азу  же  подсказала:  слишком  уж
ординарное решение для такой планеты неожиданностей.
     Беспокоиться не было смысла, и Карлсен позволил себе блаженство отдыха,
закрыв глаза.  Несмотря  на  тропический  зной,  в  тени  было  сравнительно
прохладно, а в веющем с северных гор ровном ветре даже чувствовалось дыхание
снега.  Насколько,  оказывается, за  время  пребывания на Дреде  обострилась
чувствительность.
     Весь утопающий в солнечном свете простор полыхал до едкости насыщенными
красками.  Панорама с  джерида открывалась на редкость  величавая.  К югу на
полсотни  миль, вплоть до  темно-зеленых  скал у  подножия Гор  Аннигиляции,
стелились  голубые поля с оранжевыми и  фиолетовыми островками, вдоль окоема
насколько  хватает  глаз  тянулись  горы.  Даже  на  таком  расстоянии  Горы
Аннигиляции смотрелись иллюстрацией к какой-нибудь сказке:  игольчато острые
пики, изогнутые башни. Цвет в основном желтый. Горная цепь к северу состояла
из таких исполинов,  что  вершины уходили в белесый облачный  слой. По цвету
они варьировались от тускло красного, вроде угасающего  костра,  до осеннего
багрянца.  Склоны   в   нижней   части  пестрели  оранжево-лиловыми  мазками
(по-видимому,  листва),  верхние же уровни, где  по идее  должен  быть снег,
блистали  желтизной  -  неуместный  чуб серы  в воздухе  словно  подтверждал
подозрение, что все это - действующие вулканы. Покрывающие вершины облака то
и   дело  просвечивались  мгновениями   огненных  разрывов,  спустя   минуты
докатывался отдаленный гром. К  востоку  тянулся  характерный,  - голубой  и
медный  с  золотом, -  пейзаж  Хешмара,  а дальше что-то  серебристо-яркое -
должно быть,  море. Хешмар, судя по всему,  представлял собой длинную полосу
земли меж двумя горными хребтами.
     Что-то восторженное было в самой необъятности пейзажа и великолепии его
красок. Даже  зной, волнами начавший  слоиться над долиной,  казался  частью
этой  жизненности  и  изобилия.  Хотя и теперь,  созерцая все  это,  Карлсен
чувствовал  немое  отчаяние,   неоднократно   пробиравшее   его   при   виде
величественных пейзажей. Все  равно что, нюхая розу, обнаруживать вдруг, что
у нее нет запаха. Пейзаж словно отделялся от него невидимой стеной.
     Скопляющийся зной начинал досаждать  даже в тени. Карлсен, сняв тунику,
свернул ее и подложил под голову вместо подушки. Затем сменил позу,  плечами
плотнее  прильнув  к  стволу, а  ноги  приподняв как в гамаке, закрыл глаза.
Голой кожей вибрации дерева воспринимались  гораздо четче,  и  опять  смутно
мелькнуло  какое-то  приглушенное воспоминание. Ах, вот о  чем. У  его  тети
Нуэми, - матери Билли  Джейн, - был матрас-массажер, вибрирующий  под током.
Кто-то  внушил  Билли  Джейн,  что вибрации  якобы  стимулируют  сексуальное
возбуждение, и вдвоем они как-то решили это испробовать на неуютно  холодной
поверхности  матраца. От возбуждения он тогда забыл о  слабом  электрическом
жужжании. Когда  же наконец, утолив  желание,  они  изнеможенно раскинулись,
вибрация начала пробирать их теплым, умиротворяющим ощущением, все равно что
блаженствовать в теплой  постели, когда за окном  шумит дождь. Через полчаса
сластолюбцев  вывел  из  дремоты  шум въехавшего во  двор автомобиля, и  они
заспешили вниз,  к  неоконченной  партии шахмат  на кухонном столе, чувствуя
разом и вину и приятную утоленность.
     Воспоминание о "массажере" послужило своего рода катализатором. Карлсен
закрыл  глаза и  дал  вибрациям унять напряжение, забыв  о  внешнем  мире  и
погрузившись в  себя. Физическая усталость  лишь способствовала этому. Через
несколько  минут  он впал  в невесомую эйфорию,  при  которой  тело  как  бы
обратилось  в некую прозрачную  субстанцию. Пульс замедлился,  а там и вовсе
сошел на нет.
     И тут до него начало доходить, что вибрация - не просто  успокоительное
средство. Начать  с  того,  она  сложнее, чем  кажется.  То, что  по  ошибке
принималось  за приглушенный  шум вроде гудения  пчелы  или  урчания  кошки,
фактически  состояло  из ряда  вибраций  различной частоты,  с насыщенностью
звука, напоминающей звучание отдаленного оркестра.
     Наконец попытка различить  компоненты равеяла приятную,  на  грани сна,
дремоту. Чем тщательнее он вслушивался, тем явственнее различались слагающие
уровни гармонии, различимые меж собой так же безошибочно, как звуки скрипки,
флейты или  рояля. Как  раз это узнавание дало понять,  что вибрации по сути
представляют собой некую  форму сообщения - скорее музыкальную, чем речевую.
Вспомнилось звучание ручья в долине Джираг.
     Новая степень внимания привнесла  и более глубокую  степень релаксации.
Словно некая дверь  открылась внутри, пропуская вниз по лестничному пролету.
Одновременно  вибрации  зазвучали  гораздо  четче,  как будто  оркестр играл
теперь  на  соседней  улице.  Это   усиление  вызвало  восторженный  трепет,
углубивший в свою  очередь  релаксацию: еще одна дверь  открылась, пропустив
еще  дальше  внутрь. Каждая ступень все  дальше  уводила из мира  физической
реальности в мир реальности внутренней.
     Сообщение,  несмотря на свою музыкальную  форму, характер имело ясный и
фактический. В считанные секунды Карлсен уже видел и ухватывал вещи, которые
в прошлом открывались  лишь в редкий  солнечный миг озарения. Первым и самым
основным в этих проблесках было то, что  человек обитает разом в двух мирах:
мире внешних обстоятельств и мире внутренней реальности. Внешний мир довлеет
настолько, что внутренний в  сравнении с  ним кажется  зыбким и  тусклым. На
самом же деле мир внутренней реальности бесконечно подлиннее, чем мир сугубо
физического существования.
     Тут до  него  дошло,  что  до  слуха  доносится  не  монолог,  а  некий
разноплановый диалог. "Голос" джерида был на самом деле многоголосьем, какое
слышишь  иногда,  включившись  в  телефонную сеть,  где стоит  гулкий  гомон
десятка абонентов.  Но  что это за голоса? Едва сформулировав вопрос, он уже
знал ответ. Это другие джериды, разбросанные по поверхности  планеты. Но что
они передают? Вот  с  этим уже сложнее. Каждый, судя по  всему, сообщал свое
теперешнее состояние и то, что происходит вокруг.
     Сфокусировавшись  на этом инсайте,  он  как  бы углубился  еще сильнее,
начав неожиданно различать по голосам. Многие исходили из этой же области по
ту сторону планеты. Решив же намеренно выделить эти голоса  из остальных, он
инстинктивно  догадался, что  они исходят из  леса  джеридов, насчитывающего
сотни  деревьев. Чувствовалась даже  их  грандиозная высота, и запах  прелой
почвы в подлеске.
     В эту секунду он  спохватился, что  с телом происходит что-то неладное.
Лицо застыло,  будто  нашпигованное анестезином, а  мышцы  покалывало словно
искрами  тока, да  больно  так.  Попытался  открыть глаза  -  не получилось.
Карлсен забился как спящий, силящийся пробудиться от кошмара.
     И тут все равно  что  распахнули окно: он почувствовал, что пулей летит
по воздуху. Это длилось буквально секунды, вслед за чем воцарилась внезапная
тишина. Снова потянуло сыроватым воздухом, и донеслись звуки внешнего  мира.
Ничуть не удивившись, Карлсен почувствовал, что  стоит в кромешной  темноте,
вдыхая запах перегноя и еще какой-то - пряный, что-то вроде эвкалипта.
     Насчет местоположения  и  гадать  нечего: вибрация  и  отдаленный шорох
листвы давали ясно понять, что  он на противоположной стороне планеты, среди
джеридового  - леса.  Воздух  у  земли был абсолютно недвижен,  ни  ветерка.
Дрожащая  вспышка  молнии  на секунду выхватила из  тьмы исполинские стволы,
колоннадой уходящие вверх. Аромат эвкалипта - очевидно, древесная смола.
     Вытянув вперед  руки,  Карлсен  сделал несколько  осторожных  шагов  по
толстому,  -  чуть не  до  колена,  -  лиственному  ковру  и,  споткнувшись,
шлепнулся  плашмя.  Потрогал  на ощупь:  корень  дерева.  Шаря  по нему,  он
добрался  до ствола  и  сел  на  влажную  землю.  Не  было  даже  надобности
прижиматься  к  дереву   лицом:  вибрация   слышалась  четко,   как  гудение
высоковольтных проводов.
     Всего несколько секунд потребовалось,  чтобы  снова  уйти  в полудрему.
Едва это произошло,  как характер вибрации будто бы  изменился:  ощущение  в
точности такое, будто слышишь за закрытой дверью приглушенный рокот голосов,
и  тут дверь  открывется  и  становится слышен  сам разговор. С той  нелепой
разницей,  что  перекликание  здесь   было  бессмысленным  как  болтовня  на
вечеринке:  просто  несмолкающая,  волна  за   волной,   разноголосица.   От
нормального  разговора ее отличало то, что  никто из говорящих не умолкал  -
звуки длились и длились словно хорал.
     За   минуту-другую   он  усвоил,  что  по  направлению  вибраций  можно
установить  расположение деревьев.  Каждый звук подобен  был  вспышке маяка,
четко указывающего  свое местонахождение.  Более того, плотность  встречного
звукового напора говорила, что лес уходит  как раз в этом направлении, а  за
спиной  деревьев не  больше  дюжины. Карлсен поднялся,  отдалился  от дерева
(чтоб  подальше  от  корней) и  медленно, осторожно двинулся туда,  где край
леса.
     Упустил он то, что из-за одного лишь размера расстояние между деревьями
составляет сотни ярдов. Полчаса, а то и  больше брел, пока отсутствие листвы
под  ногами дало  знать,  что  лес,  наконец,  позади. Через несколько минут
призрачный сполох  молнии  высветил, что  движется  он в  сторону  какого-то
крупного водоема, - не то озера, не то моря, - зеркалом отражающего  молнию.
На секунду встревожило то, что вода  как бы вот она, чуть  ли не под ногами.
Нет,  лучше сесть, дождаться, пока  снова сверкнет.  Когда  облака высветила
очередная магниевая вспышка, до Карлсена дошло, насколько  близко была беда.
В десяти футах берег резко обрывался, а  вода виднелась где-то далеко внизу.
Что странно, близость падения воспринялась со спокойным сердцем. По-прежнему
согревало сокровенное  чувство  неуязвимости.  И все  же лучше подождать  до
рассвета.  Развернувшись,  Карлсен  ощупью добрался до  ближайшего дерева  и
начал охапками собирать листья в согнездие между корней, чтобы там улечься.
     Он как раз сгребал себе подушку, когда в отдалении наметился блуждающий
огонек, -  примерно в четверти мили, - свет постоянный, похожий  на фонарик.
Карлсен спиной прижался к дереву, вникая в вибрацию: если есть опасность, то
наверняка почувствуется.
     Минут через десять свет приблизился достаточно и стало видно, что огонь
сдвоенный, вроде  фар,  отстоящих  друг от  друга  примерно  на фут.  Следом
различился силуэт человека, несущего на плечах по фонарю. Узнав приземистую,
мощную  фигуру  бараша,  Карлсен  тут же  пожалел,  что не перебрался  на ту
сторону  дерева.  Теперь-то  уж  поздно: под лучом света  на дерево пролегла
тень.
     Бараш  остановился  в  нескольких футах, словно  точно знал, где  сидит
Карлсен,  и  молча  нашел  его  взглядом.  В  белесом  свете,  выхватывающем
неухоженную  бороду,  он   походил   на  Грубига,  только  более  старого  и
неприглядного: вздернутый нос на гостеприимство  не намекал. Угрюмец что- то
сказал  на непонятном,  гортанном  языке, правда, телепатический сигнал  был
достаточно ясен.
     - Надо, чтобы ты шел со мной.  - В телепатии, видно,  он искушен был не
очень, и потому без речи обходиться не мог.
     - Куда?
     - Туда, - повернувшись вполоборота,  бараш неопределенно указал куда-то
во тьму.
     Затем, как будто что-то решив, он поднес руку к плечу, при этом Карлсен
разглядел, что два огня представляли собой крупных насекомых вроде  стрекоз,
светящихся  ровным,  матовым   светом.  Одно  из  них  словно  ручная  птица
перебралось на вздетую руку. Насекомое он  пересадил на плечо  Карлсену. То,
развернувшись и как следует приспособясь на лямке туники (кстати, неожиданно
увесистое),  нюхнуло Карлсену ухо и  моментально  засияло, выхватив из  тьмы
ближние деревья.
     Бараш  повернулся и пошел, не оглядываясь, причем  настолько ходко  для
таких коротких ног  - того гляди отстанешь. По крайней  мере  ясно,  что  за
пленника он Карлсена не считает.
     На мягком, толстом  мху  их шаги были  бесшумны. В воздухе - прохлада и
странная  эйфория  (видимо,  бодряще  сказывается  смолистый   запах).  Ясно
слышалась и вибрация деревьев, вызывающая на сердце необычную легкость.
     Карлсен, как  мог, удерживался от расспросов: бараш как  пить  дать или
ухом  не  поведет,   или   фыркнет  что-нибудь   односложное.  И   без  того
чувствовалось,  что  провожатый относится  к нему с тем  же  снисходительным
презрением, что  и гребиры. Ригмар, помнится, сказала, что  "бараш" означает
"агрессивный",  "враждебный"  -  теперь  вполне  ясно,  почему.  Предстоящая
встреча с подобным сборищем особой радости не вызывала, хотя после последних
событий  не сказать, чтобы и  заботила.  В себе он  чувствовал  колоссальный
источник силы и жизненности, с которым все по плечу.
     Шли уже  примерно с  четверть часа, когда  начался спуск по каменистому
склону. Здесь  уж  глаз да  глаз, иначе все  ноги исполосуешь.  Насекомое на
плече  засияло  еще ярче: открылся даже  противоположный  склон, с виду  еще
более крутой. Карлсен перевел было дух, когда, добравшись до низа, повернули
налево  и  дальше, к  воде.  Но беспокойство стало  разбирать,  когда  бараш
прямиком  пошел  к  клинообразному  выступу на самой кромке  обрыва.  Там он
остановился, как бы собираясь с мыслями,  и начал сходить по идущей наискось
тропке-карнизу.   Карлсен  тронулся  следом,   мысленно   ругая  не  в  меру
распалившуюся  дурищу:  свет  отражался  на  воде,  пугающей  своим   черным
безмолвием на глубине тысячи футов. Освещала бы тропу, да и ладно.
     Вдруг над головой (даже в  груди екнуло) раздалось сухое хлопанье. Мимо
с  оголтелым  клекотом  пронеслась  какая-то  здоровенная,  на летучую  мышь
похожая  тварь  и спикировав  к поверхности  воды,  взбила ее крылом  словно
морская  птица.  Подняв  голову, Карлсен  в сотне  футов  увидел  еще  двух,
переминаются  на  карнизе,   блекая  пурпурными  зенками.  А   вон  и  внизу
повысунулись, - и еще, и еще, - пялятся вверх с недобрым любопытством. Те же
самые, что встречались у подножия Гор Аннигиляции. Отвесный берег изобиловал
их гнездами как дырками в сыре.
     Карлсен  от смятения замедлил  ход  и  обнаружил,  что  потерял  своего
провожатого.  Так  как карниз  все  сужался  (поневоле  приходилось жаться к
стене), решил двигаться медленнее. Минут через десять, - и на двести- триста
футов ближе к воде, - бараша он  застал в ожидании, с деревянно бесстрастным
выражением лица. Стоял он во входе в пещеру и, как  только Карлсен появился,
исчез внутри.
     Вход узкий, -  пара футов,  не больше, - а в  высоту  не будет и шести.
Чтобы  влезть, пришлось сгорбиться, а насекомое, когда его чуть не смахнули,
обиженно  зажужжало.  "Пардон",  -  вырвалось  у  Карлсена  (и  ведь  поняла
тварешка!). Коридор клонился вниз, причем  так много было выступов, что идти
приходилось  очень  медленно,  иначе  стукнешься  головой.  Бараш  тоже  шел
медленней, хотя и ниже  на голову, чем Карлсен, из-за широких плеч и груди в
узких местах он то и дело протискивался боком.
     Так добрались до  места,  где коридор,  неимоверно сужаясь,  упирался в
стену из  точащихся  влагой  сталактитов.  Бараш, остановившись,  повернулся
направо  и  исчез. Карлсен  решил, что туда же ведет и коридор, но  дойдя до
конца, понял: тупик. Пока стоял в растерянности, насекомое, снявшись вдруг с
плеча, прянуло прямо на стену, за которой исчез бараш.  В камень вошло как в
воду,  оставив Карлсена в кромешной тьме. Он вытянул руки, ожидая наткнуться
на сырой песчаник, но ощутил лишь пустоту. Сделав медленный, осторожный шаг,
лицом  и плечами прожался  сквозь шероховатую  бархатистость, словно  сквозь
паутину или водяную взвесь, и очутился вдруг на слепящем свету  - таком, что
зажмурясь, притиснул к глазам ладони, и лишь помедлив, отвел.
     Он  находился  в  покатой   галерее,  напоминающей  чем-то  пещеры  под
Криспелом. С той разницей,  что в воздухе  веяло теплом, а покрывающие стены
кристаллы не уступали по яркости электрической рекламе.  Разнообразие цветов
было  таким  же как в  пещерах Криспела  -  красный, синий, зеленый, желтый,
оранжевый, фиолетовый; в целом напоминало детский игровой  павильон, залитый
светом фонариков. Вглядевшись в прозрачный, как вода, бирюзовый кристалл, он
вновь  ощутил  поистине  гипнотический  восторг,  словно  душу  втягивало  в
бесконечную глубину.
     Обернулся на стену, из которой  только  что  вышел.  Стена  как  стена,
каменная,   и   тоже  в  переливчатом   многоцветий  кристаллов.  Попробовал
дотронуться:  рука,  обдавшись  электрическим  трепетом,  ушла  в  камень  -
бархатисто, как сквозь тенета.
     Бараш  исчез  (не  бесцереммонность  уже,  а  откровенное  хамство).  А
стрекозоид  вон  он, семенит  впереди  по  коридору. Когда  Карлсен  нагнал,
насекомое с жужжанием взлетело ему на плечо и потерлось об ухо дружески, как
ручная  птица.  Светиться  оно  почти  уже   не  светилось,  туловище  стало
тускло-синим.
     В   нескольких   сотнях   ярдов   коридор  выравнивался  и  расширялся.
Оказывается, он  переходил в своего  рода зал, неуютно темный в  сравнении с
коридором.  Через  несколько минут  Карлсен оказался в  огромной  пещере  со
сводом, неразличимым из-за  высоты.  В сотне футов над головой  ее  освещали
неровные ряды огней. Лишь когда насекомое, снявшись с плеча, вспыхнуло вдруг
ярче и  устремилось к тем самым огням, он  сообразил, что это все насекомые,
унизывающие карнизы вдоль стен.
     Стоя  среди  пещеры,  огромной  как  солярий  на  Криспеле,  он  ощутил
секундное замешательство. Зачем бараш привел его сюда, когда вокруг ни души?
     Пещера  тянулась вдаль, как  какой-нибудь более  обширный  и  пустынный
вариант  вокзала Гранд Сентрэл.  Стены,  кстати,  тоже  покрыты кристаллами,
только не светящимися, в отличие от галереи.
     Крикнуть  Карлсен  не  решился:   мгновенно  замельтешат  вокруг  сотни
стрекоз. Вместо этого он побрел к центру пола, надеясь встретить в отдалении
(а  расстояние, похоже, нешуточное, несколько миль) хоть одну живую душу.  И
тут,  оглянувшись,  заприметил  свет,  укромно  цедящийся  из  углубления  в
основании  стены, всего  в нескольких сотнях ярдов от того места,  откуда он
сам  только что появился. Повернув обратно и приблизившись к этому месту, он
разглядел, что свет сочится из-под низкой  притолоки, прорубленной,  судя по
примитивной  форме, прямо  в породе.  Он  заглянул внутрь  и  с  растерянным
изумлением  увидел  совершенно голого человека,  стоящего спиной к  двери за
подобием  столика. На карнизе у стены  светили несколько  насекомых. Карлсен
вежливо кашлянул,  но человек (что- то, похоже,  пишущий)  не  отреагировал.
Лишь на второй раз он, не спеша, отложил перо и обернулся.
     - Ка-17?! Вы-то здесь какими судьбами?!
     - Нет, я не К-17,  - улыбнулся каджек. - Вы, я понимаю, доктор Карлсен.
Я вас ждал.
     - Вы, ждали?? - не веря своим ушам, переспросил Карлсен.
     Каджек  повернулся и  стало видно, что кое-что из одежды на нем все  же
есть: что-то  вроде подсумка  на  ремешке.  Гениталий, кстати, не  видно, ни
мужских ни женских.
     -  Да. К-17 сообщил нам  о  вашем ожидаемом  прибытии.  Только  не  мог
указать точно, когда. - Он изъяснялся на  человеческом  языке, только не так
бегло как К-17 и с акцентом, напоминающим скандинавский.
     - Так К-17 здесь?
     -  О нет.  Он  все  так  же  в Хешмаре,  - ответил  каджек  почему-то с
сочувствием.
     Помещение,  в котором они находились,  представляло собой  обыкновенную
келью,  вырубленную, судя  по  следам  на  стенах  и  потолке,  примитивными
орудиями прямо в породе. Единственной мебелью были две деревянные балясины с
проложенной  поверх  доской, образующие скамью,  да стол - широкая плаха  на
двух чурбанах с кувшином, деревянными  кружкой, миской и стопкой  бурова