ерял  состояние, а
Аргус превратился в Мидаса. Разум не мог помочь ему именно сейчас,  когда он
переживал самый глубокий кризис в своей жизни. На одно безумное мгновенье  у
него мелькнула мысль:  а  что  сделал  бы  на его  месте  Аргус --  ведь его
безошибочный мозг оказался куда совершеннее мозга, придумавшего его.
     Впрочем, Аргус никогда  не оказался  бы в такой ситуации.  Аргусу  было
безразлично   все,   кроме   его  собственной   золотой   шкуры,  украшенной
бриллиантами. В эту минуту он шагал по комнатам замка, равнодушный ко всему,
что его окружало.
     Боллард постоял  еще  немного,  а потом  спустился в  подвал  и отыскал
тяжелый кузнечный молот. Затем вернулся наверх поискать Аргуса.
     Он  нашел его в столовой. Робот торжественно  ходил кругами, свет мягко
скользил по его золотой  броне и рассыпался на маленькие радуги, сталкиваясь
с алмазами.
     Боллард вспотел, но не от усилия. Остановившись прямо перед Аргусом, он
сказал:
     -- Стой на месте, ты... -- Он добавил нецензурное слово.
     Аргус свернул, чтобы обойти его,  и тут Боллард чистым, звучным голосом
произнес:
     -- Макнамара. Процесс скручивания. Патент NR-735-V-22.
     Ручка  Дэнджерфилда  забегала по бумаге,  но робот остановился,  словно
лавина застыла  на  середине  горного  склона.  В наступившей тишине Боллард
услышал, как второй охранник спросил:
     -- Есть?
     -- Да, -- ответил Дэнджерфилд. -- Пошли.
     Они  вышли. Боллард поднял молот и на цыпочках подошел  к Аргусу. Робот
возвышался над ним, спокойный и безразличный.
     Первый  удар  оставил  на  массивной  груди  робота  глубокую  вмятину,
бриллианты  так  и  брызнули в  стороны.  Аргус  величественно  покачнулся и
величественно упал. Эхо его падения громом прокатилось по пустому залу.
     Боллард поднял  молот  и  ударил  еще  раз. Разумеется, он  не  мог  ни
проломить   почти  несокрушимый  слой  под   золотым  панцирем,  ни  разбить
драгоценных  камней, его дикие удары только вырывали  их из корпуса  и рвали
золотое покрытие.
     --  Ты... проклятая... машина!  --  кричал  Боллард  в  слепой  ярости,
превратив  молот  в  орудие  бездумного  разрушения. --  Ты...  проклятая...
машина!!



     1 Vae victis! (лат.) - Горе побежденным!



    Генри Каттнер.
    Недреманое око


     Перевод Н. Грузнинова
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир


     Судебный  социопсихолог внимательно  разглядывал изображение на стенном
экране. На нем застыли  две фигуры -- одна  вонзала  в грудь другой  нож для
разрезания бумаг,  бывший когда-то хирургическим скальпелем в клинике  Джона
Гопкинса. Разумеется, до того, как изобрели ультрамикротомный нож.
     --  Первый  раз   имею   дело  с  таким  трудным  случаем,  --  признал
социопсихолог. -- Буду очень удивлен, если мы сумеем припаять Клэю обвинение
в убийстве.
     Следственный инженер покрутил диск, глядя, как люди на экране повторяют
свои действия. Один -- Сэм Клэй -- схватил со стола нож для  бумаги и вонзил
его в сердце другому мужчине. Жертва рухнула на пол, а Клэй  с явным испугом
отпрянул.  Потом  упал  на  колени рядом  с  дергающимся  телом  и  отчаянно
закричал,  что вовсе этого  не  хотел.  Тело  застучало пятками  по ковру  и
замерло.
     - Неплохая концовка - заметил инженер.
     -  Что  ж, придется провести предварительные  исследования,  - вздохнул
социопсихолог. Он поудобнее уселся в кресле и положил руки на клавиатуру. --
Сомневаюсь,  что  найду  какие-нибудь улики. Впрочем,  анализ  можно сделать
позднее. Где сейчас Клэй?
     -- Его адвокат добился habeas mens[1].
     -- Я и  не думал, что  мы сможем задержать его  в тюрьме. Но попытаться
стоило.  Представь  себе,  один  укол  скополамина  --  и  парень   вынужден
рассказать всю правду. Ну ладно. Как обычно, мы выбираем самый трудный путь.
Включай   обнаружитель.   Это  ничего   не  даст,  пока  мы  не  изучим  все
хронологически,   но   с   чего-то   же  нужно   начинать.  Старый,   добрый
Блекстоун[2], -- добавил он.
     Тем временем на экране Клэй поднялся, глядя, как труп оживает и встает,
затем вырвал из его груди чудесно очистившийся нож для бумаги -- словом, все
наоборот.
     --  Старый,  добрый  Блекстоун, -- повторил социопсихолог.  -- С другой
стороны, я немного жалею, что не жил во времена Джеффри[3]. Тогда
убийство было убийством.
     Телепатия так и  не нашла широкого распространения.  Возможно, согласно
известному закону природы, эту развивающуюся способность вытеснило появление
новой  науки,  превосходившей все остальные. Разумеется, на  самом  деле все
было  по-другому.  Причиной  явилось  устройство,  позволявшее заглядывать в
прошлое. Предел  его дальности ограничивался пятьюдесятью годами, так что не
было ни малейших шансов увидеть битву под Эзинкортом или гомункулуса Бэкона.
Аппарат  был достаточно  чувствителен,  чтобы  собрать  "отпечатки  пальцев"
световых  и звуковых  волн, оставленные  на  предметах,  расшифровать  их  и
показать на экране -- иначе говоря, воссоздать образ события. В конце концов
даже  на  бетоне  могла остаться  тень  человека, если  ему  не повезло и он
оказался невдалеке от ядерного взрыва.  А это уже  кое-что значит, поскольку
тогда от многих не осталось ничего, даже теней.
     Однако само по себе чтение прошлого, как открытой книги, не решило всех
проблем. Прошли  поколения,  прежде  чем в  запутанном лабиринте  отыскалась
нужная дорога, хотя в конце концов  было достигнуто временное  равновесие. С
тех  пор как Каин  поднял руку на Авеля, люди решительно защищали свое право
на убийство. Многие идеалисты цитировали Библию: "Кровь брата твоего взывает
ко мне из земли", но это не останавливало ни лоббистов, ни группы нажима.  В
ответ  цитировали  "Магна  Карта"[4], отчаянно  защищая  право на
личную жизнь.
     И что самое странное, в результате всей этой неразберихи было заявлено,
что   акт   убийства  не   подлежит   наказанию,  если   не   доказана   его
преднамеренность. Разумеется, по-прежнему считалось, что нехорошо впадать  в
ярость и  потворствовать стремлению к  убийству,  а потому предусматривались
некоторые символические кары -- лишение свободы, например, -- но на практике
их никогда не применяли, поскольку существовало слишком много возможностей к
защите.  Временная невменяемость.  Необоснованная  провокация.  Самооборона.
Убийство первой, второй, третьей, четвертой степени -- в общем, чем  дальше,
тем  больше. Обвинение должно было доказать, что  убийца  запланировал  свое
преступление,  только  тогда суд мог вынести обвинительный приговор.  А  суд
вынужден был отказаться от своей неприкосновенности и подвергнуться проверке
скополамином,  чтобы  доказать, что присяжные не предубеждены. Вот только ни
один адвокат никогда не отказывался от своей неприкосновенности.
     Никто больше  не был хозяином в своем доме, ведь Око могло  заглядывать
куда  угодно и изучать прошлое любого  человека. Устройство  не могло читать
мысли  и  интерпретировать образы,  оно могло  только  смотреть и слушать. В
итоге  последней  крепостью  личной  жизни  остался  человеческий  разум.  И
крепость  эту защищали до  последнего.  Никаких  сывороток правды,  никакого
гипноанализа, никаких допросов третьей степени, никаких наводящих вопросов.
     Если суд, изучив прошлое, сумеет доказать преднамеренность, тогда все в
порядке.
     Если же нет, Сэм Клэй выйдет сухим из  воды. Внешне  все выглядело так,
что Эндрю Вандерман во время ссоры ударил Клэя по  лицу обжигающим  бичом из
кожи ската.  Каждый, встречавшийся с португальским корабликом[5],
согласится что в данной ситуации Клэй имел  основание сослаться на временную
невменяемость и необоснованную провокацию, упомянуть  о праве на самооборону
--  и быть  оправданным. Члены секты Аляскинских Бичевателей,  изготовлявшие
бичи из скатов для своих церемоний, легко переносили эту боль и  даже любили
ее,   потому  что  принимали  перед   ритуалом  таблетки,  от  которых  боль
превращалась  в  удовольствие. Сэм  Клэй,  не  принимавший  такой  таблетки,
предпринял вполне понятные защитные действия -- возможно, излишне резкие, но
логичные и оправданные.
     Никто,  кроме самого  Сэма Клэя, не знал, что он  давно собирался убить
Эндрю Вандермана.
     Экран замерцал и потемнел.
     -- Ну  и  ну!  -- рассмеялся  инженер.  -- Запертый  в шкаф  в возрасте
четырех лет.  Что  бы  только  не  вывел  из  этого  кто-нибудь  из  прежних
психиатров!  А может,  это были  волхвы?  Или  сатаниты? Забыл... Во  всяком
случае они толковали сны.
     -- Ты все перепутал. Это были...
     --  Астрологи!  Нет,  и не они.  Я  имел  в  виду  тех,  что занимались
символами. Крутили  молитвенные мельницы и  твердили:  "Лотос это лотос  это
лотос", верно? Чтобы освободить подсознание.
     --  Тебя интересуют древние  психиатрические  методы?  Это типично  для
дилетанта.
     -- Ну, может, в  них и было рациональное зерно.  Взять, например, хинин
или экстракт наперстянки. Племена Большой Амазонии использовали  их  задолго
до  того,  как они были  открыты наукой. Но зачем им  был глаз нетопыря  или
жабья лапа? Чтобы произвести впечатление на пациента?
     -- Нет, чтобы самим в это поверить, -- объяснил социопсихолог. -- В  те
времена  изучение   психических  аберраций  влекло  за  собой  потенциальные
психозы, поэтому, естественно возникало множество ненужных суеверий. Медики,
леча  пациентов,  одновременно  пытались   и  сами   сохранить   психическое
равновесие.  Но  сейчас это наука,  а не религия.  Мы  установили допустимый
уровень индивидуальных психических отклонений у  самих психиатров, благодаря
чему имеем  больше шансов  добраться до истинных ценностей. Однако пора и за
работу. Попытайся ультрафиолетом. Хотя нет, уже не надо... кто-то  выпускает
его  из шкафа.  К дьяволу  все это, пожалуй, мы и  так зашли слишком далеко.
Даже если он в возрасте трех месяцев до смерти испугался грома, на это можно
наплевать. Просмотри все в хронологическом  порядке. Выведи на экран... так,
посмотрим.
     События с участием следующих лиц: мистера Вандермана, миссис Вандерман,
Джозефины  Уэллс...  и  следующие  места:  контора,  апартамент  Вандермана,
квартира самого Клэя...
     -- Готово.
     -- Потом проверим все еще  раз, учитывая осложняющие  факторы. Сейчас у
нас беглый просмотр. Сначала приговор, потом улики, -- с улыбкой добавил он.
-- Нам нужен лишь мотив...
     -- А что ты скажешь об этом?
     Сэм Клэй разговаривал с какой-то девушкой в апартаменте класса В-2.
     -- Извини, Сэм. Это просто... ну, такое бывает.
     -- Да-а.  Видимо,  у Вандермана есть что-то  такое,  чего  нет у  меня.
Забавно. Я все время думал, что ты влюблена в меня.
     -- Я и была... одно время.
     -- Ладно, забудем об этом. Нет, я не сержусь на тебя, Би. И  даже желаю
тебе счастья. Но ты была здорово уверена в моей реакции.
     -- Мне так жаль...
     -- Только не забывай, что я всегда позволял тебе решать. Всегда.
     А  про себя -- этого экран показать не мог -- он  подумал: "Позволял? Я
этого  хотел. Насколько легче было оставлять решения ей. Да, характер  у нее
властный, а  я, пожалуй,  полная  ее  противоположность.  Вот и еще раз  все
закончилось.  Всегда одно и то же.  Всегда  кто-нибудь стоял надо  мной, и я
всегда чувствовал, что так или  иначе  должен подчиняться.  Вандерман... эта
его самоуверенность и дерзость... Он кого-то мне напоминает. Я был заперт  в
каком-то  темном месте  и чуть не  задохнулся... Забыл.  Кто же это... Отец?
Нет, не  помню. Но  такой уж была моя  жизнь. Отец  вечно  шпынял  меня, а я
мечтал, что однажды смогу делать все, что захочу... Но это так и не сбылось.
Теперь уже слишком поздно, он давно мертв.
     Он  всегда  был уверен,  что  я  ему  поддамся.  Если  бы  я  хоть  раз
взбунтовался...
     Каждый раз кто-то запихивает меня куда-то и закрывает двери.  И я ничем
не могу себя проявить, не могу  показать на что способен. Показать себе, Би,
отцу, всему миру. Если бы я только мог... я хотел  бы втолкнуть Вандермана в
какое-нибудь темное место  и захлопнуть дверь. Темное  помещение, похожее на
гроб.  Приятно было бы сделать ему такой  сюрприз...  Неплохо бы убить Эндрю
Вандермана".
     -- Ну, вот и  начало  мотива,  --  заметил социолог. -- Правда,  многие
переживают  разочарование  в любви, но не  совершают из-за  этого  убийства.
Поехали дальше...
     -- По-моему,  эта Би привлекала его потому, что он  хотел, чтобы кто-то
им управлял, -- сказал инженер. -- Он уже давно сдался.
     -- Да, пассивное сопротивление.
     Проволочные  катушки аппарата закрутились, и на экране  появилась новая
сцена. Разыгрывалась она в баре "Парадиз".
     Где  бы ни  садился человек в  баре "Парадиз", опытный  робот мгновенно
анализировал его фигуру  и черты  лица, после чего  включал освещение  такой
интенсивности и окраски, чтобы подчеркивало лучшие его черты. Это место было
популярно   у  деловых  людей  --  мошенник  мог  показаться  здесь  честным
человеком. Часто  сюда  заглядывали женщины и  те  звезды телео,  чья  слава
медленно,  но  верно   уходила  в  прошлое.   Сэм  Клэй  напоминал  молодого
аскетичного  святого, а Эндрю Вандерман выглядел благородно и  вместе с  тем
угрюмо, словно  Ричард Львиное  Сердце,  дарующий свободу Саладину с  полным
сознанием   неразумности  своего  поступка.  Noblesse  oblige[6],
казалось, заявляла  его сильная челюсть, когда он поднимал серебряный графин
и подливал  себе  в бокал. В обычном освещении  Вандерман немного  напоминал
симпатягу-бульдога.  Лицо у него постоянно, а не только  в  "Парадизе", было
красным. Явный холерик.
     -- А что касается нашей дискуссии, - заметил Клэй,--  то вы можете идти
в...
     Остальное заглушила громкая  музыка из музыкального автомата, игравшего
роль цензора.
     Ответ Вандермана услышать не удалось, поскольку музыка заиграла громче.
Освещение быстро изменилось, чтобы скрыть румянец на его лице.
     -- Этого  цензора очень легко  перехитрить,  --  заметил  Клэй.  --  Он
настроен на распространенные оскорбительные слова, а не на сравнения. Если я
скажу, что  ваш отец  был бы очень  удивлен, увидев набор  ваших хромосом...
Слышите? -- Он оказался прав, музыка оставалась тихой.
     Вандерман сглотнул слюну.
     -- Успокойтесь, -- буркнул он. -- Я понимаю, что вы взволнованы. Прежде
всего я должен сказать...
     -- Hijo[7]...
     Однако  цензор  владел  испанским   языком  и   избавил  Вандермана  от
очередного оскорбления.
     -- ...что предлагаю  вам работу, потому что считаю вас весьма способным
человеком. У вас большие возможности. И это не взятка, этичные дела не имеют
с этим ничего общего.
     -- Только то, что Би была моей девушкой.
     -- Клэй, вы что, пьяны?
     -- Да, --  ответил  Клэй  и  запустил  свой  бокал  в лицо  Вандермана.
Музыкальный  автомат  очень  громко заиграл Вагнера.  Когда через  несколько
минут  прибежали  официанты, Клэй лежал на  полу окровавленный,  с  разбитым
носом и фонарем под глазом, а Вандерман растирал костяшки пальцев.
     -- Вот тебе и мотив, -- заметил инженер.
     -- Верно. Но почему Клэй ждал  полтора года? И вспомни,  что  случилось
позднее. Интересно, не был ли сам акт убийства символическим. Если Вандерман
был  для Клэя символом, скажем, деспотического,  репрессивного общества, как
целого, если  он представлял собой  синтетический  образ  этого  общества...
впрочем, нет, вздор. И все-таки Клэй явно хотел что-то доказать самому себе.
Попробуй  теперь прыгнуть  вперед.  Я  хочу  увидеть это  в  хронологическом
порядке, а не наизнанку. Какой следующий эпизод?
     -- Очень  подозрительный.  Клэй дал выпрямить себе нос и пошел смотреть
процесс об убийстве.
     Он  думал: "Я не могу дышать,  здесь  слишком  много людей. Запертый  в
ящике,  в шкафу, в  гробу, безразличный людям, сидящим на  скамье присяжных.
Что бы я  сделал, если бы сидел на скамье подсудимых, как этот тип? Что если
меня приговорят? Это испортит  все. Еще одно темное помещение...  Если бы  я
унаследовал нужные гены,  то мог бы побить Вандермана, но меня слишком долго
терроризировали.
     Я до сих пор помню ту песенку:
     Он вырвался из стада, и шеф сказал: убей.
     Я дал ему сковородой, и все сошло о'кей.
     Убийственное  оружие, которое, как  правило,  не считается опасным.  Но
если  им  можно убить...  Нет, Око  обнаружит. В наше  время  нельзя  скрыть
ничего, кроме мотива. А если применить обратный ход? Допустим, я спровоцирую
Вандермана,  чтобы он бросился на меня  с чем-то  вроде  сковороды,  чем-то,
неопасным  по  его  мнению,  но  что  вполне может  обернуться  смертоносным
оружием..."
     Процесс,  который смотрел Сэм  Клэй, был довольно скучным. Один человек
убил другого. Адвокат утверждал,  что убийство совершено неумышленно и что в
данном случае можно доказать лишь нарушение личной неприкосновенности или, в
худшем случае, преступную небрежность, причем эту последнюю следует признать
высшей  силой,  а  факт,  что  обвиняемый  наследовал  состояние  покойного,
вложенное в  марсианскую  нефть,  ничего  не  меняет.  Защита  ссылалась  на
временную невменяемость.
     Обвинитель   представил  записи,  показывающие,   что  произошло  перед
убийством. Жертва и  вправду не  скончалась от  удара, а была лишь оглушена.
Однако произошло это на пустынном пляже, и когда начался прилив...
     "Высшая сила", -- твердил адвокат.
     Потом  экран  показал  обвиняемого,   который   за  несколько  дней  до
преступления просматривал в газете график приливов и отливов. Кроме того, он
загодя  посетил  место преступления и спросил какого-то  прохожего, много ли
народу  бывает  на пляже.  "Где там, -- ответил тот, -- как  зайдет  солнце,
никого  тут  не бывает. Слишком холодно  становится. Вам я  тоже не  советую
здесь сидеть. Вечером слишком холодно для купания".
     Одна  сторона защищала  принцип  actus non facit  reum,  nisi  mens rea
(действие не означает вины, если не  было  преступного намерения), вторая --
acta exteriora indicant  interiora secreta (намерение следует  оценивать  по
поступку). Основные принципы  римского права продолжали действовать, правда,
лишь  до   определенного  предела.  Прошлое   каждого  человека   оставалось
неприкосновенным при условии -- здесь-то и была зацепка, -- что человек этот
обладал  несомненными  гражданскими  правами.  Но  гражданин,  обвиненный  в
тяжелом преступлении, автоматически  терял свои права  до тех  пор,  пока не
будет установлена его невиновность.
     Кроме  того,  во   время   процесса  нельзя  было  представлять  улики,
полученные с помощью исследования прошлого, если не  было  доказано, что они
прямо связаны  с  преступлением. Каждый гражданин имея  право защищаться  от
заглядывания в  его личную  жизнь и  терял  его только  в случае обвинения в
серьезном преступлении. Но  даже  тогда полученные доказательства можно было
использовать лишь в связи  с конкретным обвинением. Разумеется, существовали
всевозможные крючки, но  теоретически никому не  грозило подглядывание, пока
он не нарушал закона.
     Сейчас  обвиняемый стоит перед  судом, и его прошлое  было  скрупулезно
изучено.  Прокурор  представил  снимок  энергичной  блондинки,  которая  его
шантажировала,  и это  определило  мотив и приговор --  виновен. Обвиняемого
увели в слезах. Клэй встал и вышел из здания суда. Выглядел он задумчивым.
     И верно, он размышлял. Клэй пришел к выводу, что  есть лишь один способ
убить Вандермана и избежать наказания.  Он не мог утаить ни самого поступка,
ни ведущих  к нему действий,  не мог  скрыть ни одного слова, сказанного или
написанного им.  Скрыть он мог только  свои мысли. Если  он  не хочет выдать
себя, убийство  нужно совершить так, чтобы поступок  выглядел оправданным. А
это означало, что начиная с этого дня ему придется затирать за собой следы.
     "Итак, --  решил Клэй, -- ясно  одно: дела  обстояли бы  гораздо лучше,
если