Карлсен оперся головой о спинку сиденья, на лбу выступила испарина.
     - Почему это так трудно?
     - Наоборот, очень  просто.  Восприятие у  человека  обычно  подпирается
внешним  миром, который сохраняет постоянство вне зависимости, обращаете  вы
на  него  внимание, или  нет.  Он  поддерживает  вас,  как вода пловца.  Для
использования визуалайзера ум должен нагнетать гораздо  больше внимания.  Вы
как  человек,  которого впервые  принуждают  переставлять собственные  ноги.
Поэтому мышцы,  естественно,  начинают ныть.  Но, если  глубоко вздохнуть  и
расслабиться, это вскоре пройдет.
     Карлсен закрыл глаза и понял, что Крайски прав. Прежде всего, нахлынуло
утомление, от  которого обычно  впадаешь в сон. Но, через несколько  секунд,
усталость переплавилась  в ощущение мира и покоя. Странно то, что все это не
сопровождалось вереницей образов, обычно тянущихся  из  подсознания.  Вместо
этого была чистая,  холодная чернота, безмолвная  как  озеро тихой ночью.  И
вот, вися среди черноты, он осознал, что находится под обычным барьером сна,
и в этом состоянии его удерживает некая внутренняя сила, вызванная  стрессом
нескольких  прошедших   часов.  Фактически,   он   одновременно  и   спал  и
бодрствовал.
     Открыв глаза, Карлсен лишний раз убедился в правоте Крайски: умственное
"побаливание" прошло, чувствовалась бодрость, все равно, что после бассейна.
Судя  по  стрелке часов, "сон" не  продлился и десяти минут.  Удивительно  -
Крайски  спал,  откинувшись  головой  на  подушку.  Карлсен  как-  то  и  не
предполагал, что  ему присуща  такая  человеческая  слабость  как сон. Лицо,
четко выхваченное немигающим неоновым светом  Паркуэя, было словно из  серой
резины. Рука на  колене  тоже  выглядела  безжизненной, словно  принадлежала
манекену. Даже грудь казалась недвижной, лишь после длительного всматривания
стали различаться слабые признаки дыхания.
     Тут  Карлсен впервые  потрясение  осознал, что рядом, бок о бок  сейчас
едет  не  просто  человек.  Уму  это было  понятно,  но  никак  не  доходила
реальность, что Крайски просто иное существо.  Теперь было понятно, что тело
Крайски  - лишь съемная оболочка,  как  чехол или саркофаг, а  что внутри  -
одному Богу известно.
     Странно  было  находиться в самоуправляемой машине, где  любой  признак
движения невелировался подвесом на воздушной подушке. Освещение Паркуэя и то
подчеркивало   иллюзию   неподвижности:   беспрерывная   полоса   неона    в
электрическом поле,  чей  мертвенно-зеленый  свет  успел  уже придать  теням
застылость,  а  дальше  -  темень.  Мотор работал  так тихо,  что  слышалось
пощелкивание датчиков автоконтроля.
     Кстати,  пока Крайски спит, почему бы не поупражняться с визуалайзером.
С  прикосновением к панельке  перед Карлсеном  высветился  голубой  экран  с
указателем.  Без  посторонних  глаз   легче  оказалось  перегонять  перечень
вверх-вниз,   теперь   он   шел   ровно.   Допустим,   "Япония".   Попробуем
сфокусироваться. Мгновение,  и машина  очутилась на  залитой солнцем дороге,
узкой и прямой, слева всходили зеленые подножия до  странности неровных гор,
напоминающих сказочные декорации. По другую  сторону  тянулись рисовые поля,
меж  рядами  чешуйчато поблескивала изумрудная вода.  Дорога  впереди, делая
поворот, спускалась к морю.
     На  этот раз картина держалась прочно,  так  что через  несколько минут
можно было уже расслабиться  и просто смотреть, как развертывается панорама.
Не  укрылось  и  то,  что  когда  взгляд с  интересом остановился  на горной
вершине, напоминающей  застывшую  волну, цветность  словно  усилилась. Таким
образом, стали ясны слова Крайски насчет нагнетания внимания. На пейзаж надо
было глядеть с тем же неослабным вниманием, с каким читаешь книгу. Разница в
том,  что, если  внимание  во время чтения ослабляется, строки  на  странице
остаются. Если  же  ослабить  внимание  здесь, картина начинает  тускнеть  и
распадаться.
     Это  откровение  взволновало настолько, что Карлсен  специально ослабил
внимание,  мысли  направив  внутрь.  Едва  это произошло, как  сцена  начала
выцветать  и  терять  четкость,  как  недопроявленный снимок  на  полароиде.
Секунда,  и  изображение  стало  черно-белым,  а там  исчезло  окончательно.
Карлсен наобум нырнул в  середину списка - оказалось, Иордания -  и  машина,
как ни  в чем не бывало,  поехала по голой каменистой долиной  мимо тронутых
прозеленью  руин  обнесенной  стенами крепости.  Ясно  было,  что  внимание,
мобилизуясь  при каждой картине,  вызывает непроизвольную вспышку  интереса.
Минута-другая,  и  интерес  убывает, а  изображение соответственно  начинает
терять четкость.
     Чтобы  это проверить, надо было, очевидно, быстро вызывать картины одну
за другой.  Карлсен  сфокусировался на Кении,  и  машина  послушно двинулась
вдоль  широкой  бурной  реки,  мчащей  по камням с  такой  силой, что  густо
вскипали  белые буруны.  Неистовость  такая,  что  в лицо,  кажется, вот-вот
пахнет свежим ветром.
     Стоило  перейти  на Корею, как  картина сменилась на плавную  холмистую
равнину, отороченную  зеленью лесов.  Перу  привнесло  панораму  обледенелых
скал, сливающихся вниз двухмильной рекой; Польша - старинный город, отдающий
средневековьем;  Румыния  -  широкая  неспешная  река,  текущая  меж  гладко
выточенных каменных  берегов; Сибирь  - заснеженный  хвойный лес; Сицилия  -
аббатство на горном склоне, источенном ветрами в готическую фантазию, Швеция
- квадратная башня из красного кирпича,  глядящаяся в безмолвную синь бухты.
Каждый  из  этих  пейзажей  воспринимался  настолько  явственно,  что всякая
очередная смена вызывала в каком-то смысле шок.
     Впрочем, главный  восторг вызывало  сознавание, что каждая из этих сцен
произвольно оживает и удерживается  силами его, Карлсена, собственного  ума.
Понимание,  что люди видят себя лишь частью окружающего  пейзажа, в то время
как  он сейчас  совершенно  независим от  пейзажей вообще. Само внимание или
фокусировка  могут  мгновенно  усиливать  значение  внешнего  мира, так  что
содержание  увиденного -  это,  по сути,  отражение  содержания  ума. Теперь
понятно, что Будда имел в виду под Просвещением.
     Крайски   пошевелился,  мелькнула  досадливая  мысль,  что   он  сейчас
проснется, но тот лишь  поерзал затылком о подушку. Ценность уединенности от
этого лишь обострилась, и мелькнул проблеск еще одной догадки, смысл которой
схватить так и не удалось.
     Он еще раз пробежался  по  перечню: Виргинские  острова, Вифа, Вьетнам,
Замбия,  Зуздровия,  Зуракия:  Йемен... остров  Уэйк,  Уорренлэнд... Ямайка,
Япония...
     Вместе с тем как уехало вверх последнее слово,  перед глазами  оказался
пустой  экран.  Было  что-то  неуловимо  приятное в его цвете,  что-то между
небесно-синим и индигою. То, что  ассоциируется с жарким  днем у моря, когда
слышишь крики чаек,  и в  небесную лазурь засматриваешься так, что  начинают
мерещиться призрачные силуэты. Вот и сейчас  при взгляде  на экран ощущалось
нечто подобное, словно по нему облачками проплывают прозрачные создания.
     Карлсен, сузив глаза, подался вперед, пытаясь определить, действительно
ли это  прозрачные формы или  какой-нибудь очередной оптический  извив. Тени
были  уклончивы, постоянно ускользая из-под прямого взгляда куда-то вбок. Он
попытался  смотреть на них, одновременно задействуя и боковое зрение. Синева
экрана стала  как-то глубже,  сочнее. И  тут  пронзило  такое,  что  Карлсен
невольно  отвел глаза. Синева, словно дернув, стала вдруг  втягивать в себя.
Помнится,  как-то  раз  в  детстве, пытаясь поймать ускользающий в отверстие
ванны обмылок, он чуть не застрял там рукой, настолько сильно всасывало.
     Озадаченно поджав губу, он снова поглядел на экран. Казалось бы, ничего
особенного: компьютер  как  компьютер, в точности как у него  в офисе, разве
что синий цвет погуще.  Когда попробовал  сосредоточиться сильнее,  возникло
все  то же  странное,  обманчивое ощущение движения,  все равно  что садок с
рыбой, хоронящейся где-то на глубине.
     Он покосился на Крайски, но тот по-прежнему спал все с таким же странно
безжизненным  видом.  Карлсен, глядя  на  экран,  попробовал  все  взвесить.
Компьютер  - а  это, очевидно, он и  есть - устроен реагировать на  мозговые
ритмы,   особенно  те,   что   связаны   с   концентрацией.  Он   нашпигован
инфокапсулами, чье содержимое проецируется сфокусированной энергией мозга во
многом так, как образ проецируется на кусок пленки световым лучом.
     Тогда почему пустой экран дает  такой  ошеломляющий эффект "всасывания"
умственной энергии?
     Возможное объяснение предложил Крайски, сказав, что обычное  восприятие
подпирается  внешним  миром,   и  что  визуалайзер  требует  больше  энергии
внимания. Из  чего следует,  что  инфокапсулы для своей активизации  требуют
куда больших  умственных усилий. Но  когда такое усилие сделано, инфокапсулы
начинают "подпирать" восприятие обычным образом.
     Из  этого  можно предположить, что в  основе  визуалайзера  лежит некое
устройство, собирающее и фокусирующее ментальную энергию,  подобно тому, как
увеличительное   стекло   фокусирует   солнечный  свет.   Так   что,   когда
сосредотачиваешься  на  якобы "пустой" части экрана, твою ментальную энергию
он собирает и фокусирует, но никуда конкретно не направляет.
     Объяснение,  похоже, резонное. Если так, то  бояться в сущности нечего:
луч внимания можно выключить, просто отведя или закрыв глаза.
     Он  осторожно   сосредоточил   внимание  на  экране,  пытаясь  повторно
"заприметить"  краем  глаза движупщеся  тени.  Спустя  секунду  экран  вновь
налился синевой и светом, Карлсен  напрягся. Но даже  при этом  дернуло  так
внезапно, что он невольно зажмурился, прервав контакт.
     Тем  не  менее,  никаких  дурных  последствий.  И уж наверняка никакого
умственного  истощения,  которое  могло  бы произойти  от неожиданной отдачи
энергии. Опасаясь, как бы не проснулся  Крайски (тогда  эксперименту конец),
он попробовал  еще раз. На этот  раз ждать пришлось дольше.  Вот синь экрана
снова  углубилась, и последовал рывок  - чем-то  похоже на  то, когда сильно
вздрагиваешь  во сне. На этот  раз фокус сохранить  удалось. В  результате -
удивительное  притяжение  синей пустоты,  с  покалыванием в  затылке, и  дух
захватывающим ощущением, какое бывает при броске в студеную воду.
     С усилием удержавшись, Карлсен секунд через десять освоился с ощущением
падения. Более того, интересно, что ментальная энергия как бы устремилась по
каналам,  осязаясь  подобием  мощного  водяного  напора.  Тревога  сменилась
восхищением,  когда  выяснилось, что напор по  желанию  можно  расширять или
сужать. Подобное он  нередко  чувствовал, жестко сосредоточившись  на какой-
нибудь интеллектуальной задаче,  когда  умственная  энергия  от  возбуждения
бурным  ключом  устремлялась вдруг  но невидимым  каналам. Но все это быстро
заканчивалось  - через  несколько минут что-нибудь  отвлекало, или усталость
начинала  брать свое.  Теперь  же концентрация  была  настолько велика, что,
похоже,  подпитывала сама  себя.  Ощущение  такое, будто  стоишь  на  горной
вершине, и ветер обдувает лицо.
     Занимало  то,  что хотя  визуалайзер  и давал "увеличительное  стекло",
напор контролировал он, Карлсен, убыстряя или замедляя его по желанию. Кроме
того, ощущение  реальности выросло  настолько, что разницы  -  стоишь  ты на
вершине или только думаешь об этом - и не чувствовалось.  Создать вершину во
всех ее  мельчайших  подробностях было  так  же легко, как  перескакивать  с
помощью визуалайзера  из страны  в страну.  Срезы  иных  времен  и мест были
настолько доступны, что выявлять их можно было одним лишь  шевелением мысли.
Рядом пошевелился Крайски,  напоминая, что Карлсен здесь не один.  Собираясь
уже выйти из синей пустоты, он понял, что это ни к чему: присутствие Крайски
ощущалось так  же  отчетливо,  как  если  б всматриваться ему в  лицо  -  он
по-прежнему  спал.  И  лишь  сфокусировавшись  на  нем  с  обретенной сейчас
остротой, Карлсен понял,  насколько  Крайски измотан схваткой  с  Грондэлом.
Чтобы   подавить   другого  вампира,   требуется   колоссальное   напряжение
концентрации  - не меньше, чем у  атлета для  победы в решающем поединке.  У
Крайски ничего бы не вышло, если  б не слепая  ярость, вспыхнувшая от  того,
что Грондэл пустил в ход альтернатор Маркарди. Для него это было неслыханное
оскорбление, все равно, что плевок в лицо.
     Все  это Карлсен понял, просто  сфокусировавшись  на Крайски,  пока тот
спал  -  вопрос  не  столько  вникания в  мысли,  сколько  уяснения  чего-то
самоочевидного. Скорее логика, чем интуиция. Ясно и кое- что еще: дружелюбие
Крайски основано на  эдаком жалостливом  снисхождении  и уверенности, что до
утра Карлсену все равно не дотянуть.
     Даже  такое  откровение  не  шокировало  и  не  вызвало  растерянности.
Отношение к Крайски оставалось таким же неприязненным  и подозрительным. Как
если иметь дело с заведомым мошенником, в  любую секунду  готовым на подвох,
но в  целом  типом обаятельным.  С  другой  стороны, убежденность Крайски  в
скорой  его  кончине была  не  ясна. Вникнув, Карлсен уяснил:  своими руками
Крайски это делать не собирается, да и другим тоже не позволит. Тогда откуда
уверенность, что жить ему осталось считанные часы?
     Его  любопытство передалось каким-то образом  в мозг  спящему,  Крайски
пошевелился.   Чувствуя,  что  сейчас   он   проснется  наверняка,   Карлсен
расслабился,  специально расстроив свой  внутренний фокус. Примечательно то,
что  несмотря на возврат  в повседневный  мир  (показавшийся вдруг  унылым и
тусклым),  восприятие  оставались  по-прежнему  острым  -  как  у  трезвого,
делающего вид, что пьян.
     Крайски, зевнув, открыл глаза. Пристально поглядев за окно, определил:
     - Почти уже на месте.
     То, что лицо перестало быть мертвой резиной, бросалось  в глаза сразу -
Крайски теперь нисколько  не отличался от  обычного американца, улыбающегося
спросонок.  Цепкость  синих глаз, и  та смягчилась, теперь  они  были скорее
зелеными.
     - Похоже,  вон  уже Хобокенский  мост,  - указал он. Когда  минут через
пятнадцать  переезжали  реку,  начало вдруг  угадываться присутствие  Хайди,
причем на редкость четко и сильно. Крайски быстро это уловил, и губы у  него
разъехались в ухмылке.
     - Она тебе не верит, - сказал Карлсен.
     - Какая разница, - отмахнулся Крайски. - Ты зато - да.
     И вправду. Чувствовалось, что Крайски  относится к нему  неприязненно и
считает, что жить  ему, Карлсену, осталось считанные  часы -  факт, которому
хочешь, не хочешь, а приходится верить.
     Через туннель они въехали на Канал стрит и повернули к  югу, на Бауэри.
С этим  районом Карлсен  знаком не был. С той поры как посносили трущобы, он
преобразовался в коммерческую зону - склады, оптовые базы, офисы. Свернув  в
подземный гараж обшарпанного бетонного здания, машину припарковали на уровне
"Е".  Свет  ущербный,  и  припахивает  мочой.  Уныло  сгорбленный  землистый
служитель  вызвал  лифт.  Внутри стояла несносная духота. Прежде чем набрать
112  этаж,  Крайски  набрал   охранный   код  на  старомодном  (куда  там  -
антикварном) кнопочном пульте, вышедшем из употребления еще в конце двадцать
первого века.
     Для  обиталища   вампира   это   место  впечатляло   своей   редкостной
невзрачностью. Уже сам спертый, влажноватый воздух лифта вызывал дух taedium
vitae, противоречащий существованию вампира.
     Когда выходили из лифта, дверь  напротив приоткрылась и оттуда выглянул
ребятенок  -  тот  самый,  что  был  тогда  в ресторане с  Крайски.  Карапуз
заулыбался  и  сделал ручкой. Крайски, что  удивительно,  не останавливаясь,
прошел мимо и стал вставлять ключ в соседнюю дверь. Когда Карлсен оглянулся,
ребенка уже не было.
     - Это разве не ваш внук? - удивленно спросил Крайски.
     -  Нет, я  его тогда  позаимствовал на один вечер, -  только и  ответил
Крайски.
     Такой же  неброской как здание была и квартира.  Спиной к двери на софе
сидела женщина, наблюдая по телевизору какую-то телевикторину.
     -  Дорогуша, это  у  нас доктор  Карлсен, - сказал из прихожей Крайски.
Женщина не оглядываясь помахала рукой.
     - Привет! Проходите, усаживайтесь, - она похлопала возле себя по софе.
     Невысокая стройная женщина, темные волосы с проседью.
     - Пойдешь на кухню - принеси мне "Скуидж", - велела она.
     - Ага, - кивнул Крайски. - Какой тебе "Скуидж"? - донесся вскоре оттуда
его голос. - Ты его весь уже определила!
     - Ладно, все равно что, только чтоб газированное.
     - Организуем,  лапа. Звякну  в  магазин, пусть подгонят. -  Послышалось
тонкое пиканье нажимаемых кнопок.
     Просто сон какой-то. Не  знай Карлсен, что Крайски  вампир, поверить во
все это было бы  решительно невозможно.  С виду  - ни дать,  ни взять,  чета
откуда-нибудь  из  Техаса,  решившая  осесть  в  Нью-Йорке.  Синее  платье в
горошек, и то будто перекочевало с ней оттуда.
     Карлсен неожиданно ощутил в себе растущее любопытство, догадываясь, что
внешность у этой дамы так же обманчива, как и у ее  мужа. Интересно, как она
выглядит на самом деле. Глянув мельком сбоку, он увидел остренький, довольно
приятный профиль. Губы чуть обветрены,  не мешало бы смазать кремом. Верхняя
пуговица у  платья расстегнута, и в прорези проглядывает небольшая, усеянная
веснушками,  грудь.  На  ногах  сандалии,  причем  на  одной  непонятно  как
приставшее пятнышко зеленой краски.
     В гостиную вернулся Крайски.
     - Не отвечают что-то. Придется самому сходить.
     - Давай,  -  ответила  она,  не отводя  глаз от  экрана,  где  какой-то
придурок в  трусах гнался под  гомон  толпы за верблюдом,  норовя обдать его
кремом для бритья. Верблюд неожиданно  остановился,  и придурок, запнувшись,
шлепнулся в лужу розовой пены. Толпа зааплодировала.
     Когда дверь закрылась, женщина приглушила звук.
     - Я Фарра. А вы?
     - Ричард.
     - Очень приятно, Ричард, - она с улыбкой протянула руку в веснушках.
     Стоило взять ее ладонь, и ответ стал ясен.
     Это произошло, когда их взгляды встретились. Из всех глаз ее были самые
ясные, такие, что  цвет их - зеленый - казался какой-то несообразностью. При
этом узнавалось выражение, сквозившее в глазах той грондэловской  "хозяйки":
странно  глубокая,  сокровенная  созвучность, словно  они держали  меж собой
какой-то  секрет. Причем,  это  был не просто взгляд женщины, приловчившейся
напускать во взор интимность, но откровение жизненности, никогда  прежде  не
встречавшееся  в  женщине  настолько.  Дружелюбие   во   взгляде  предлагало
приобщиться  к этой жизненности, вести себя так, будто они  знают друг друга
всю жизнь. Уверенность ее была такая непререкаемая, что  об отказе не  могло
идти и речи. Никогда еще Карлсен не был так зачарован женщиной (вспомнилось,
как  семилеткой  бредил  в детсаду  своей  зеленоглазой  воспитательницей  -
кажется, ее звали Бриджит Бэмфорд).
     Особо  волновало то,  что какой-то  частью  он сознавал ее  удивительно
глубоко, будто они  давнишние  любовники, а другой - воспринимал Фарру,  как
загадочную незнакомку.  К собственному удивлению, действовал  он  несомненно
осознанно:  расстегнул  ей  на  платье  еще  одну  пуговку  (под   материей,
разумеется, ничего). Расстегнув платье до талии, распахнул, обнажив ей грудь
- небольшую, но  бе- зупречной формы.  Положив на одну из  них руку так, что
между пальцев выступил  сосок,  он испытал мгновенное  наслаждение. Причем в
каком-то смысле оно  было связано и не с  ним. Одновременно чувствовалось ее
наслаждение, будто сам он  отчасти смотрел  на себя через ее глаза, чувствуя
на груди свою же руку. И только тут до  Карлсена дошло, что делает он это не
по собственному побуждению, а просто подчиняется ее воле.
     Она  высунула  язык,  словно  в  насмешку  -  длинноватый, розовенький.
Карлсен наклонился и обхв