Но вот он стал  старше  и пошел в большое плавание. До Кронштадта видны
оба берега, и видны близко. А за Кронштадтом расстилалось море. Судно  пошло
в  глубь  его. Когда  заревел шторм  и волны начали  валить корабль,  сердце
Геннадия затрепетало от счастья. И  особенно обрадовался он, когда не  стало
видно берегов. Шторм крепчал,  а он ходил сияющий, когда его товарищи, лихие
ездоки на плечах друг у друга, стоя  у  борта, смертельно  бледные, "травили
баланду".
     Зимами Невельской усиленно занимался. Он  стал одним из лучших учеников
корпуса.  Когда  преподаватель  физики  рассказывал  про Архимеда, кто-то из
кадетов крикнул: "У нас есть свой Архимед - Невельской!"
     С тех пор товарищи  стали  звать его Архимедом. Прочитав  однажды книгу
своего директора Крузенштерна,
     598
     Невельской стал  пересказывать  ее  содержание  сверстникам.  Он  всюду
расхваливал ее так, что всем надоел. Со временем книгу стали читать и другие
кадеты. Правда,  Невельскому было очень досадно,  что Крузенштерн не вошел в
Амур, о котором он слышал еще от дяди.
     Вскоре все узнали содержание  книги Ивана Федоровича. И вот Невельской,
который долго ходил как околдованный этой книгой, вдруг однажды сказал:
     - Как жаль, что Крузенштерн не вошел в устье Амура!
     - Вычитал! - удивлялись кадеты.- Архимед дочитался! Раздался хохот.
     - Да, он совершил ошибку! - объявил Архимед.
     Кадеты уважали и любили приветливого  и справедливого Ивана Федоровича,
знали, что он великий путешественник. Крузенштерн любил  Невельского, ласкал
его,  приглашал  к  себе.  Все   удивились,  что  Невельской  выказал  такую
неблагодарность всеобщему любимцу.
     Но  Невельской  и  сам  был  ужасно огорчен  своим  открытием  и  ходил
сумрачный.
     - Что с тобой, Архимед? - спрашивали товарищи.
     - Я не понимаю, как Иван Федорович не поинтересовался самым главным...
     - А что было самым главным?  - насмешливо спросил веснушчатый  курносый
кадет.
     Невельской  изучил не только  Крузенштерна. Увлекаясь его путешествием,
он перечитал теперь все, что было в литературе о тех местах, где плавал Иван
Федорович.
     Но еще впервые открыв эту  книгу, он с волнением читал те страницы, где
Крузенштерн подходил со своей экспедицией  к русским берегам.  Ведь это были
те берега,  среди  которых  протекал  Амур,  по  этой  реке плавал  Хабаров,
устюжане,  сольвычегодцы.  Это  напомнило  родное  Дракино,   рассказы  дяди
Полозова,  его  библиотеку  с  картой, портреты  Петра Великого и знаменитых
путешественников-адмиралов, висевшие в его кабинете.
     -  Да  тебе  какое  дело?!  - смеялись кадеты.-  Иван Федоровича  учить
собираешься?
     И кадеты опять подымали Невельского на смех.
     - Ты сам же книгу хвалил!
     Невельской прочел много  книг и много передумал.  Балтийское море стало
казаться ему таким же тесным, как Маркизова лужа в первое плаванье. Отойдешь
от  Ревеля, и  через несколько  часов при  попутном ветре  с  салинга  виден
финский берег. Он
     599
     мечтал идти  в океан. Он  еще тогда  думал, что  России нужен океанский
простор,  мало стоять  на  Балтийском море  такой  великой стране,  что Петр
разрешил  проблему своего времени, а нынче иные условия и новые задачи перед
флотом. Он  снова стал изучать историю Петра, и  все мысли Петра  о значении
морских  путей для России стали ясны  ему  совсем по-другому, не  так, как в
детстве.
     Невельской поражался, как можно мириться с тем, что  есть; почему никто
не  понимает,  какое  это  великое значение  может иметь, если Россия займет
Амур,  и  как ложно  понятие  об этой реке, господствующее среди  моряков  и
ученых. Ведь там теплая страна. Она была русской. Мы забыли о ней. Почему же
мы не стремимся ее возвратить? Это должно быть общим желанием!
     - Это ужас, ужас, что никто не понимает этого!
     - А ты понимаешь? - спрашивали товарищи.
     - Понимаю! - задорно говорил Архимед. Над ним потешались.
     Потом он прикусил  язык. После того как один  из  учителей заметил ему,
что  не его  дело возбуждать политические вопросы и что если он хочет  стать
хорошим  моряком и офицером, то  должен слушаться, исполнять  и быть готовым
умереть за царя, когда будет велено,  что за это и дается ему мундир,  честь
которого должна составлять его главную заботу в жизни.
     "Нет,- думал Невельской,- моряк должен путешествовать".
     Он затаил свои мысли. Все чаще  и чаще думал он  о том, что  сам должен
совершить  открытие. Но  уже все  было открыто,  нечего  больше открывать на
земном шаре, остались лишь  северные  льды. Но  он искал неоткрытых земель и
нерешенных вопросов.
     - О чем ты думаешь? - спрашивали его, когда он задумчиво стоял у карты.
     -  Все  уже открыто,  нам нечего больше открывать!  - отвечал маленький
кадет.
     Выйдя из корпуса, Невельской подавал в Министерство несколько докладных
о  том, что  на Востоке следует произвести  исследования. Но все его записки
оставались без ответа.
     На экзамене  при  выпуске  из офицерского класса  на ответы Невельского
обратил внимание граф Гейден.  Впоследствии  он и предложил молодому офицеру
службу на судне, где воспитывался великий князь Константин.
     Со временем Невельской сблизился с Лутковским, зятем Головкина и братом
одного из знатоков Востока. Он вошел в
     600
     круг  старых  моряков, и  их  рассказы  о  крайнем  Востоке  России и о
значении Тихого океана в будущем произвели на него сильное впечатление.
     Он плавал в Белом,  Немецком и Средиземном  морях,  читал все, что было
написано  по  морским вопросам на русском, английском и французском  языках.
Заграничные плавания  расширили  его мир. И чем больше препятствий  встречал
он, тем резче судил о порядках во флоте и тем ясней сознавал, что правы были
декабристы, о которых он много слыхал с тех пор, как приехал в Петербург. Он
стал подозревать, что в России сама власть опасается развития и просвещения.
     Так с детства он стремился к морю и,  поступив в корпус, получил к нему
доступ. Изучая морские  науки, он  пришел к заключению, что в  России сильна
бюрократия,  что Россия  темна,  задавлена  произволом.  На его  благородные
порывы никто не обращал внимания. И  вот он, всю  жизнь стремившийся к морю,
обращает свой взор на далекую окраину Азиатского  материка, изучает  историю
сухопутной  области,  направления ее хребтов,  этнографию,  пригодность  тех
земель для  заселения,  а  потом изучает экономику  вообще, изучает  влияние
экономической жизни  на общество, обращается к социальным наукам, ищет книги
на разных языках о  социализме. Он  сближается  с бывшим  морским  офицером,
который  увлечен  социалистическими  идеями,  и  с его товарищами,  советует
новому приятелю брать место в архиве и через него узнает содержание нигде не
опубликованных  документов,  в которых высказаны мысли  о значении Амура для
России.
     Он  встречает  друга  своего   детства  Полозова,   который  мечтает  о
революции.  Он узнает  от социалистов о  грандиозном  значении  Сибири  и  о
будущих  связях  ее  с Востоком  и  еще более  убеждается  в  справедливости
замысла.
     Итак,  придя  на море  и, казалось  бы, осуществив  свою  мечту, он  не
удовлетворен тем, что стоит на мостике и командует.
     Он путешествует в Алжир  с Константином и  думает там о  Сибири. Увидев
европейские  колонии,  он  подумал, что  прежде  всего  нужна  гуманность  в
отношениях с народами Востока, а не разбой и не насилье...
     И  вот  теперь  смотрит он  на  Неву и  на корабли во  льдах  и с болью
вспоминает, с какой светлой надеждой проезжал он по этой набережной, впервые
явившись в Петербург, и как он меч-
     601
     тал совершить  открытия. Тут, на этих берегах, окрепли его  мечты,  тут
прошли его молодые годы...
     Муравьев был  прав: власть монарха у нас все. Один  лишь человек есть у
нас  в целом  государстве,  только  он  может решить  любое  дело.  Строить,
например,  госпиталь  на   Камчатке  без   него  нельзя.  Десять  лет  ждали
повеления...
     Невельской  в  этот  день  побывал  и  у  дяди  Куприянова,   потом   в
Географическом  обществе,  узнавал, не приедет  ли  Литке.  Он  искал  Алешу
Бутакова. Предстояло явиться к Константину.
     Он вернулся в  гостиницу. Там сновали  половые,  двери сами отворялись,
кучера подвозили господ, швейцары кланялись.  А  у правительственных  зданий
всюду стояли часовые. "Какое  тут изобилие  людей услуживающих! А на Амуре у
меня нет людей, не хватает. Здесь вдвоем подают тарелку, один несет,  другой
шествует  за ним". Невельской начинал  ненавидеть  всю  здешнюю жизнь и этот
город...
     В  тот же день  он  был на обеде у Муравьевых. Собрались многочисленные
гости. Во время обеда в гостиницу явился курьер  из Министерства иностранных
дел. Муравьев вышел к нему.
     Курьер  вынул  из  сумки бумагу.  Это  был  журнал,  то  есть  протокол
заседания особого Амурского комитета.
     - Его  превосходительство Лев Григорьевич Сенявин просил вас подписать.
Больше  ничего  не  нужно...  Только  подписать,- сказал  курьер.  Он  очень
торопился, просил как можно скорей...
     Чиновник был пожилой,  с красным  носом. Разворачивая  журнал  так, что
перед губернатором  была страница с  окончанием  текста  и  с подписями,  он
сказал:
     - Уже всеми подписано... Просили скорей...
     Муравьев  осторожно  взял  журнал  из  рук  чиновника, а  его  попросил
присесть.  Екатерина  Николаевна  налила  чиновнику  чашку  чая  и спросила,
крепчает ли мороз, а Муравьев с журналом прошел в соседнюю комнату.
     Какая подлость! - воскликнул он, прочитав  решение  комитета.- Я  так и
знал: недаром он торопится!
     "Николаевский пост снять, капитана 2-го ранга Невельского разжаловать в
матросы  и  лишить  всех  прав состояния,- читал  он.- Губернатор  Восточной
Сибири  генерал-лейтенант Муравьев, будучи  приглашенным  в комитет, со всем
этим вполне согласился..."
     "Э-э!  Нессельроде  идет  на  подлость!  Но  не  тут-то   было...  Прав
Невельской - подлец наш канцлер!" - подумал Муравьев.
     Он улыбнулся, присел и в целую страницу написал особое
     602
     мнение,  не оставляя,  как  ему казалось,  камня  на  камне от  решения
комитета.
     - Геннадий  Иванович!  - позвал  он Невельского, когда  курьер,  чем-то
расстроенный, уехал.
     Муравьев рассказал обо всем, что произошло.
     - Они идут  на  подлость.  Этот журнал завтра,  а может  быть,  сегодня
представят государю, и  он  все прочтет.  Они  боялись сказать государю  мое
мнение, но напрасно. Я не из тех, кто подписывает, не читая.
     Муравьев чувствовал, что дал  первое  сражение.  Гости  разъехались,  и
губернатор долго беседовал с капитаном.
     - Без  Амура  нет будущего у России! Но, клянусь,  Амур ничей!  Николай
Николаевич, вы-то верьте!
     - Надо пугать, пугать министров, пугать их! Будете  сегодня у  великого
князя - действуйте в этом духе!
     - Николай Николаевич! -  воскликнул Невельской.-  Но зачем нам  слишком
увлекаться хитростями?  Правда, мы не  можем  жить  без Амура!  Он был наш и
должен быть нашим. Да разве на подходе к устьям  не  было иностранных судов?
Истина! Доводы, конечно,  всегда спорны...  Но что я  представлял в рапорте-
истина! Как бог свят!
     Между  прочим  помянули,  что  Литке услан  в  Ревель и на его  место в
Географическое общество сел генерал Муравьев.
     - Конечно, мой  милый кузен Михаил  Николаевич знает  географию не  как
Митрофанушка, но вроде этого. Он командовал в походах и ехал на коне впереди
колонны, видел карты местности - вот и все его познания в географии...

Глава 28 МУРАВЬЕВ У ЦАРЯ

     Перовский испросил у государя аудиенцию для генерал-губернатора.
     Тусклым петербургским утром  Муравьев явился во дворец. Царь принял его
наверху, стоя  у стола в  большом кабинете с окнами к  Адмиралтейству, перед
которыми была площадь для развода караулов.
     603
     - Ваше величество! - говорил Муравьев.- Сибири  грозит катастрофа. Я не
смею молчать перед лицом моего государя... Комитет министров решил...
     Муравьев  стал сжато,  но обстоятельно излагать  суть  дела,  положение
России на Востоке в случае войны с Западом, сказал о нуждах Камчатки.
     - Что же ты находишь нужным предпринять, Муравьев?
     - Я нижайше прошу  ваше  величество утвердить занятие устьев Амура, это
даст нам возможность  возвратить его.  Тогда  ни одно судно  иностранцев  не
поднимется до Сибири. Заткнуть наглухо морской крепостью устье.
     - Но это не оскорбит китайцев? Между  нами был вечный мир, и я не желал
бы нарушать его никогда.
     - Ваше величество, опасность от иностранцев грозит  и Китаю и Восточной
Сибири,  равновесие нарушено.-Он  развил  свой  взгляд  и  опять вернулся  к
Амуру.- Я прошу ваше величество на первых порах  оставить Николаевский пост,
хотя бы в виде брандвахты, не занимая мест на самом берегу.
     - Кто был послан тобой на устье Амура?
     - Мной послан был туда капитан первого ранга Невельской.
     - Говорят, он неблагонадежен. Как ты  смеешь посылать для осуществления
своих замыслов неблагонадежного человека?
     - Он  отличный  моряк, и он  понял мои намерения превосходно. Он  занял
устье,  хотя это  ему было формально запрещено,  и  объявил иностранцам, что
край принадлежит России.
     - Что земля до Кореи принадлежит России? Царь знал уже обо всем.
     - Да, ваше величество! К устью подошли в  этом году иностранные описные
суда,  и  перед  лицом  смертельной  опасности, грозящей  Сибири, Невельской
осмелился действовать так, не имея формального разрешения.
     - Ты  сказал, что он  превосходно понял твои намерения? Что это значит?
Он сам осмелился или ты ему приказал?
     Мысли Муравьева были быстры  и отчетливы. Нависла грозная опасность. Он
знал,  что царь не  терпит уверток и  неточностей. Ответы должны быть ясны и
тверды.
     - Не зная  обстановку на месте, я  не  мог,  ваше величество,  дать ему
такого приказа.  Я болел, когда он  уезжал, но наш взгляд был един. Я сказал
ему,  чтобы  он  действовал,  как  найдет  нужным,  не  был  связан никакими
формальностями,  исходя  лишь из  чувства преданности вашему величеству,  из
славы и чести России. Испрашивать позволение было поздно. Да при том про-
     604
     тиводействии, которое есть  этому делу,  такое обращение с  просьбой  о
разрешении было  бы губительно. Он вошел  в Амур и поднял  там русский флаг,
заняв там пост, назвал его именем вашего  величества. Он сделал больше чем в
силах человека, он совершил то, что составит славу эпохи... И положил голову
на плаху, как ослушник в ожидании милости вашего величества... И рядом с ней
я покорнейше склоняю перед вашим величеством свою...
     Царь был стар, и он видел, что это все  очень  смело сделано.  Давно уж
никто из офицеров императора не совершал ничего подобного. И вот Невельской,
этот маленький заика, прозванный Архимедом  у покойного Крузенштерна... Царь
меньше всего ожидал от него, да еще на краю света!..
     - Ты полагаешь, не правы те, кто утверждает, что он неблагонадежен?
     -  Ваше величество, я  ручаюсь  за  Невельского, как за  самого  себя,-
картинно вскинув голову, воскликнул Муравьев.
     - А что же совершил он там еще? - спросил царь.
     - Он  объявил маньчжурам,  что Россия по Нерчинскому  договору  считает
неразграниченную землю гиляков своей и что великий государь России принимает
их под свое покровительство... Гиляки сами просили его об этом.
     - Ты просишь оставить брандвахту?
     - Да, ваше величество.
     Николай  -  сторонник  строжайших формальностей,  а  офицер  действовал
самовольно, но ради чести и славы России.
     -  Невельской поступил благородно, молодецки и  патриотически! - сказал
государь и сел к столу.
     Дежурный  генерал, угадывавший его желания, развернул  журнал гиляцкого
комитета.
     Сидя прямо, как на коне, царь написал на  журнале:  "Комитету собраться
снова   под   председательством   наследника   великого   князя   Александра
Николаевича".
     Оба сына, Александр и Константин, говорили с ним об этих событиях.
     Генерал принял журнал. Николай встал.
     - Где однажды поднят русский  флаг, он уж спускаться не должен,- сказал
он.
     Муравьев почтительно склонил голову.
     Царь был одним из тех людей, которые не  боятся чужой боли и страданий,
как бы ужасны они ни были. Его  родной брат Константин, покровитель палочной
дисциплины и мордобоя, как
     605
     и сам Николай, когда-то говорил: забей солдата насмерть (имелось в виду
забить  шпицрутенами или  замучить службой) и поставь  двух  на  его место -
будет и шаг и выправка у  обоих. Это  говорилось  без особого зла, считалось
хорошим способом воспитания в армии.
     Когда  же  царь и брат  его Константин впадали в  бешенство или  просто
злились  и желали зла другим, опасно было возбудить в них  подозрение. Очень
строго  мог  поступить  царь с любым  ослушавшимся  офицером,  хотя  их, как
дворян, не били.
     Ослушание Невельского было столь чудовищным, что поначалу царь подумал,
нет ли на то тайной причины и не следует ли жестоко наказать офицера.
     Про Невельского говорили, что он неблагонадежен.
     Но  не может же быть, чтобы каждое важное дело в государстве непременно
питалось крамолой! А после того как царь вник в дело,  после того  как о нем
говорили сыновья Александр и  Константин, оно оказывалось столь  важным, что
глупо было бы не видеть значения открытия.
     Николай  решил, что нельзя  реку считать революционным  средством,  как
делают Чернышев и Нессельроде. Река есть река, она вне революционных интриг,
и  поэтому открытие ее не может быть "красным" делом, тем более что она была
прежде при Алексее Михайловиче под властью Романовых.
     Правда,  Невельской  слишком большую смелость  на  себя взял.  Конечно,
форма есть форма и за нарушение ее надо взыскивать. Да, порядок и дисциплина
должны быть. Царь решил, что взыщет сам.
     Царь помнил этого  офицера. Он  вообще  помнил  многих  людей,  близких
двору.  Он желал  видеть  и судить его сам и  приказал немедленно  доставить
Невельского во дворец.

Глава 29 НЕВЕЛЬСКОЙ У ЦАРЯ

     Взволнованный,  капитан  в  сопровождении  офицера  поднялся по широкой
дворцовой лестнице и прошел мимо громадных гренадеров.
     Он  не знал, что с Муравьевым. Он шел, ожидая,  что сейчас все решится,
что сильные руки государя  могут сорвать с него  погоны и  он выйдет обратно
опозоренный, под взглядами сотен
     606
     этих величественных, разнаряженных бездельников и живых манекенов, но в
то же время таилась  надежда, что его  могут  и помиловать, ведь подняты все
хоругви, за него хлопотали  Муравьев, Меншиков, Перовский, Петр Волконский и
великий князь Константин.
     Его  провели  в  маленькую  приемную, где  занимался  флигель-адъютант.
Оттуда налево дверь вела в покои наследника - Александра Николаевича.
     Капитана  ввели в  другие  двери -  направо,  в кабинет царя. Он увидел
перед собой вставшую из-за стола  огромную фигуру, страшную в  этот миг.  Но
лицо царя  не было свирепым,  как  показалось капитану.  Он  знал,  что царь
грозен,  жесток,  знал его  роль в  разных допросах  и вынесении беспощадных
приговоров, знал, что  ему доставляет удовольствие, когда его страшатся, ему
даже льстили хитрецы, делая вид, что пугались его взора.
     Николай Павлович всех принимал  стоя. Он требовал от всех дисциплины  и
сам ей подчинялся. Он нахмурился.
     -  Так это ты сочиняешь  экспедиции  и изменяешь высочайше утвержденные
инструкции? - с гневной иронией произнес он.-  Как  ты смел ослушаться меня?
Ведь я запретил тебе появляться на устье Амура?
     - В-в-ваше вел...- глядя ясно и чисто, начал капитан.
     - Ты  матрос! - грубо  перебил его царь.- Комитет  министров постановил
разжаловать тебя!
     Николай желал наказать офицера, видеть страх и раскаяние на его лице.
     Но взгляд Невельского не др