цать  лет
преступлений совершено больше, чем за весь прошлый век.
     Грондэл молчал. Наконец спросил:
     - Что вы думаете делать?
     - Не знаю, надо определиться. Я думал, вы что-нибудь предложите.
     - Это  потому,  что  я  придумал  охранную  сигнализацию?  -  хитровато
улыбнулся  ученый.  -   Знания-то  у  меня   по  части  электроники,   а  не
криминалистики. Хотя обещаю, что подумаю. Заезжайте ко мне завтра.
     - Не получится. Весь день проторчу в Ливенуорте.
     - Тогда по возвращении. Приезжайте, пообедаем.
     - Спасибо.
     -  А  пока,  на  всякий  случай,  будьте осторожны.  Вы  в  полицию уже
сообщили?
     - Нет еще. Не было смысла.
     - Тогда мой вам совет. Запишите все, что мне сейчас сказали, и занесите
в полицейскую сеть. Пусть там будет файл.
     - Так оно уже записалось, пока мы разговаривали.
     - Этого недостаточно. К моим словам могут  не прислушаться. А к вашим -
да.
     - Хорошо, сделаю.
     - Ну так что, завтра вечером жду.
     По окончании связи Карлсен прошел на кухню, налил себе кофе. Затем, сев
перед  процессором,  начал  печатать:  "К  сведению  капитана М.  К. Ахерна,
Центральный департамент  полиции,  Нью-Йорк.  Настоящий  документ поднять  в
случае моей внезапной смерти либо исчезновения... ".
     Наутро,  к восьми сорока, Карлсен  стоял на главной платформе вокзала в
Хобокене, откуда  каждый час отходит поезд на Лос-Анджелес. Часа два пути, с
остановками в Колумбусе, Цинциннати и Канзас Сити.
     Сна получилось  меньше шести часов, но, несмотря на это,  он чувствовал
себя  великолепно   отдохнувшим.   Изумительно  то,   что  каким-то  образом
угадывалась на вкус энергия, поглощенная накануне. В  отличие от  физических
вкусов  и запахов,  эти  не  перемежались  и  не смешивались, а  потому ясно
различались и искристая  энергия Хайди,  и более тяжелая, экзотичная энергия
Миранды Штейнберг, со сладчинкой,  но почему-то  не  совсем  внятная энергия
Линды Мирелли, а  к ним впридачу - невинный,  свежий  аромат той школьницы в
лифте. С неожиданной  ясностью прояснилось,  что это в принципе и  объясняет
бесконечный  мужской   интерес   к   противоположному   полу  -  то  стойкое
любопытство,  например, которое он сам  подростком испытывал к  каждой своей
однокласснице. Это и есть то подспудное  сознава- ние, что у каждой из них -
свой особый "аромат".
     Более  того, если сместить фокус внимания именно на этот  букет женской
энергии, то  собственная  мужская  сущность  как  бы растворяется.  Словно и
собственная грудь и гениталии преображаются в женские. Причудливое ощущение,
вызывающее  где-то  внутри  сексуальный   подъем.  Понятно  теперь,   почему
трансвеститы предпочитают носить одежду противоположного пола.
     Странное ощущение.  Себя Карлсен всегда рассматривал обособленно, а тут
вдруг  почувствовал  в себе  сочетание сразу  нескольких  индивидуальностей,
упрятанных в его собственную, которая сама по себе ощущалась  теперь странно
зыбкой  и  изменчивой.  Мелькнула  даже  мысль,   что  собственная  сущность
иллюзорна.  Все  равно,  что  вернуться  в  детство, где трепет сбывающегося
любопытства пронизан смутной боязнью.
     На платформе  нестерпимо  звонко заходился плачем младенец. Молоденькая
мать,  креолка  с  усталым,  озабоченным  лицом, пыталась  успокоить  малыша
неловким укачиванием, от чего тот лишь сильнее заводился.
     На  платформе,  даром что  людной,  отъезжащие  пытались  держаться  от
женщины подальше, в толпе сквозила скрытая нервозность. Карлсен, сжалившись,
подошел ближе.  Улучив момент,  когда женщина встретилась с  ним взглядом (в
глазах  тревожная растерянность),  он ободряюще  улыбнулся и  с любопытством
поглядел  на, красное,  с  закатившимися  глазенками  личико.  Ребенку  было
месяцев шесть, из  розовой десны  пробивался единственный пока зубик. Голову
обволакивала  еле  заметная пурпурная дымка -  явный признак переутомления и
упадка сил. На  секунду ребенок затих, сделать  вдох перед очередным воплем.
Заметно было, как  озабоченность матери, передаваясь младенцу, лишь ухудшает
положение.
     Карлсен,  потянувшись,  легонько  коснулся  упругой щеки ребенка -  тот
продолжал  вопить.  Ласково  воркуя,  чтобы  сгладить  беспокойство  матери,
Карлсен   правую  ладонь   положил  ребенку  на  голову.   Прикосновение   к
шелковистым,  реденьким   волосам  вызвало  приятный  отток  энергии,  легко
вошедшей  в дышащую теплом кожу. Вопли резко оборвались. Карлсен, все так же
воркуя, продолжал поглаживать гладенькую голову.  Исчезла пурпурная  дымка -
потому,  что  жизненная  сила  из  руки  проникла  через  пергаментно тонкие
косточки напрямую в мозг.
     Энергии  младенцу требовалось всего ничего,  тельце в считанные секунды
наполнилось  ею  до  отказа.  Видя,  как  личико   блаженно  расслабилось  и
залучилось улыбкой,  Карлсен едва  сдержал желание  приложиться к мокрой  от
слез щеке младенца. Вместе с тем как оборвались вопли, опала и напряженность
в  толпе. На секунду  ощутилось  трогательное  единение  с каждым,  кто  это
почувствовал. Отходя уже, Карлсен поймал себя на том, что передавая энергию,
сам  невольно усвоил частичку энергетики младенца -  так сладостно невинной,
что  от воскресших воспоминаний  детства  на глаза  навернулись  непрошенные
слезы.
     Мерцающая электрическая дымка  над рельсами - вроде радужных  переливов
на  мыльном пузыре - дала понять о прибытии трансконтинентального экспресса.
Пахнуло озоном. Через несколько секунд в вокзал скользнула сигара  поезда и,
повисев секунду, плавно, будто на воздушной подушке,  опустилась  на рельсы.
Цилиндрические   вагоны  отливали  серебристой   голубизной.  После   выхода
пассажиров  двери сомкнулись,  и  послышалось  негромкое  гудение:  за  дело
взялись   роботы-уборщики,  а  сиденья,   расположенные   на  восток,  стали
проворачиваться  вокруг оси  на запад.  Через  пару минут, когда двери снова
открылись,  ковер был  безупречно чист,  столики мягко сияли полиролью, а  в
вагонах  стоял  аромат  цветущих  яблонь  и  лайма.  В   деодорант,  кстати,
добавлялся легкий безвредный тонизатор, цель  которого - приятно расслаблять
(Карлсен   сам  состоял   в   секретном  комитете   Нью-Йоркской  Ассоциации
общественных услуг, принимавшей постановление о его использовании).
     Ровно в девять двери сомкнулись, и поезд, приподнявшись, завис в мощном
магнитном поле. Обычно этот  момент нравился  Карлсену больше всего - всякий
раз  возникало  непроизвольное  сравнение  с ковром- самолетом. Сегодня  все
ощущалось на удивление иначе. Стоило дверям сомкнуться, как Карлсена охватил
безотчетный  ужас от замкнутого пространства, в ушах  сдавило.  Одновременно
аромат яблонь и лайма затмился несносной  озоновой вонью. Чего, кстати, быть
не могло: перед подачей тока в  четверть миллиона вольт двери запечатываются
герметически.
     К тому моменту, как Карлсена опоясал автоматический пристяжный ремень и
поезд тронулся,  до него дошло, в чем тут дело. Электрическое поле воздвигло
барьер между ним и внешним миром. Вспомнился рассказ Ханако Сузуки о комнате
с диолитовым стеклом в  "Мэйси", и понятно стало, почему она утратила всякий
контакт со  своим любимым. Стена электрической силы  фактически  блокировала
телепатическую связь, установившуюся между ними.
     Такая мысль завораживала. Получается, возникшая было клаустрофобия тоже
объясняется  потерей телепатического  контакта  - вероятно, с женщинами, чья
жизненная сила смешалась  теперь с его. Вот отчего он  утратил утвердившееся
за  двое  суток  чувство благополучия,  снова  окунувшись в  свое нормальное
"человеческое" состояние. Все  равно, что очутиться вдруг в тесном каземате,
где за  спиной неожиданно  захлопывается дверь. Он  уж и позабыл, как гнетет
быть просто человеком.
     На  выезде из  Хобокена  к  мосту через  Ньюарк окна постепенно  начали
темнеть,  безотчетный страх  замкнутого пространства при  этом усилился. Все
потому,  что  окна теряли  прозрачность, преображаясь  в  телеэкраны.  Поезд
наращивал скорость до двух тысяч миль в часу и пролетающий  за окнами пейзаж
различать  было  невозможно - даже дальний  горизонт смещался  на  полмили в
секунду. На ранней поре электромагнитного транспорта это создавало проблемы.
Пассажирам делалось дурно, кое у  кого световая пульсация, действуя на ритмы
мозга,  вызывала  припадки эпилепсии.  Решение нашли инженеры- электронщики.
Мелькающий  пейзаж  фиксировался скоростными  объективами, пропускающими  на
экран  лишь  малую его  толику,  в результате за "окном" проплывал  пейзаж с
умиротворяющей скоростью миль в сорок, как  у  предка-электровоза. Пассажиры
видели фактически урезанную съемку своего переезда.
     Проявившаяся  панорама  слегка успокоила,  но ненадолго. Впервые за все
время Карлсен  по нарастающей чувствовал,  как  экспресс набирает ход, и все
тяжелее давил страх замкнутого пространства, словно сила электрического поля
тоже  увеличивалась.  Ощущение  неприятное и  почти  неописуемое:  будто  ты
камень, вот-вот, готовый сорваться с остервенело крутящейся пращи.
     Как  психиатр,  Карлсен знаком был с  действием  истерии  -  неожиданно
буйной  отдачи  от негативных эмоций. Понимая, что зациклился в этой панике,
какой-то   своей  частью  он  держался  отстраненно,  себя   наблюдая,   как
собственного пациента. Как бы со стороны он смотрел, как тот, другой Карлсен
пялится на часы - прикидывает, видно, сколько еще до Канзас Сити, где  можно
будет  выскочить  наружу  отдышаться.  (А тот,  другой,  и  вовсе  подумывал
соскочить в Колумбусе, а там набрать Ливенуорт и сказать, что занемог,  и до
Канзас Сити долететь самолетом).
     Он с  облегчением понял: поезд  разогнался  уже до  максимума, так  что
удушье  будет,  по  крайней  мере,  находиться на  прежнем  уровне,  а через
четверть  часа  пойдет  уже   на  спад.   А  потому  надо  просто  сохранять
стабильность, не давая истерике волю. При этом он  поймал себя  на  том, что
никогда  еще так  четко  и ясно не  сознавал  собственной  раздвоенности.  В
обычных  обстоятельствах  рассудок  Карлсена  взирал  на  все  как сторонний
наблюдатель.  Теперь  он  казался  сущностью  более  зрелой,  эдаким  отцом-
покровителем  эмоционального  "я",  растерянного и напуганного.  На душе  от
этого  стало  как-то уютнее,  и  он  принялся,  анализировать  происходящее.
Электрическое поле  отрубило контакт с внешним миром. Но  это  же  наверняка
происходило  и прежде, при каждом переезде на экспрессе.  Отличие в том, что
сейчас у него как у вампира  несравненно обострено чутье. В таком случае, по
логике,  можно  самогипнозом  устроить  возврат  к   обычному  "человечьему"
состоянию двухдневной давности.
     Просто невероятно, что до  сих пор этой "дорожной клаустрофобии" у него
не   было  ни  разу  -  изумительна  притупленность  людей...  Хотя  и  они,
безусловно,  стремятся  иной  раз к расширенным горизонтам.  Отсюда и тяга к
покорению  горных вершин. Да взять  хотя бы себя самого: до Нью-Йорка-то  на
аэротакси летаем, а не на метро...
     Думая, Карлсен непроизвольно сконцентрировался на своем страхе, пытаясь
его  сдерживать.  При   воспоминании  об  аэротакси  повеяло   вдруг   таким
облегчением, что невольно мелькнуло: "Притормаживаем, что ли?" Да нет, иначе
бы  ремень  стал  подавливать.  И  тут  дошло: победа,  и  вот  почему. Сама
концентрация, призванная сдерживать страх, вызвала постепенно углубленность,
направленную  на процессы тела. Совершенно  внезапно  клаустрофобия  лопнула
пузырем - блаженство, и только.
     Случившаяся у столика  стюардесса сочла, что улыбка предназначается ей,
и тепло улыбнулась в ответ.
     - Чай, кофе?
     - Чай, пожалуйста.
     - Сейчас... - она поставила на его столик  чашку,  пакетик с молоком  и
сахаром. - Бисквит возьмите.
     - Спасибо, не надо.
     - Приятной поездки.
     Дежурная фраза прозвучала в таком состоянии благовестом. Помешивая чай,
Карлсен попытался осмыслить происшедшее. Почему  исчез страх? Хотя не совсем
чтобы исчез. Он  просто отодвинул  его сосредоточенным  усилием. А  усилие в
свою  очередь  возникло при мысли  об  аэротакси,  когда  на  миг проблеском
выявился полет над Нью-Йорком. Это было воображение, впрочем, даже и не оно,
а способность произвольно создавать некую иную реальность, мобилизующую силы
концентрации.
     Стоило это уяснить,  как проявилось  и кое-что еще.  Человек всегда был
рабом  текущего  момента,  впадая  в  отчаяние   и  капитулируя  под  гнетом
обстоятельств. Проблемы  и  трудности усиливают вероятность поражения, но не
являются  неизбежной  его  причиной.  Причина  лишь  во  всегдашней  людской
уязвимости, когда человек вязнет в настоящем, непроницаемом для взора. Когда
жизнь течет гладко и без напряжения, он и то погрязает в  скуке. Неисправима
людская склонность стравливать внутреннее  давление, все равно что воздух из
шины.
     Он  огляделся  по  сторонам  на  остальных  пассажиров,  и  с ужасающей
очевидностью  понял вдруг,  что все они  лишь  полуживы. Кое-кто  позевывал,
мулаточка с младенцем  спала. Все это  представилось  неожиданно  абсурдным.
Жизнь обидно  коротка, мир бесконечно  чарующе интересен - как можно впустую
тратить  время   на  сон?  Ответ  обескураживал  своей   очевидностью.  Люди
бодрствуют  во  многом  благодаря  воздействию текущего момента  - стоит ему
пройти,  как  ум  тускнеет. Грондэл прав:  люди  недозаряжены  энергией, как
водяное колесо, вяло шлепающее по узкому, мутному ручейку.
     Да,  тело  само  по себе - батарея,  заряженная энергией. Для ее выхода
надо единственно сконцентрироваться - движение  сродни выдавливанию пасты из
тюбика, который надо  предварительно сжать. Вот  почему вампиры  превосходят
людей: они  научились контролировать свою жизненную энергию, а не давать  ей
застаиваться  внутри.  Безусловно, люди развили у  себя определенные начатки
энергетического тока.  Они  усвоили,  что секс - один  из  самых действенных
стимулянтов.  Причем,  в отличие от  животных, сексуальный  инстинкт  у  них
перестал  зависеть  от  физиологического  цикла.  Сексуальная  энергия может
вызываться  одним  лишь  воображением, на что  не способно ни одно животное.
Научились они и стимулировать воображение через слова,  музыку и образность.
И,  тем  не  менее,  несмотря  на  рвение,  на безотчетную  приверженность к
эволюции, они остаются рабами текущего момента.
     Так  что  ответ  был  до смешного очевиден. Рано или  поздно, вампирами
уготовано стать всем людям.  Научить этому достаточно  легко,  как видно  на
примере  Линды  Мирелли.  Стоит  лишь  прочувствовать  удовольствие   обмена
энергетикой со своим  ближним, как  сразу же  откроется превосходство  перед
примитивным физическим совокуплением. А  уж когда вампиром сделается каждый,
тогда  человечество  готово будет  взойти  на следующую ступень эволюционной
лестницы.  Это было бы свершением сокровеннейшей  мечты человека,  рождением
Золотого века.
     Озадачивало теперь, почему сами вампиры не  спешат воспользоваться этим
преимуществом. Прибавление в рядах будто бы одобряется, но вместе с тем явно
отсутствует  конкретная  стратегия  приобщения  человечества  к  вампиризму.
Почему так?  Первым делом надо  будет расспросить Грондэла  по возвращении в
Нью-Йорк.
     Поезд снижал скорость  перед Колумбусом, штат Огайо. Это заняло  минуты
две,  без  всякого  дискомфорта  для пассажиров. Окна на секунду  потемнели,
вслед  за  чем  снова  обрели  прозрачность,  обнажив  смазанный  чудовищной
скоростью пейзаж (горизонт, и тот кружился колесом). Постепенно ход снизился
до  какой-нибудь  сотни  миль  в  час. В  эту секунду в вакуумную трубу,  по
которой  мчал поезд,  ворвался  воздух, высосанный на  выезде из  Нью-Джерси
трансверсальным магнетизмом.
     Окна на минуту подернулись влагой, искрящейся бисеринками капель. Через
несколько  минут  трансконтинентальный  экспресс,   скользнув  на  платформу
вокзала  в  Колумбусе,  аккуратно  опустился  на рельсы.  Вместе  с тем  как
открылись  двери, и в вагон повеяло  теплым июльским ветерком, клаустрофобия
исчезла без следа.
     Карлсен  почувствовал  себя  ныряльщиком,  только  что  вынырнувшим  на
поверхность. Как ни странно, ощущение было не таким уж и отрадным. Внезапный
контакт  с  внешним  миром  затруднял  концентрацию.  Да,  действительно, от
свободы   перехватывало   дыхание.  Улавливалась  безбрежность  богатства  и
разнообразия  - и с  севера,  где  Мичиган  и  Великие Озера,  и с  юга, где
Мексиканский залив.  Вместе с тем отчетливо виделось, что именно эта свобода
превращает  человека  в  такого лентяя. Люди  чересчур  свободны,  незаметно
лишаясь через это чувства срочности и соответствующего жизненного тонуса.
     Ровно через две минуты двери сомкнулись, и экспресс завис над рельсами.
На  этот раз Карлсен с  каким-то  даже одобрением почувствовал вязнущий гнет
клаустрофобии и  с  вожделением  взялся перебарывать ее исключительно  силой
воли.  С ростом  скорости  нарастал  и  гнет.  Для успешного  противостояния
Карлсен  углубил  концентрацию.   Окружающие  предметы   обрели  обостренную
четкость, убедив, что нормальное сознание немногим отличается от сна.
     Минут двадцать  спустя, на выходе в Канзас Сити  перед тем, как ступить
на платформу, его одарила улыбкой стюардесса.
     - Возвращайтесь скорей.
     Их ладони  чуть соприкоснулись (инициатива явно с ее стороны), при этом
часть его энергии сверкнула колкой  искрой. Женщина вздрогнула как от удара.
Карлсен, виновато улыбнувшись,  протянул ладонь,  та нерешительно  ее взяла.
Стоило ему взять от нее немного энергетики,  как ее лицо смягчилось кроткой,
мечтательной улыбкой. За несколько секунд контакта  он охватил жизнь девушки
так полно, будто был на ней женат.
     А, отходя уже, ругнул себя за  неумение устоять перед соблазном. Тем не
менее,  эпизод еще раз заставил задуматься над проблемой вампиризма.  Как ни
абсурдно, но люди в большинстве, похоже, предпочитают давать, а брать как-то
стесняются.
     Местный поезд прибыл в Форт  Ливенуорт через  полчаса. Платформа была в
какой-то  сотне  ярдов  от   тюремной  стены.  Сорокафутовую  стену  старого
исправительного учреждения оставили специально как  исторический памятник, а
заодно и напоминание заключеннным о  том, как все  переменилось.  Сторожевые
вышки пустовали - электронная сигнализация сделала охрану необязательной.
     Любопытно  было  уяснить,  какое ощущение  вызывает  тюрьма теперь.  По
дороге  в Форт  Ливенуорт  Карлсен  развлекался изучением ауры  у  отдельных
пассажиров. На  экспрессе он открыл для  себя  новый прием. Первым  делом он
выбирал  тех, у  кого голова находится на более темном фоне: из-за света  не
было видно жизненной ауры. Затем, вместо того, чтобы  вызывать рецептивность
у   себя,  он  вглядывался  в   голову  наблюдаемого  и   фокусировал   силы
концентрации,  словно  пуская  стрелу  из лука.  Результат  -  магнетическое
влечение,  мгновенное  и  мощное, словно  кто-то  пытается  тебя  притянуть.
Одновременно  жизненное  поле другого человека, различимое  как еле заметная
дымка, словно  насыщалось интенсивностью, притягивая к себе, как луна влечет
прилив. Если всматриваться слишком долго, человеку становилось неуютно (одна
пара  даже обернулась).  Так вот, во  время этой взаимной  близости начинали
вроде угадываться мысли наблюдаемых - все равно, что подслушивать разговор.
     Сама  тюрьма  разочаровывала.  Смутное предчувствие, возникшее было при
виде стены, исчезло уже на  главном входе.  Здания,  построенные  в середине
двадцать первого века из желтого, зеленого и сиреневого кирпича, смотрелись,
как   какая-нибудь  школа   или  пристройка  супермаркета;   сходство   лишь
усиливалось  за   счет  деревьев,   газонов  и  ярких  цветочных  клумб.   В
тридцатиградусную жару заключенных снаружи почти не было.
     Не  различались и  жизненные ауры из-за яркого света.  Хотя, и при всем
при