Карлсен  никчемно громко, словно
пытаясь перекричать.
     -- Что-то вроде узилища, или кельи -- имеется в виду монастырской, а не
тюремной.
     Нежный  спуск  закончился  внизу   шахты:   ноги  будто  погрузились  в
полунадутый борцовский ковер. Силовое поле истаяло -- совсем как у аэротакси
в  момент  парковки.  С внезапной  четкостью  в  памяти  воскрес  Нью- Йорк,
придавая происходящему зыбкий оттенок сновидения.
     Открывающийся отсюда коридор был, похоже, проделан в толще  гранита: ни
створов, ни стыков в стенах. Низехонький (буквально дюйм над головой), залит
он  был  мутным  свечением, непонятно  откуда  исходящим.  Холодно, и  тянет
сыростью.
     --  Как в египетской  гробнице, -- поделился Карлсен, и голос  катнулся
глуховатым эхом.
     -- Примерно  на  это и  рассчитывалось. Чтобы те, кто спускается сюда с
пятой степенью, знали: пока не будет седьмой степени, пути отсюда нет.
     -- И как долго она достигается?
     -- Рекорд у нас -- два депсида, что-то вроде шести ваших месяцев.
     Если бы не гладкость стен, впечатление такое, что находишься в угольной
шахте.  Унылая серость необозримого  коридора напоминала тюрьму -  мысль еще
более тягостная от того, что вверху -- полторы мили породы и грунта.
     Минут через  десять Клубин остановился. Зачем, непонятно  (коридору по-
прежнему не было конца), хотя, гребису, безусловно,  виднее. Протянув  руку,
он коснулся  неприметного ржавого пятнышка на гранитной стене. Хорошо, что к
встряскам  у Карлсена  выработался  иммунитет, а то бы ненароком  отпрыгнул.
Участок  гранитной стены  будто превратился в  стеклянный  щит,  за  которым
открывалась  небольшая,  --  шесть  на  шесть, --  келья,  залитая  холодным
пронзительным светом. В нескольких футах  (можно  буквально  дотянуться) под
потолком висел голый человек -- на крюке, вогнанном под кожу посередь груди.
Голова  запрокинута,  струи  черной  запекшейся  крови коростой  склеили ему
голени и ступни. Но главное впечат- ление  производили распахнутые застывшие
глаза, выпукло уставленные в потолок.
     --  Вы  с  ним, часом, не знакомы? -- деликатно поинтересовался Клубин.
Карлсен пригляделся.
     -- Господи, да это же Макрон! -- Мелькнуло нелегкое подозрение. -- А...
за что его?
     -- Сказать, что он наказан, не  совсем точно.  Вернее будет сказать, он
сам  вызвался  спуститься  сюда  пораньше,  искупить  допущенную  в  Хешмаре
оплошность. А заодно проходит здесь шестую степень.
     Карлсен, напряженно  сузив веки, наблюдал (интересно, а сам потянул бы,
так вот  висеть?). Понятно: любое опрометчивое движение порвет Макрону кожу,
и  без  того  уже  натянутую как резина;  вон свежая  кровь сочится из раны,
мешаясь с сукровицей.
     -- Теперь вы понимаете,  почему сюда никого не  пускают без разрешения?
Малейшее отвлечение -- роковая грань между  победой и неудачей.  Здесь стены
защищены даже от телепатии.
     -- И сколько ему здесь висеть?
     --  Минимум  два дня.  А  сколько дальше, он уже сам решит. Причем если
забудется больше чем на десять секунд, включится сигнал, и ему  начинать все
заново. --  Карлсену показалось, что  гребис  смотрит  на Макрона  с мрачным
удовлетворением. -- После шестой степени он уже не  будет  выходить из себя,
как случилось в  Хешмаре. -- У них на глазах Макрон невольно пошевелился,  и
из  раны соскользнул липкий сгусток.  Глаза  у Макрона  расширились,  и лицо
застыло в судорожной гримасе концентрации.
     Клубин  тронулся дальше,  Карлсен рядом.  Едва они поравнялись с  краем
макроновой кельи, как стена, утратив прозрачность, обрела прежний вид.
     --  Сколько,  по-вашему,  надо  на  это  смотреть,  прежде  чем  начнет
нравиться? -- спросил на ходу Клубин.
     --   Да  как  такое  вообще  может  нравиться?  --   покосился  Карлсен
недоуменно.
     Гребис промолчал, но, судя  по скептически поджатым губам, остался  при
своем мнении (видимо, не без оснований).
     Через   пару  минут  ходьбы  стена  справа  тоже   обрела  стеклянистую
прозрачность.  В  небольшой,  ярко  освещенной комнате лежал  человек  (тоже
голый),  прикованный  в  позе  распятого  к  каменному  полу.  С  потолка на
массивной  цепи  свисал гранитный снаряд,  тупым  концом  упираясь  в  грудь
лежащего. Плоское дно снаряда, где крепилась цепь, в диаметре была  примерно
три фута; вес, получается, тонна с лишним. Картина та же  самая: окаменевшие
от  напряжения распахнутые глаза,  струйки застывшей крови с боков сходят на
пол.
     -- Устройство это не такое  примитивное, как кажется, -- сказал Клубин.
--  Его  изобрел  К-90.  В  потолке  вмонтирован  сенсор,  чувствительный  к
ментальным волнам.  Пока концентрация  держится на  уровне,  камень остается
висеть  на  прежнем  месте. Как только она ослабляется, снаряд опускается на
одну десятую миллиметра.
     Карлсен с мрачным очарованием смотрел на распяленное тело.
     -- А если концентрацию усилить, снаряд можно приподнять?
     -- Да, но за один  раз  только на одну двадцатую. То  есть,  отыгрывать
вдвое труднее, чем проигрывать.
     -- Ему, по-моему, больно.
     -- Да, что-то он поздновато хватился. Наверное, уже не вытянет.
     -- Он что, погибнет?
     --  Почему,  нет.  Когда  начнут лопаться  ребра, камень  автоматически
остановится и  его вытащат.  Но когда поправится, ему предстоит  пройти  все
заново. Не справится за три раза -- вернут обратно  четвертую степень. А это
такой позор, что аттестант, случается, кончает с собой.
     Стена с их отдалением снова приняла прежний вид.
     -- И что, неужели без всей  этой давильни никак не обойтись? -- спросил
Карлсен. -- Неужто хороший мозговой сканер не измерит их выносливость?
     Клубин хмыкнул.
     --  Вот  здесь вы рассуждаете  как  матералист. Машина  такая есть,  ее
изобрел  К-89, предшественник К-90. Только  толку от нее оказалось мало. Она
действительно  могла  указывать  вероятность  выносливости  того  или  иного
кандидата.  А  прогнозы потом зачастую  не  сбывались. Сильнейшие совершенно
неожиданно   сдавали,   а  из   слабых   некоторые  демонстрировали   чудеса
выносливости. К-89,  когда  обратились к  нему за разъяснениями, пожал  пле-
чами:  мол,  вольному воля.  Один  кандидат  рассказывал,  что  всякий  раз,
чувствуя себя уже на пределе, вспоминал, как мальчишкой мечтал спасти город,
сразив  в  поединке  громадную  каплану. Другой  вообще отказывался сообщить
выручавшую его  мысль, боясь, что  лишится  силы, если ее  разгласит. Причем
сильнейшие  все  как один  имели  какую-то  уловку,  помогающую преодолевать
положенные пределы выносливости.
     Стена,  рассеявшись   в  очередной  раз,  открыла  взору  что-то  вроде
аквариума:  воды  под самый  потолок,  и  вверх струятся пузырьки. По центру
громоздилось  престранное создание  --  на  первый  взгляд, черный паучище с
глазами-бусинками  вокруг  головы.  Хотя  нет,  волосатые  лапы  на  поверку
оказались щупальцами,  из  которых  одно уткнуто  в стекло; присоски-коготки
напоминали сороконожку. В оранжевом  кончике присоски виднелось отверстие --
видимо,  впрыскивать  яд.  Немигающие  глаза  словно  сознавали  постороннее
присутствие. По аквариуму безучастно плавали цветастые рыбы, на которых паук
ноль внимания.
     Присмотревшись, Карлсен углядел в его лапах угол продолговатого ящика.
     -- Там,  внутри,  один  из  наиболее  обещающих  претендентов  на пятую
степень. Этот тест один из  самых  ответственных,  потому что ему приходится
еще и перебарывать клаустрофобию. Он научился контролировать дыхание, но ему
надо еще растянуть запас воздуха в саркофаге на двое суток. Если запаникует,
то  может нажать аварийную  кнопку и мы его  вытащим.  Только он  знает, что
перед этим надо  слить  воду  и выманить  оттуда  дефалу, а  это как минимум
четверть часа. Два кандидата так и погибли на прошлом испытании.
     --  А разве нельзя давать аварийный  запас  воздуха --  допустим,  если
ситуация безвыходная и он теряет сознание?
     -- Нельзя. Скрыть от  аттестанта этого  не удастся, а  потому весь тест
насмарку.
     Карлсен   неприязненно   покосился   на   дефалу,   словно   излучающую
ненасытность и  злобу. Чувствовалось, что она смутно чует под собой добычу и
с аппетитом ее предвкушает.
     --  Ну  что,  идемте, --  окликнул  Клубин. --  Вам  меньше часа  здесь
осталось.
     И хорошо: впечатление от гадрула было самое гнетущее.
     Они  прошли с  четверть  мили. Карлсен  догадывался,  что каждая дюжина
шагов  проносит их мимо очередной сцены  мучительного, до  хряска  в костях,
напряжения  - к  счастью, гребис обнажал  их только  выборочно.  На этот раз
остановились  лишь  в  десятке  футов   от  неброской,  тронутой   ржавчиной
металлической двери. Стена при этом, как и прежде, тотчас просветлилась.
     -- Из  всех тестов, -- не  без  гордости сказал  Клубин,  -- этот самый
опасный.
     Картина за стеной открывалась попросту гротескная. "Комната" полна была
типичной для Дреды растительности, если  б не синеватый оттенок, сошло бы за
уголок тропического леса.  В центре, припав  спиной к  деревцу, стоял  голый
человек  --  атлетического  сложения,  мускулистый.  Вокруг  него  веревками
обвивались толстые побеги вроде плюща. Лишь всмотревшись, Карлсен разглядел,
что они успели  прорасти ему сквозь тело: один отросток-щупальце, выходя изо
рта, спускался к  горлу,  другие змеились из груди и живота; ноги, и те были
пронизаны.  Из  угла  рта  на  грудь сбегала струйка свежей крови.  Глаза  у
человека были открыты, лоб неподвижно насуплен.
     --  Они  что,  все еще  его не  умертвили? --  немея от  ужаса, спросил
Карлсен.
     --  Нет,  потому  что  это  вардеек, растение,  которое  специально  не
приканчивает жертву. "Вардеек" -- это название  вида, само  растение зовется
"спандоркис". Интересно, как этот вид растет. Он способен в разжиженном виде
проникать в организм и начинает там,  бурно прорастая, отвердевать. Так что,
заснув  в  наших  тропических  лесах,  можно  через  час-другой   проснуться
пришпиленным к  земле  проросшим через тебя растением. Они паразиты, поэтому
беспокоятся, чтобы  жизненно  важные органы жертвы  оставались в целости,  и
поддерживают в  ней  жизнь тем, что подкармливают ее питательными веществами
из почвы или за счет другой добычи. Известны случаи, когда животные, попав в
эти путы, не околевают годами.
     Карлсен не в силах был оторваться от этой тошнотворной картины.
     -- А если он попытается вырваться, что тогда?
     -- Вот  тогда-то  его и убьет. Спандоркис моментально впрыскивает яд, и
через  несколько секунд  наступает  смерть. Но  вардеек можно контролировать
умом: получается  своего  рода  гипноз. То,  что  мы  видим,  это битва воль
Дейрака и спандоркиса. Он должен пересилить  спандоркиса, сделать его частью
самого себя,  полностью им помыкать. Но на  это  могут уйти  недели, а то  и
месяцы.
     Уже  от  самого  наблюдения  в  теле  возникала  противная  слабость  -
буквально чувствовалось: вот отростки пронзают тело, вот прорастают -- через
рот, через глазницы...
     -- А сами вы проходили такую аттестацию?
     -- Нет,  тогда  этого  еще не было,  не  создали. Я  проходил  тест  на
вулканическую лаву. Рассказать?  --  Невозмутимая полуулыбка давала  понять:
ощущение Карлсена для него отнюдь не загадка.
     -- Спасибо, не надо!
     Картина канула за каменной стеной, и Карлсен ощутил поистине физическое
облегчение.  Причем  не  собственное,  а  скорее  Фарры  Крайски,  буквально
шокированной сценами гадрула. Все это самоистязание  казалось ей проявлением
чисто мужского безумства.
     -- Ну  что, -- словно собираясь с духом, приостановился Клубин, -- идем
в седьмую степень?
     Он, повернув, потянул на себя ручку ржавой двери, протяжно заскрипевшей
(а как же иначе) петлями.
     "Галлюцинация" -- вот  первое, что мелькнуло в  голове  от открывшегося
вида, навеянного, казалось, извращенной фантазией насмешника-гребиса.
     Они стояли наверху  большой мраморной лестницы,  за которой расстилался
сад,  словно   взятый   из  "Тысячи  и  одной  ночи".   Теплый   воздух  пах
свежестриженной  травой (заныла  приглушенная ностальгия по  Земле):  густо,
бархатисто  жужжали насекомые, и слышался шум воды.  Первое, что бросалось в
глаза, это буйство красок. Со ступеней взору открывалось множество тропинок,
петляющих меж  клумб, и синих лужаек, окаймленных  цветущим  кус-  тарником.
Лужайки   рябили   цветами   всех   оттенков   радуги.   Дальше   начинались
матово-кудрявые  деревья  вроде  вязов, но пониже  и самых  что ни  на  есть
причудливых  очертаний.  И,  наконец,  посередине,  отражаясь  в  лучезарно-
туманной синеве неба,  стыло широкое, зеркально-неподвижное  озеро.  Местами
над равниной поднимались тихо и прямо,  как  из труб, розоватые  струи  пара
(отсюда, видимо, и серебристый туман над долиной).
     -- Это место называется Дантигерне, -- объяснил Клубин, -- что-то вроде
"сада  удовольствий", хотя  точного  эквивалента в  земном  языке  нет.  Его
создатели взяли за основу ваши сады Эдема.
     -- Просто очаровательно,  -- сказал Карлсен, глядя на пролегающий через
ручей легкий, как на японских гравюрах,  мостик. --  Здесь, видимо, отдыхают
после испытаний?
     --  Смотря в каком смысле: и да и нет. Как ни странно,  это тоже своего
рода испытание. Аттестантов здесь тянет  расслабиться и забыть все, чего они
достигли. Всякий, кто поддается соблазну, возвращается на пятую степень.
     После мрачной сырости  гадрула тепло казалось роскошью. Хотелось пить и
пить благоухающий травами воздух.  Мраморные ступени под ногами, и те дышали
отрадным теплом.
     Следом за Клубином Карлсен спустился в сад. Трава здесь была мягче и не
такой  упругой,  как в  долине  Джираг,  хотя гораздо  гуще,  чем на  Земле,
напоминая  ворсистый  ковер.  Глянцевитые  цветки,  -- меленькие,  не больше
лютиков,  -- походили  на  волшебные елочные  фонарики.  Мальчишкой  Карлсен
увлекался ботаникой,  однако  сейчас не встречал ни  единого, который был бы
хоть как-то знаком.
     Клубин  разглядывал  вьющийся  по  деревянной решетке побег, и Карлсен,
улучив возможность, встал на колени, чтобы внимательнее изучить цветки. Один
из них, в форме львиного  зева, был словно соткан из белейшего шелка. Однако
стоило  коснуться его венчика, как  того словно  не бывало  -  остался  лишь
стебелек. Убрал палец, и венчик возник опять.
     -- Так они что, не настоящие?
     --  Почему, самые  настоящие. В  частности, этот вот называется  ромит.
Венчик  у  него  --  своего рода  вибрирующая  энергия.  Как только  вы  его
касаетесь, энергия переходит к вам в палец. Вы понюхайте.
     Карлсен удивленно  понюхал себе пальцы: и вправду пахнет, да нежно так.
Он коснулся головки алого  цветка,  похожего на перевернутый тюльпан. Палец,
задев что-то бесплотно-зыбкое, прошел насквозь, как через  язычок призрачной
свечи. Хотя запах остался, причем слаще и более густой, чем у белого цветка.
     -- На этой планете, -- сказал Клубин, -- у нас много промежуточных форм
материи. Вот, например.
     Он сорвал  зеленый  цветок с ракушечной головкой и положил его Карлсену
на ладонь.  За  какие-то  секунды головка,  размякнув, образовала по  центру
ладони  крохотную  зеленую  лужицу  и  истаяла, оставив после  себя  сладкий
лимонный запах и льдистый холодок. Стебелек пожух и побурел.
     -- Видите, высокая гравитация этой планеты привела к существованию форм
жизни, каких на Земле не существует.  Здесь, у нас, воочию видно, что  жизнь
поддерживается волей, а как только воля уходит, то исчезает и сама жизненная
форма,  --  словно в  подтверждение,  свернутый колечком  стебелек  при этих
словах тоже испарился.
     Они шли дорожкой,  вымощенной  шероховатым розовым камнем вроде  пемзы,
теплым,  как нагретая солнцем уличная брусчатка. Дорожка вилась среди лужаек
и кустистой поросли,  причем так, будто все было специально  рас- считано на
удивление: то вдруг клумба откроется за поворотом -- роскошное разноцветие в
форме застывшей волны, или декоративный  пруд, вырезанный из черного стекла,
где  ракетками сновали  многочисленные  желтые конусоиды с  выпуклым красным
глазом.  На  многих  лужайках  посередине  стояло  создание  вроде  морского
анемона,  вокруг желтой  макушки которого гипнотически, как  в толще нежного
течения, вились лепестки. Еще одно дерево, в изобилии  встречавшееся в саду,
было  тоже  синим,  но  смотрелось, словно некое  украшение  из  резины  или
пластика:  ствол  цилиндрический  и   гладкий,  то  же  можно  сказать  и  о
хоботообразных  "сучьях".  Время   от  времени  они   слегка  шевелились,  и
становилось понятно, что они живы и гибки как щупальца.
     -- Это мансорды с болот  Ригеля-10, -- пояснил Клубин, проследив взгляд
Карлсена.
     Их  прервал звук,  пронзительный  как охотничий  рог.  Через  несколько
секунд   он  повторился.  Вскоре   со  стороны  озера   донеслись  радостно-
возбужденные крики, среди деревьев замелькали молодые люди в голубых одеждах
- они, задорно улыбаясь, спешили к ним.
     -- Что происходит?
     -- Кто-то из кандидатов успешно прошел аттестацию.
     Юноши пробежали  мимо,  даже  не  взглянув в  их  сторону.  Лишь  один,
невысокого роста, остановившись ненадолго, пытливо вгляделся в Клубина:
     --  Ты  кто... о,  гребис, прошу  прощения!  -- глаза у него растерянно
заметались.
     Клубин лишь благосклонно кивнул, и юноша помчался догонять товарищей.
     -- А как вы обычно выглядите? -- полюбопытствовал Карлсен.
     -- Как захочу.
     Внимание  Карлсена  отвлеклось  тем,  что  из  густой  тени деревьев на
лужайке показалась голая девица.  Не сознавая  постороннего присутствия, она
подошла  к стоящему  посередине  мансорду и  прижалась к  стволу.  Несколько
"ветвей" проворно опустились  и эдакими змеями-искусителями обвились  вокруг
нее.  Карлсен  в   замешательстве  наблюдал,  не  вполне  уверенный   в   ее
безопасности.   Но  девица,  судя   по  всему,  получала  от  этих   объятий
удовольствие:  вон  как льнет,  всем  животом.  Один  из  хоботов,  поласкав
ягодицы, скользнул ей меж бедер.
     -- Дерево безобидно, -- вполголоса сказал Клубин. -- У  себя на планете
мансорды смертельны, но здесь гравитация притупляет их чувствительность.
     -- Она робот? -- спросил озадаченно Карлсен.
     -- Нет.
     -- Неужели настоящая?
     -- Тоже нет.
     Клубин подошел к дереву (девица  ноль внимания - вблизи выяснилось, что
у  нее,  оказывается,  закрыты  глаза) и,  крепко ухватив  ближайший  хобот,
оттянул его от нагого тела. Остальные сучья отодвинулись  медленно, как бы с
неохотой.  Девица разочарованно  обернулась.  И тут,  увидев двоих мужчин, с
вялым очарованием улыбнулась.
     Сложена божественно:  высокие  полные  груди,  продолговатые  полушария
бедер  -  красавица  редкостная.  А вот  лицо словно  недовершенное: покатый
подбородок,  едва заметный нос и  унылые розовые  губы. Большие  карие глаза
восхищенно оглядывали Карлсена с бесхитростностью ребенка. И  действительно,
шагнув вперед, она с детской непосредственностью обвила ему шею и всем телом
прижалась.  Причем жест этот был до странности несексуальным -  так ластится
ребенок  или на худой  конец кошка, но  никак не  женщина,  тем более  такой
наружности. Карлсен в  ответ поцеловал ее, -- без  намека на желание, --  не
без  интереса  обнаружив,  что ее  губы  вроде бы передают  тепло  жизненной
энергии.
     Фарра Крайски  внутри  передернулась  от  презрения,  с  каким  женщины
воспринимают распущенных хамок.
     -- Так она живая!
     --  А  что, можно  так сказать,  -- пожал плечами  Клубин,  словно  сам
удивляясь такому выводу. Девица, похоже, была для него пустым местом.
     Приближающийся шум голосов дал понять, что юноши возвращаются. Девица с
неохотой,  как  под принуждением, отлипла от Карлсена и ушла назад  под сень
деревьев.
     Юноши,  --  примерно  с  дюжину,  --  шли, обступив  голого  и донельзя
измо