него не бывает.
     Невельскому много приходилось слышать в  Иркутске разных  разговоров, и
он  отогнал  все эти мысли. Решив,  что раз нельзя встречаться с Бестужевым,
то,  конечно,  обойдется  без  него,  он  подумал,  что  так,  из страха,  и
отказываемся  то  от  одного,  то  от  другого,  сами  себе  все  осложняем,
устраиваем затруднения.
     Утром  прибежал адъютант, поручик Безносиков, и сказал,  что губернатор
требует Невельского немедленно  к себе. По тому,  как  испуганно смотрел  на
него Безносиков, ясно было, что произошло что-то неприятное.
     Тут же адъютант сказал, что пришла почта.
     273
     В кабинете губернатора накаленная печь стучала вьюшкой, а форточка была
открыта настежь,  и  белая  пелена мороза врывалась в  нее,  расстилаясь  по
стене, тая внизу, у пола. Еще рано. Окна на восток замерзли. Адъютант закрыл
форточку. Из другой двери вошел Муравьев. Вид у него встревоженный. Адъютант
сразу вышел.
     -  Геннадий  Иванович,  только  что  прибыл курьер  из  Петербурга.  Он
доставил  императорский указ. Прежде всего, не волнуйтесь. Есть приятная для
вас весть. Поздравляю вас с производством в чин капитана второго ранга.
     Пока Муравьев это говорил, у  Невельского на душе похолодело,  но сразу
же отлегло.
     Муравьев быстро  и  проницательно  взглянул  ему  в глаза.  Взгляд  был
недобрый.
     - Но вы едете не в Аян, а в Петербург. Вас требуют туда немедленно  для
личных объяснений, со всеми черновыми картами и журналами.
     Ток пробежал по нервам  капитана. Он  в мгновение превратился как бы  в
сгусток энергии, готовый к борьбе. Муравьев покусал ус. Глаза его сверкали.
     - Карты получены и рассмотрены там. Вам не верят  и мне тоже.  Гиляцкий
комитет,  созданный  по  высочайшему повелению,  рассмотрел наши  рапорты  и
находит все ваши открытия сомнительными. Мужайтесь, Геннадий Иванович, вы не
один.
     "Я  не  смею сделать  предложение,-  вдруг  подумал Невельской.-  Милая
Екатерина Ивановна, увижу ль я ее еще когда-нибудь?"
     - Наш план  занятия устьев под ударом,- продолжал Муравьев.  Губернатор
сам   прочел   все   вслух.  Царь  повелевал:  Охотский  порт  перевести   в
Петропавловск,  которому быть  главным  русским портом на Востоке.  Камчатка
преобразовывалась  в  отдельную область,  губернатором  назначался  Завойко,
казна  принимала на  себя все расходы,  затраченные Компанией на  устройство
Аяна  и  аянской  дороги.  Из  Кронштадта   в   Восточный  океан   высочайше
повелевалось  направить  крейсера  для  прекращения  насилий,   производимых
иностранными китобоями. Экспедицию Ахтэ  велено не посылать для  определения
границ, а направить на исследования в Уддский край.
     - Это огромная победа,  дорогой мой  Геннадий  Иванович!  - значительно
заметил  Муравьев,  оставляя  чтение.-  Государь  согласился, что граница не
может идти по хребту!
     274
     Офицеры "Байкала" награждались чинами  за  кругосветный  переход, а  за
опись устьев Амура  - чинами и крестами. В  этом  втором списке награжденных
были все, кроме самого капитана.
     "Меня  лишили  чина  и ордена",-  только  сейчас  сообразил Невельской.
Отлично понимая все, что читает и говорит Муравьев, он в то же время думал о
другом: что он теперь не смеет  говорить  о своем  чувстве,  раз  ему грозит
такая опасность.
     Невельской, склонив голову и неприязненно щурясь,  смотрел на бумаги, и
казалось, что видит сквозь них что-то совсем Другое.
     - Так выезжайте со всеми черновыми картами как можно быстрее! Я пошлю с
вами  подробное  представление  о  крайней необходимости нынешней же  весной
занять устье вооруженным десантом и послать туда судно. Я поддержу вас всеми
своими  силами  и средствами, пущу в  ход  все  мои  связи.  Вы не  одиноки,
Геннадий Иванович.
     - Почему такое недоверие? - пожимая плечами, спросил Невельской.
     - Это дело рук Нессельроде! - сказал Муравьев.
     -  Я  готов выехать сегодня  же,-  ответил  Геннадий Иванович и  поднял
голову.  Взор  его был  открыт, лицо  помолодело,  и морщинки исчезли. Перед
губернатором был совс