е  с  каким-нибудь  подвалом  в средневековом  замке,
только  вместо искусственных  столбов свод подпирали колонны из  натуральной
породы, из которых многие у основания и вверху расширялись.
     - Почти уже пришли.
     Карлсен  следовал за  ним по пещере.  И  как монаху только не холодно в
теперешней  земной оболочке? Место довольно прохладное, даже для уплотненной
кожи.
     Впереди  пробивался какой-то свет. Через  несколько секунд повернули за
угол, и  Карлсен  затаил  дыхание. Вначале  показалось,  что  вошли  в более
крупную пещеру, освещенную разноцветными  фонариками.  Но постепенно  дошло,
что  свет  исходит  от  самих  стен.  Черные  глянцевитые стены  изобиловали
скоплениями  кристаллов различной  формы  и цвета: красные,  синие, зеленые,
фиолетовые,  розовые и желтые. Сквозь толщу породы  змеились и жилы  металла
(по  виду серебро или золото), в том числе и один ярко-зеленый,  которого он
прежде никогда не видел - переливчатый, редкостно красивый.
     - Это моя тайная палата медитации, - обвел комнату монах.
     - И почему тайная? - спросил Крайски скептически.
     -  Потому  что  никто,  считай,  про  нее  не   знает.  Ее  открыл  мой
предшественник, брат  Рекс, и смекнул:  если не  держать  ее  в  тайне,  вся
планета  здесь перебывает.  Так  что  вы из  той  горстки,  что  знают о  ее
существовании.
     - Красиво здесь, - вслух  заметил Карлсен. Его  занимало, каким образом
кристаллы лучатся сами собой. Люминесценция, наверное.
     - И не стыдно одному накладывать на все это лапу? - спросил Крайски.
     -  Нет.  Потому  что от многолюдства  здесь неминуемо  развеется  самое
сокровенное: атмосфера, располагающая к медитации.
     Карлсен  моментально  понял,  о чем  он. Некое  волшебство  читалось  в
цветах, перемежающихся пятнами темноты.  Чем-то напоминало "магический грот"
в Диснейленде времен его детства. Только эффект здесь неизмеримо мощнее.
     Мэдах повернулся к Карлсену.
     - Мы вас ненадолго оставим. Мне надо кое-что обсудить с Георгом.
     Едва  смолкли  их  шаги,  как  Карлсена  охватило  жадное,  вожделеющее
волнение, от которого неистово застучало сердце. Непонятно,  зачем его здесь
оставили,  но почему-то,  думалось,  что за это время непременно  произойдет
что-нибудь необычное и волнующее.
     К правой стене  пещеры примыкал вытесанный под сиденье камень с грубыми
подлокотниками. Усевшись туда,  Карлсен обратил внимание еще на один камень,
напоминающий видом поганку с перевернутой шляпкой: шляпка  полна  была воды,
стекающей  по бокам. На  кромке  примостилась тяжелая металлическая  кружка.
Окунув  ее  в воду,  Карлсен пригубил - ледяная. И  хотя жажды  до  этого не
чувствовалось, лью- щаяся в горло жгуче-холодная вода, словно гасила палящую
жажду.  Карлсен,  сосредотачиваясь  на  блаженстве,  прикрыл глаза,  и,  как
оказывается, без труда впал в глубокую медитацию.
     Открыв глаза, он поймал себя  на том, что смотрит  на  скопление темно-
зеленых  кристаллов в противоположном конце пещеры. Цвет у них был настолько
притягателен, что  казалось,  между  ними идет диалог.  Карлсен, пройдя  под
гулкими пещерными сводами, наклонился вперед, пока кристаллы  не  заполонили
все  поле зрения. Те  из них,  что на поверхности, имели форму ромбов  цвета
еловой или сосновой хвои.
     Цвет,  казалось,  источает  вереницу  смутных  образов:  черного  леса,
хвойной чащобы  вокруг финского  озера;  плюща на садовой стене, заснеженных
сосен  в  отдаленной  шотландской  низине;  стен  Игнатьевской  обители  под
Казанью; книги о великих изобретателях в дедовской библиотеке - массивной, в
кожаном переплете. Все  эти  впечатления словно  свелись воедино к  ощущению
зимних  пейзажей,  прохладного  декабрьского  предвечерья.  Даже  теперешний
овевающий  тело холод казался каким-то романтичным.  А образы и воспоминания
между  тем,  множась, сообщались  с  еще более  дальними  - книгами, которые
прочел  (среди  них  особняком  выделялась  "Ледяная пустыня"  Жюля  Верна),
знакомой музыкой,  картинами и  пейзажами. Чем-то  напоминает  то вселенское
озарение снаму при поглощении медузы, хотя и гораздо скромнее.
     Через  несколько   минут  ощущение  осмысленности   переросло  границы,
чересчур  усложнилось.  Карлсен  почувствовал  пресыщение,  как  от  слишком
обильной  трапезы. Но  и при этом закрыть глаза  и отвернуться стоило труда.
Темно- зеленый кристалл бесконечно привлекал своей зимней красотой.
     Он  заставил себя вернуться и сесть. Ясно, что приближаться к кристаллу
не следовало, тем более вглядываться.  Даже на растоянии  сквозила его сила,
тревожащая отзвуками значений. Однако теперь  чувствовалось и влияние других
кристаллов, у каждого свое. Красный наводнял взор видениями крови и багряных
закатов,   расплавленного  металла   и  буйствующих   вулканов,  исторгающих
огненосные  реки лавы. Сила от них исходила грубая, мятежно-  неистовая. Что
странно,  был  в  ней и оттенок сексуального возбуждения. В противовес  ему,
синий  цвет сулил  мир и спокойствие  - с образом  чистых  небес,  спокойной
морской  глади  и  далеких гор. Чувствовалось,  что  это  цвет  абстракции и
бесконечности,  философов  и религиозных  мудрецов.  Теперь  понятно,  какое
значение  придавали  ему  средневековые  ремесленники,  создатели  витражей.
Желтые  кристаллы поначалу резали глаз, но стоило с этим свыкнуться, как они
буквально  брызнули  безудержной радостью  и  восторгом: неприхотливые,  как
звонкий зов  трубы или  бескрайние поля горчичного семени. Фиолетовые (цвет,
никогда Карлсену  не импонировавший) теперь являли собой бесконечную глубину
и значение, пробуждая покой и вос- приимчивость - условия в свою очередь для
интуиции и понимания. От  синевато-серых кристаллов, расположенных сразу над
диагональной  жилой серебра, казалось, веет твердостью и силой,  гигантскими
напластованиями  породы  и  гранитных  храмов, в  то время как само  серебро
навевало грезы о лунном свете на заснеженной вершине и перьях облаков, через
которые сквозят звезды.
     Каждая гамма  по  мере всматривания начинала казаться  самой  значимой,
можно было неотрывно смотреть на нее хоть  днями. Но стоило перевести взгляд
на очередную  группу кристаллов, как  новый цвет начинал притягивать с такой
же силой, сообщая целое измерение новых впечатлений и чувств.
     Теперь  было ясно, что  цвет  - это  тайный  код,  воплощающий значение
Вселенной,  всякое  творение которой передается  на языке вибраций.  Вот он,
скрытый смысл Божьего веления  "Да будет  Свет".  Свет содержит все  оттенки
цвета, а, следовательно, все значения Вселенной. В то же время сознавалась и
дичайшая неприспособленность человеческого  ума к улавливанию  этих  скрытых
значений.  Невольно  чувствуешь  себя  ничтожным  червем, пытащимся  постичь
значение симфонии.
     И  вместе с тем, несмотря вопиющее несоответствие, это абсурд. Значения
вот они, здесь,  ждут своей разгадки.  Сама пещера -  книга,  главы  которой
можно  кропотливо,  последовательно  читать,  хотя  смысл   ее  неисчерпаем.
Невероятно,  чтобы  Мэдах  готов  был  бросить  это  ради какой-то праздной,
скучноватой экскурсии на Землю.
     Но тут дошло  и кое-что еще.  Все  эти  значения  крылись  не  в  самих
кристаллах. Они средоточились в его уме, кристаллы лишь задевали извлекающие
их струны. Так что постигать он пытался свой ум, а не пещеру.
     Такое  изобилие значений начинало  утомлять,  и  Карлсен  закрыл глаза.
Жест, кстати, тоже символический. Люди тоже закрывают глаза на значение - не
из испорченности или глупости, а из практических соображений. Парадокс -  но
излишний смысл становится бессмыслицей. Значение - своего рода пища, которую
за присест можно переварить лишь частично. Людям необходимо знать только то,
что значение существует, а скука и тщета  -  иллюзорны. Стоит это уяснить, и
значение  становится  доступно в  любое  время.  Единственная опасность -  в
глупости и негативизме, возникающих из незнания этого факта.
     Постепенно он понял,  что навлек противоречие. Если значение доступно в
любое  время, то  получается,  нет  необходимости  ни  в  пещере,  ни  в  ее
кристаллах. Суть в нем самом, так что в его силах изъявить ее наружу.
     От  отдаленного  звука  голосов  Карлсен  невольно  вздрогнул: Мэдах  с
Крайски возвращаются. Он сделал еще один поспешный глоток, и в очередной раз
подивился  самой глубине ощущения у  себя на  языке: на Земле  какой  угодно
ликер,  и тот не сравнился бы по прелести.  На этот  раз, сглатывая  ледяную
воду,  глаз Карлсен не  закрывал,  и,  оказалось,  что  кристаллы  при  этом
затеплились чуть ярче, словно кто усилил  напряжение. Стоило проглотить, как
свечение убавилось.
     Звук приближающихся голосов  напомнил, что скоро  пора меняться телами.
Тут  сама  мысль  о  свойственном  этой  процедуре  некоем  экстазе  вызвала
очередной сполох озарения. Он вдруг осознал, что во всем  потоке извлекаемых
кристаллами значений  напрочь отсутствовал секс. Вся череда образов - леса и
горы, соборы и  храмы, идеи и устремления, были до странности  невинны. Всем
им присущ  был оттенок детства  и дальних горизонтов. Мысль о  сексе  в этом
контексте  казалась  на редкость  неуместной.  Воображать половой  акт  было
буквально каким-то падением.
     - Ну, как, скучать не пришлось? - весело осведомился Мэдах с порога.
     -  Что  вы, - ответил  Карлсен  скованно, так как все  еще  целиком  не
принадлежал себе.
     Мэдах, похоже,  был  удивлен такой лаконичности. В  наступившей  тишине
отчетливо прозвучал вопрос Крайски:
     - Ты готов?
     - Да.
     - Тогда я верну вам ваше тело, - сказал Мэдах.
     Странное  все-таки  выражение.  Монах  впереди  пошел  к  арке в  самом
отдаленном  углу  пещеры  -  таком темном, что Карлсен только  сейчас  ее  и
различил. Оказалось, это вход в коридор, идущий под уклоном вниз, в темноту.
Где-то вдалеке  погромыхивало,  и вроде  тянуло сквозняком.  Стены, как и  в
пещере, смутно флюоресцировали  - не кристаллы, а сама порода. Мэдах, пройдя
впереди футов шесть, остановился. На этом месте Карлсен различил  расщелину,
идущую от свода до пола. Монах повернулся к нему лицом, после чего осторожно
подался спиной в расщелину,  стены  которой сияли точками серебряного света.
Карлсен,  спустя секунду, последовал за ним, втянув голову в плечи, чтобы не
покорябать  лысину о  грубую породу. Внутри свет показался текущей по стенам
жидкостью, от вида  которой почему-то  закружилась голова. Еще  миг, и их  с
Мэдахом   тела   соприкоснулись.   Головокружение   не  унималось,  смазывая
предвкушение. И тут без  всякого перехода  взгляд  уперся в  осанистое  тело
монаха: все, случилось. На этот раз обмен произошел  без малейшего ощущения.
Мэдах вытеснился из расщелины, освобождая дорогу.
     Карлсен  с  интересом  отметил,  что обмен-то,  оказывается,  мало  что
изменил.  В  сравнении  с  монашеским,  собственное  тело казалось легким  и
бесплотным, причем, вопреки ожиданию, не было  чувства потери или огорчения.
Ноги-руки  занемели  от  холода,  а  так вообще  он  был бодр на  удивление.
Вернувшись в  пещеру,  он  с  удивлением обнаружил, что  снова может  видеть
Крайски, лицо которого выявлялось мутно, как на недопроявленном фото, эффект
странно зловещий.
     Удивительно, но  кристаллы  в  пещере смотрелись  теперь  до странности
невыразительно. При всей  своей очевидной красоте, они не передавали уже  ни
одно тех обостренных значений,  которые удавалось различать  глазами Мэдаха.
Вперясь в темно-зеленый кристалл, Карлсен лишь на миг вызвал вспышку видения
- заснеженные сосны в зимнее предвечерье  - и все, тут же, как  не бывало. В
душе шевельнулось горьковатое чувство потери.
     - Попробуйте это, - предложил монах.
     Он  протягивал  металлическую  кружку.  Карлсен принял  ее  (увесистая,
однако)  и пригубил воду. Соприкоснувшись с языком, она вызывала  все тот же
электризующий  трепет  удовольствия  -  безусловно, слабее  прежнего,  но  и
специфический,  как знакомое вино.  Карлсен сделал  глоток покрупнее,  глядя
теперь при этом на зеленые кристаллы. При сглатывании кристаллы словно ожили
ярче, и он ошеломленно замер от образов зимних пейзажей и елей,  смотрящихся
в озерную гладь -  все это длилось лишь мгновение. Никогда  с такой досадной
ясностью не чувствовались зыбкость и двойственность собственного восприятия.
     - Что это за вода? - поинтересовался он.
     -  У нас  она  зовется  сагала - вода жизни.  Берется из  озера, отсюда
десять миль в  глубину. Стоит ей попасть под дневной свет - для питья уже не
годится.
     - Мы уже должны быть в пути, - снова напомнил Крайски.
     - Прежде я хочу задать вопрос, - посмотрел на него Карлсен.
     - Пожалуйста, - готовно сказал монах. Он этого, похоже, ожидал.
     - Вы  догадываетесь, о чем  я.  Для  чего  такому, как вы, человеческое
тело?
     - Мне же дольше хочется погостить на Земле.
     - Это я знаю. Но, я слышал, вы можете использовать тела, специально для
вас изготовленные. Зачем вам мое тело?
     Монах   нахмурился,   было   очевидно,   что   он   искренне   пытается
сформулировать ответ. Наконец, он произнес:
     - Это почти невозможно объяснить.
     - И, тем не  менее, мне нужно знать, - отчеканил Карлсен, чувствуя, как
поднимает голову врожденное упрямство.
     Видя, что Мэдах тщетно подыскивает слова, он сказал:
     -  Ладно, позвольте с моей  стороны предположение. Это как-то связано с
сексом?
     Мэдах  кивнул.  Крайски, до этой  поры пассивно слушавший, вскинулся  в
недоумении.
     - С сексом??
     Монах медленно кивнул, пряча взгляд.
     - Он прав.  Я  уже два года как пишу книгу. -  Он поднял  глаза. - Свои
возражения против... религии Саграйи.
     Карлсен ожидал всего, но такого, да еще вслух...

     OCR&Spellcheck by Serjio Killinger
     НПО  "Мир  и  семья-95",  С.-П.  ,  1995  г.  Copyright   Colin  Wilson
"Metamorphosis of the vampire", 199



   Колин Уилсон
   Метаморфозы вампиров-2

---------------------------------------------------------------
     OCR: Serjio Kilinger
---------------------------------------------------------------

     - Какие еще возражения? - спросил Крайски на удивление ровным голосом.
     - Я думаю, доктор Карлсен понимает.
     - Ты понимаешь? - покосился Крайски.
     - Я вижу, - сказал Карлсен, - он в нем разуверился.
     - Почему? - голос у Крайски, хотя и ровный, выдавал любопытство.
     Монах промолчал, и ответил за него Карлсен.
     - Потому  что  секс  основан  на некоей  незрелости.  Мужчины и женщины
считают, что  желанны  друг другу, потому  что  представляют  друг для друга
своеобразный вызов, где одолевается конкретная личность.
     Крайски перевел взгляд на Мэдаха.
     -  Правда,  -  отреагировал  тот. - Секс  - это  желание вторгнуться во
внутреннюю сущность  другого  человека.  То же, можно сказать, влечение,  по
которому  взломщика тянет  на  взлом. Иными  словами,  по сути это  влечение
преступно.
     Крайски лишь недоуменно покачал головой.
     - Что в нем преступного? Ваши что, этим друг другу как-то вредят?
     - Нет, не  вредят, - согласился монах. - Но  зачем они хотят заниматься
любовью?  Тот   же  импульс,  по  которому  шаловливые  ребятишки  играют  в
сексуальные игры.
     - По-твоему что, весь секс преступен?
     - По сути, да.
     Крайски растерянно развел руками.
     -  Для  меня  твои  слова  такой  абсурд,  что  ни  в  какие  рамки  не
вписываются. Ты рассуждаешь, как какой-нибудь замшелый кальвинист.
     Мэдах лишь возвел брови.  Карлсен  понимал,  почему  он  предпочитает в
ответ  молчать.  Непонимание   такое  кромешное,   что  нет  смысла  чего-то
доказывать.
     Прерывая затянувшуюся паузу, Крайски спросил:
     - Ну ладно, даже если, по-твоему, секс - это безнравственно,  почему ты
все-таки желаешь себе человеческого обличья? Объясни.
     - Я думал, что как раз этим сейчас и занимался.
     - У нас на Земле секс тоже существует, - напомнил Карлсен.
     - Но вы не выбрали его решением эволюционной проблемы.
     - А эвату, что ли, да?
     - Это и есть главный аргумент моей книги. Наши предки уяснили, что секс
может повышать  интенсивность сознания. Этот проблеск  они развили с помощью
логики,  неотъемлемой  частью  своего  толанского  наследия.   -  Он  словно
цитировал по памяти. - Результат, как видим, был, безусловно, замечательный.
Но в основе  своей ошибочный. Ошибка лежала в предположении, что секс сам по
себе может выводить  ум к новым высотам озарения и духа. Они проигнорировали
тот  факт,  что половое  влечение  основано  на запретности, которая в  свою
очередь  исходит от незрелости.  Иными словами,  наши предки на  перекрестке
эволюции свернули не туда.
     - И возвращаться теперь поздно? - заключил Карлсен.
     - Возможно, и нет. Но вы же видите, что это бесконечно сложно. Для моих
сородичей-криспиян секс  не  просто главное удовольствие  -  это  еще  и  их
религия. Что  мне, по-вашему - начать движение за запрет секса  и разрушение
храма Саграйи?  До добра это не доведет. Да  и чем им  это заменить?  Что им
ежедневно прикажете делать в час Саграйи?
     - Но если  вы видите, в чем здесь  ошибка...  - начал Карлсен.  Мэдах с
неожиданным норовом тряхнул головой.
     - Даже я не вижу возможности низложить  культ Саграйи. Что ни сутки, то
в полдень меня, как  и  всех, разбирает вожделение. Каждый день я  гляжу  на
свою  красотку-библиотекаршу и жадно ею насыщаюсь. И  в  Солярий когда иду и
смотрю  на женщин, то в голове одна  мысль: чтобы час  Саграйи длился месяц,
чтоб я успел  овладеть ими всеми -  подряд, одну за другой. Пусть  это  меня
погубит, но  пыл такой неодолимый, что умереть я бы хотел за любовным актом.
В  этом  городе  есть отдельные мужчины,  побывавшие  действительно со всеми
женщинами,  и женщины, перебывавшие со всеми мужчинами. Сограждане их  очень
высоко  чтят  за  такое  рвение  в  служении  Саграйе.  Здесь это  считается
буквально святостью.
     Он  смолк, и  Карлсен вдруг осознал глубину его страданья.  Вот почему,
оказывается, Мэдаху по нраву выдавать себя за монаха и рядиться в коричневую
сутану: это единственный способ выразить  протест. Он считает себя аддиктом,
безнадежно порабощенным наркотиком похоти.
     Эти слова открыли и кое-что еще. Теперь ясно, чем занимался монах, сидя
в храме у статуи Саграйи: возносил молитву. Эмоциональный ее осадок  все еще
гнездился в его мозгу, точно как неловкость от скрюченной позы сказывалась в
коленях и голенях.
     - Теперь-то ясно, почему мне нравится в человеческом теле? - воскликнул
Мэдах.
     Карлсен  кивнул.  Обуревающие  сейчас  чувства  и  откровения  были так
сильны, что трудно было говорить.
     - Вы по-прежнему не возражаете против того, чтобы иной раз обмениваться
телами?
     Карлсен кашлянул.
     - Конечно же.
     Мэдах медленно кивнул. Карлсен понимал, почему он молчит: размениваться
на "спасибо" было бы просто ханжеством.
     - Ну что, готов? - словно из иного мира раздался вдруг голос Крайски.
     - Да.
     - Я вас оставляю, - спохватился Мэдах.
     - Мы еще встретимся, - сказал Карлсен
     - Хорошо, - монах повернулся уходить.
     - Еще один только вопрос! - окликнул вдогонку Карлсен.
     - Слушаю?
     - У вас в книге говорится что-нибудь о подлинной цели эволюции?
     - Да. Я утверждаю: "Сознание  должно контролироваться знанием ума, а не
реакциями чувств".
     Карлсен выжидательно  молчал,  но Мэдах,  видимо, все, что  нужно,  уже
сказал.  Повернувшись, молча пошел,  Карлсен  взглядом  проводил его  спину,
постепенно поглотившуюся теменью коридора.
     - Ты понял, о чем  он?  -  после  выжидательной  паузы  поинтересовался
Крайски.
     - Безусловно. А ты?
     Крайски, поколебавшись, пожал плечами.
     - Похоже, понял. Только  я вижу, вы оба с ним... ошибаетесь. (Наверняка
хотел сказать: "Вижу, что вы оба сумасшедшие").
     Карлсен промолчал.