вал такой
ответ.
     -- Что  на  этой  планете  повелеваю я,  -- процедил гребис с  холодной
яростью. -- Я решаю, идти мне назад или нет.
     От  кулаком  сомкнувшейся силы Карлсен лишился дыхания.  Только на этот
раз  боязни не  было  -- лишь  удивление,  что Клубин по-прежнему ничего  не
уяснил. Такую боль он испытывал в третий раз, а потому знал, чего ожи- дать.
Боль, хотя и интенсивнее,  чем прежде, была просто  болью  - не  подточенный
страхом,  Карлсен мог сносить ее со стоическим безразличием. Не гневило даже
то,  что  гребис  силится  его уничтожить -  жаль только,  что  ему  достало
глупости потерять равновесие.
     Боль внезапно оборвалась  (странно: стадий должно пройти еще достаточно
много, прежде чем гребис поймет, что сладить невозможно).
     Он без слов смотрел на Клубина. Всякое общение  было бессмысленным. Оба
понимали:  Клубин попытался его убить и  сдался, поскольку  Карлсен подорвал
его безоглядную самонадеянность. Гребис проиграл -- это они знали оба.
     -- Что  теперь? -- хрипло  выдавил Клубин. Твердость во взоре растаяла,
сменившись усталостью  --  той, что была в его глазах при их первой встрече.
Снова мелькнуло сравнение с директором разведслужбы, втайне пьющим.
     -- Решение всецело за тобой, -- только и сказал Карлсен.
     Зла к гребису он не  держал, лишь все ту же печаль. Отозвавшись, он тем
самым  принял часть  бремени на себя: не  смог просто осудить и отвернуться.
Как инспектор-приемщик, указывающий строителю перестроить дом, триумфа он не
чувствовал.
     Словно  затмением солнца, вершина  начала вдруг  подергиваться  мраком.
"Постой!",  --  окликнул  Клубин,  но  было  уже  поздно. Карлсен  стоял над
зеркалом, водоворота уже  не чувствуя. На его глазах чернота зеркала  начала
истаивать.
     -- Пока не надо, -- упредил стоящий рядом К-1.
     Карлсен сообразил, что сам  же  и рассеивает  темноту, ослабляя волю, и
тотчас  сконцентрировался снова,  отчего стекло  вскоре зачернело полуночной
теменью. В  центре диска  предстало отражение его собственного  лица, теперь
чистое и неискаженное, как  в зеркале.  Бесцветное, под  стать  черно-белому
фото, оно напоминало мрамор.
     -- Теперь выходи, медленно, -- позвал К-1.
     Как ни странно,  Карлсен в точности понимал, о  чем он.  То, на  что он
смотрел,  было отражением  не лица,  но его, Карлсена,  внутренней сущности.
Отражение это предстояло теперь вобрать в себя обратно, с тем, чтобы зеркало
утратило свою  бездонность. Выход напоминал  толчок  разгибающихся  рук. При
этом всю свою концентрацию он  направил на то,  чтобы запечатлеть лицо своей
души. И когда почувствовал,  что не забудет  его уже никогда, ослабил волю и
дал темноте истаять. Усилие было колоссальным, отняв все силы. Тем не менее,
он сознавал, что достигнута цель всей  жизни.  На  мгновение его  внутренней
сущности открылось собственное существование.
     --  Хорошо,  --  одобрил  К-1.  -- Я стоял  рядом на случай, если ты не
справишься. Однако ты обошелся без помощи. Похвально.
     -- Благодарю (а у самого от гордости  буквально дух зашелся: ведь ясно,
что каджеки  с  их  сугубо логическим  мышлением  на  комплименты фактически
неспособны).
     -- А вот теперь мы готовы, -- сказал К-1.
     --  Разве?   --   растерянно  переспросил   Карлсен  (на  самом   деле,
единственно, хотелось  улечься на жесткое ложе и на несколько  минут закрыть
глаза).
     -- Отдыхать сейчас не время, -- каджек усмехнулся. -- После аудиенции с
Иерархом  Галактики  тебе будет  уже  не  до  сна,  может  статься,  на  всю
оставшуюся  жизнь.  Идем, --  сделав  руку  козырьком,  он  задул светильник
(забавно:  даже здесь,  в  этом обиталище мистического света,  следят, чтобы
масло не переводилось зря).
     Каморка освещалась теперь лишь скупым свечением, струящимся из  колодца
и из пещеры, что извне.  Каджек, мягко ступая босыми ногами, первым вышел из
двери.
     Карлсен с удивлением обнаружил, что пол пещеры, оказывается, податлив и
тепловат.  Нагнувшись,  притронулся:  оказывается,  пол  представляет  собой
какую-то серую  растительность вроде  лишайника: запах приятный, как  в про-
хладной лесной чащобе.  Вдохнув, Карлсен  ощутил в себе  перемену. Пульс, --
все  еще медленный  как тиканье маятника, -- ускорился, и теплота  вытеснила
холод, сковывавший  лобные  доли  с того  самого  момента,  как их  коснулся
каджек. И не ясно, так ли уж, кстати, этот возврат к обычной гамме ощущений.
Холод привносил ясность  и вольную  рассудительность,  в сравнении с которой
обычные чувства, оттаивая, казались лишь зыбким подспорьем. Получается, одна
из  функций человеческих  эмоций  --  служить подзвучкой памяти. Эта пещера,
например,  даром,  что  уступающая  размерами   большой  зале  Сории,  стала
напоминать некий собор -- отчасти из-за зеленоватого свечения, отчасти из-за
плоских, неестественно  гладких стен.  Неверный свет оживил  воспоминание  о
Шартрезе  (показалось  даже,  что повеяло свечным  воском).  До  возвращения
чувств этих ассоциаций будто и не бывало.
     -- Кто  создал все это? --  заворожено  спросил  Карлсен, и голос  эхом
огласил стены.
     -- Хельб. Существо из  недр, обитавшее  здесь две тысячи  лет назад. На
вашей планете они известны как элементалы.
     -- А как, интересно, они выглядели? -- спросил Карлсен в основном из-за
того, чтобы подавить в себе нервозность от предстоящей встречи.
     -- Человеческим  глазам  он  бы  показался великаном  из  серого  дыма.
Сородичам своим -- чем-то вроде дерева, усеянного глазами.
     -- Они все еще существуют?
     -- Их на Дреде много, только не в этой части: гребиры их повыжили.
     Тем временем уже близился  край пещеры  -- две сходящиеся слепые стены.
Но, уже приближаясь,  Карлсен  заметил на уровне пола черный провал.  Вскоре
они стояли на верху  лестницы, предназначенной, очевидно, для  кого-то более
крупного, нежели земляне или каджеки: широченные ступени фута по три высотой
сходили куда-то  в  кромешную  тьму. Ступив  на  первую же  из  них, Карлсен
поморщился  от  мгновенно пронявшей электрической  дрожи  -  покрывающий пол
серый лишайник служил, очевидно, изолятором.
     Для  нормального  спуска  ступени  были  чересчур  высоки;  приходилось
поочередно на  каждую из них  усаживаться. При этом бедра снизу основательно
пощипывало, так что Карлсен приноровился не садиться, а, приподняв корпус на
руках,  спрыгивать  на  следующую. Где-то  на  двенадцатой  по счету  начала
подмечаться одна  интересная деталь.  Покалывание  словно выстреливало  сноп
воспоминаний, причем не  его  собственных,  а  кого-то  из тех  существ, для
которых   эти   гигантские  ступени   предназначались.   Мало-   помалу  эти
воспоминания  становились  все  отчетливее, и  внутреннему  взору  предстало
существо, совершенно  непохожее  на сформировавшийся  в  уме  образ  Хельба.
Примерно втрое выше человека, и  сработано как-то неказисто, не то из камня,
не то из сероватого дерева. Нет  и  симметрии: одно плечо  срезано, и рук не
две,  а три  (одна торчит  из  спины), все  разной длины. Голова более-менее
человечья,  только на месте  глаз -- дыра наподобие  рта, обрамленная сверху
изгибом мохнатой желтой брови, а внизу -- две пухлых  отвислых губы розового
цвета. Странные  впадинки,  покрывающие существо  с головы до ног, оказались
впалыми  глазами,  слезящимися чем-то  зеленым. Почему-то чувствовалось, что
оно сотворило само себя из некоей переменчивой материи, и  многими  из своих
сородичей  (в том числе и женского пола) почиталось красивым и внушительным.
На  миг проглянул  незапамятно древний временной срез, когда  жизнь  на этой
планете была хлипкой и сумбурной, лишенной какого-либо постоянства.
     Осознав присутствие  существа-элементала, Карлсен  одновременно  поймал
себя  на том, что может  видеть  вокруг себя -- вернее, ощущать окружающее с
такой точностью, что зрение представилось чем-то излишним. Стены, даром, что
состоящие из породы, стали словно резиновые и походили на слой грибницы, что
под гниющими  деревьями. Из пещер, галерей, со  стен  --  отовсюду  за  ними
наблюдали живые существа,  не  поддающиеся никакому  описанию. С  длиннющими
руками-ногами, придающими им сходство с пауками или  спрутами,  они вместе с
тем лишены были симметрии, так что вытянутое тело вполне могло разветвляться
на дюжину  рук  или  ног, размещенных с  неровными  интервалами.  Конечности
произвольно  перемыкались никчемными утолщениями, а то  и головой, взирающей
на  них  одним из глаз-саттелитов. Словом,  кошмарный  сон  сюррелиста. Иные
существа  напоминали разноцветные грибы, предпочитающие, похоже, паутинчатую
структуру, но при  этом настолько  лишенные формы и строения, что смотрелись
кляксами  на  компьютерном  экране. Самая  причудливая  грибница  на Земле в
сравнении  с  ними  смотрелась  чудом упорядоченности.  Поневоле становилось
ясно, что значит: не иметь ни цели, ни направления, ни структуры.
     Спускались уже с полчаса, так что  углубились, видимо, не меньше чем на
милю. Ноги и руки устали,  а  кисти озябли  так, что едва уже чувствовались.
Зато  нервозность сгинула - ощущение вовлеченности в подземную жизнь планеты
как-то пригашало мысль об Управителе Галактики.
     Ступени,  к счастью,  наконец закончились. Поверхность под  ногами была
гладкая,  резинистая и какая-то  узловато  неровная, словно  тысячи змей или
морских гадов, извиваясь, в одно мгновение застыли. Одинаково  живым казался
и сумбурный  лабиринт  пещер  и  галерей,  словно  состоящих  из  безудержно
разросшихся  клеток  органической  материи.  Возникало  ощущение, что даже в
застывшей  этой форме жизнь вокруг  так  и кишит.  Хотя  теперь, когда  пола
касались  лишь ступни, смутное припоминание  истории исчезло. Подозрительная
неровность пола давала  понять, что  ступать надо  с крайней осторожностью -
уму  непостижимо,  как  каджек  впереди  мог  идти  с  такой  непринужденной
легкостью.
     Неожиданно  они  очутились   в  большой   пещере,  и   Карлсен   скорее
почувствовал,  чем  увидел  простирающуюся  впереди обширную  водную  гладь.
Чувствовался  даже некий запах воды, хотя на Земле он не уловил бы его ни за
что.
     --  Это Садр Горшиб, озеро  Горш, -- произнес  К-1. -- В  этом месте  я
должен тебя оставить.
     -- Оставить, здесь? Да ты что! -- даже гулкое эхо выдало смятение.
     -- Не бойся. Иерарх сам явится тебе.
     --  Но мне-то  что делать? -- ошарашенно  спросил  Карлсен, не в  силах
скрыть тревожной растерянности.
     -- Отправляйся на середину озера и там жди.
     -- Как?
     -- Вот на этом.
     При этих словах ноги окунулись в холодную воду, щипнувшую тем же током,
что и на лестнице. Карлсен поспешно отступил.
     Каджек взял  его  за руку и пригнул  ее книзу.  На  уровне  колена  она
наткнулась на что-то твердое, вроде пробки.
     -- Я подержу, пока ты залезаешь, -- сказал каджек.
     Карлсен крепко,  обеими  руками схватился  за  край.  Когда  перелезал,
воскресло  вдруг приглушенное  воспоминание  детства:  лодочная  станция  на
местном  озерце  и  то, как  какой-то  дядька  помогает  забраться  в лодку,
придерживая ее с берега багром.
     Дно  было  выгнутым, и лодчонка,  пока  пробирался, зыбко покачивалась.
Сиденья не было, пришлось сесть прямо на дно.
     -- А весла где?
     -- Весел нет.
     -- Как же мне выплыть на середину?
     -- Сядь спокойно. И послушай теперь меня. Это озеро -- тоже своего рода
seelenglas. Но оно не будет  действовать, когда  поверхность хоть  чуть-чуть
встревожена. Поэтому, выйдя  на середину озера,  сядь  без  движения.  Может
пройти немало времени, но в конце концов это произойдет. Все, тебе пора.
     На этой его фразе Карлсен почувствовал, что лодчонка мягко двинулась --
сама по  себе,  причем  уверенно,  безо  всякого покачивания,  будто  что-то
подталкивало ее снизу.
     Думалось, что  каджек напоследок  что-нибудь скажет, хотя  бы  пожелает
удачи, однако пещера осталась безмолвной.
     Помня наказ  сидеть, не  шевелясь,  он  попытался устроиться  как можно
удобнее, для  чего сел, сложив  руки на коленях.  Опереться спиной было не о
что, но  по  крайней мере днище было сухим  и удобным, по-приятному твердым.
После бессчетной череды  ступеней сидеть было облегчением. Проведя ощупью по
бортам лодки, он определил ее глубину -- фута три, и  форма,  судя по всему,
полукруглая.
     В тишине ощущалась сама сила, исходящая от воды. От нее трепетали нервы
и волосы,  казалось,  вставали дыбом. Вот что, видимо,  считалось у  древних
"священным  местом": высокий  уровень некоей природной силы, служащей мостом
меж двумя мирами.
     Интересно, какая здесь  консистенция у  воды -- такая же густая, как  в
Хешмаре? Однако соблазн  сдержала боязнь:  не ровен час, какое-нибудь чудище
сочтет руку за что-то съедобное.
     Спустя  несколько  секунд,  уже  невозможно  было  определить, есть  ли
какое-то движение или нет (стук капель, и то не слышался). Безмолвие и мрак,
казалось,   слились   воедино.   Через  какое-то  время  стал   слышен  стук
собственного сердца, ровный и едва различимый, а в ушах высоким фоном гудела
нервная система.
     Попытался было позондировать окружающую обстановку на  манер того,  как
тогда при спуске -- бесполезно - впечатление такое, будто завис в космосе.
     Слабый,   едва   уловимый   толчок  дал   наконец   понять,  что  лодка
остановилась. Весь путь занял, должно быть, минут двадцать.
     Собираясь устроиться  поудобнее, Карлсен опять вспомнил наказ каджека и
замер. Это удалось  за счет жесткой концентрации (а она  за время пребывания
на Дреде возросла чрезвычайно). Вслед  за этим он постепенно раскрепостился,
внутреннюю свою сущность усмирив настолько, что, казалось, и пульс исчез. Но
и этим расслабление не закончилось. Тело стало абсолютно неподвижным, словно
обратясь в статую.
     Спустя  долгое  время  (где-то  с  полчаса)  почувствовалось,  что мрак
перестал быть непроницаемым: в  забрезжившем сероватом мерцании проплавились
края лодки. Конкретного источника у света не было, а сам Карлсен так глубоко
ушел в безмолвие, что не  рисковал повернуть голову. Спустя несколько секунд
сомнения  уже  не было: различалось, что лодка белая и (надо  же -- вправду)
полукруглая.  Вслед  за  тем  свет  начал разрастаться  зарей --  постепенно
набирающее силу огненное  сияние,  взбухающее  над  водой. Переливчато белый
свод пещеры, примерно в миле над озерной гладью, тоже казался округлым. Сама
же вода подобна была стеклу.
     Спустя  четверь   часа  пещеру   озарило  и  залило  огнистое   сияние,
напоминающее зрелую луну. Напрашивалась мысль, что свечение исходит откудато
из-под воды, тем не менее, конкретного источника у него явно не было.
     Предвкушая  явление Иерарха Галактики,  Карлсен завороженно прикидывал,
чего ожидать. Глас из-под воды, око в  небе, огромный  призрачный лик  вроде
волшебника Изумрудного Города? Что, на  этой планете сюрпризов, способно еще
изумить?
     Время шло  и шло. Карлсен мало-помалу, перестав  уже чего-либо ожидать,
опять впал  в расслабленность.  Удивительно, насколько комфортно чувствовало
себя сейчас тело. Раньше даже  на  занятиях йогой пробыть в одной какой-либо
позе удавалось  от  силы  минут пятнадцать --  непременно  начинали  ныть то
колени, то спина - сейчас же будто дремалось в мягкой постели.
     Безмолвие гасило  мысли о прошлом или будущем:  всякая  мысль  казалась
чем-то  поверхностным. И  вот, перестав размышлять и  чего-либо ожидать,  он
обнаружил  у  себя  в  восприятии перемену,  все равно,  что,  уйдя под  по-
верхность своего обычного бытия и личностного сознания. Окружающее больше не
волновало,  неважно даже, появится  или нет  Иерарх Галактики.  Оказывается,
жизнь-то прожита в созерцании  мира из скорлупки собственной головы,  как из
какой-нибудь рубки на верху маяка. Бывали,  правда, моменты раскрепощенности
и  счастья,  когда  внутреннее  существо  лучилось,   казалось,  собственной
интенсивностью  (допустим,  во  время  медового  месяца  с  первой  женой --
по-прежнему  одного  из  ярчайших  инсайтов  в  его  жизни).  Однако  теперь
происходило  нечто  большее,  чем  просто приток  жизненности из  неведомого
источника.  Он, Карлсен, как бы оказался в прозрачном, медленно  идущем вниз
лифте, из которого открывается вид на отдаленный простор, детали которого по
мере приближения очерчиваются все четче.
     Он все так же ясно сознавал пещеру, затопленную огнистым светом, причем
сейчас  именно  его сознательное,  человеческое "я"  озирало  ее с верхотуры
маяка. Сквозь всю  жизнь это самое "я" созидало его личность. Оказывается, у
него  в  распоряжении есть интересная и наиполезная машина, призванная мчать
его, Карлсена,  сквозь  мир, словно в кабине автомобиля.  А  вот  теперь его
подлинное "я" вышло из кабины и действует само по себе. В частности,  сейчас
оно снижается навстречу источнику своего собственного бытия.
     Только тут до Карлсена дошло, что происходит все не по его собственному
усмотрению. С того  момента как  он  ступил в лодку, все  было подготовлено.
Золотистый свет,  безмолвие  воды, возрастающая  расслабленность -- все  это
были  стадии путешествия, в  котором ему  отводится роль пассажира. Недвижно
застыв посередине озера, он начал следующую стадию путешествия, ведущего его
в присутствие Иерарха.
     Возрастающая мощь дала понять, что это уже происходит. Вначале ощущение
было  даже приятным, все равно, что  из промозглой комнаты выйти под теплый,
расслабляющий  свет.  Однако постепенно стала  одолевать тревога:  свет  все
набирал  силу, и вот уже  заполыхал словно печь.  Начиная  постигать голимый
масштаб мощи, Карлсен  с трудом сдерживал панику,  чувствуя,  что  при таком
темпе стойкости  хватит ненадолго, и тогда  неминуем  срыв... Не было в этом
ничего  от "бескрайнего смысла" снаму,  или от  глубин подсознательного ума,
открывшихся  в  Сории.  Эта  мощь исходила  от  кого-то  конкретного, причем
такого,  что  гребис  в  сравнении  с  ним  казался  не более, чем  кичливым
мальчуганом.
     И  вот, когда нервозность грозила уже  сорваться  в  слепой страх, сила
ощутимо ослабилась.  Сомневаться не приходилось: Управитель почувствовал его
тревогу и принял  меры  к успокоению. Понимание  того,  что  его,  Карлсена,
чувства сознаются, вызвало прилив облегчения и признательности.
     Тому, что последовало, в жизни повториться уже не суждено.  Он и Иерарх
поменялись местами. Карлсен оказался  окружен  тем же  огнистым  светом, что
наполнял  пещеру  Хельба.  Различие  в  том,  что он стоял в толще  огненно-
оранжевого  кристалла,  несомненно  того  самого,  что  в  пещере  Сории,  а
напротив, на чем-то вроде лестницы, находился еще один  оранжевый кристалл в
форме огромного  яйца. Он  смотрел  в этот  кристалл и  видел  себя, Ричарда
Карлсена. Причем физической оболочки  этого самого Карлсена не чувствовалось
--  лишь его живое присутствие.  С  другой стороны, он ясно сознавал и  свое
собственное,  -- непередаваемо многомерное, -- присутствие.  Он  являл собой
шар некоей переходной субстанции, в центре которой находился орган, служащий
глазом и в целом, если бы не округлость, напоминающий человеческий глаз. Шар
этот зиждился среди дюжины световых колец цветов радуги, дающих ему энергию.
Причем  это не было постоянным обликом  Иерарха - он мог менять его  легко и
сколько угодно.
     Сущностью Иерарха была Воля, управляющая этими перевоплощениями. И Воля
эта превосходила могуществом все, что существовало в  системе Ригель, да и в
любой из соседних систем.
     Как Иерарх, он постигал  себя  всего, -- во всей  своей бескрайности  и
нескончаемости, -- зная даже свое происхождение и место в Совете Иерархов. В
данный момент все это было ему полностью доступно (что при обратном размере,
безусловно,  тут  же  канет,  как  непередаваемая  радость  момента  истины,
бесследно исчезающая раз и навсегда, сколько ни пытайся восстановить).