у вполне естественным.
   Волны росли, разбивались и ажурной пеной с шипением
набегали на песок. Затем в звуках моря обозначилось легкое
дыхание музыки, и сквозь синеву волн начали проступать
очертания мужского лица Человек улыбался тепло, как добрый
знакомый. В руках он держал какой-то удивительный и очень
древний музыкальный инструмент в форме лютни, весь в темных
и светлых полосах, как арбуз, и с длинным загнутым грифом,
лежащим у него на плече Человек пел, и его песня слегка
удивила Оливера Она была очень знакомой и в то же время ни
на что не похожей. С трудом одолев непривычные ритмы, он
наконец нащупал мелодию - песенка "Понарошку" из спектакля
"Плавучий театр" Но как она отличалась от самой себя - не
меньше чем спектакль "Плавучий театр" от какого-нибудь
своего тезки, разводящего пары на Миссисипи (1).
   - Что это он с ней вытворяет? - спросил Оливер после
нескольких минут напряженного внимания - В жизни не слышал
ничего похожего.
   Клеф рассмеялась и снова потянулась к стене.
   - Мы называем это горлированием, - загадочно ответила
она. - Впрочем, неважно. А как вам понравится вот это?
   Певец-комик был в гриме клоуна, его лицо казалось рамкой
для чудовищно подведенных глаз Он стоял на фоне темного
занавеса у большой стеклянной колонны и в быстром темпе пел
веселую песенку, скороговоркой импровизируя что-то между
куплетами. В то же время ногтями левой руки он отбивал
какой-то замысловатый ритм на стекле колонны, вокруг которой
описывал круги все время, пока пел. Ритм то сливался с
музыкой, то убегал куда-то в сторону, сплетая собственный
рисунок, но затем вновь настигал музыку и сливался с ней.
   Уразуметь, что к чему, было трудно. В самой песне было
еще меньше смысла, чем в импровизированном монологе о
каком-то пропавшем шлепанце. Монолог пестрел намеками,
которые смешили Клеф, но ничего не говорили Оливеру. Стиль
исполнения отличался не очень приятной суховатой
утонченностью, хотя Клеф, судя по всему, находила в нем свою
прелесть. Оливер с интересом отметил, что в манере певца
пусть по-другому, но сквозит все та же свойственная Санциско
крайняя и безмятежная самоуверенность. Национальная черта,
подумал он.
   Последовали еще несколько номеров. Некоторые явно
представляли собой фрагменты, выдранные из чего-то целого.
Один такой отрывок был ему знаком. Он узнал эту
неповторимую, волнующую мелодию еще до того, как появилось
изображение: люди, марширующие сквозь марево, над ними в
клубах дыма вьется огромное знамя, а на первом плане
несколько человек скандируют в такт гигантскому шагу:
"Вперед, вперед, лилейные знамена!"
   Звук дребезжал, изображение плыло, и краски оставляли
желать лучшего, но столько жизни было в этой сцене, что она
захватила Оливера Он смотрел во все глаза и вспоминал старый
фильм давно прошедших лет. Деннис Кинг и толпа оборванцев,
они поют "Песню бродяг" из... как же называлась картина?
"Король бродяг"?
   - Седая древность, - извинилась Клеф. - Но мне она
нравится.

   Дымок опьяняющего напитка вился между картиной и Оливером
Музыка ширилась и опадала, она была повсюду - и в комнате, и
в душистых парах, и в его собственном возбужденном сознании.
Все казалось ему вполне реальным Он открыл, как нужно пить
этот чай. Его действие, как у веселящего газа, не зависело
от количества. Человек достигал высшей точки возбуждения, и
за нее уже нельзя было перешагнуть. Поэтому лучше всего
подождать, пока действие напитка чуть-чуть ослабеет, и
только после этого выпить снова.
   В остальном по действию чай напоминал алкоголь через
некоторое время предметы расплывались в блаженном тумане,
сквозь который все представлялось волшебным сном Оливер уже
ни о чем не спрашивал. После он и сам не мог отличить сна
от яви.
   Так, например, получилось с живой куклой. Он запомнил ее
во всех подробностях маленькая стройная женщина с длинным
носом, темными глазами и острым подбородком едва доходила
ему до колена Она изящно кружилась по белому ковру, ее лицо
было таким же подвижным, как и тело, она танцевала легко, и
всякий раз, когда ножкой касалась пола, звук отдавался
звоном колокольчика. Это был какой-то сложный танец, кукла
не дышала, но, танцуя, пела в такт и забавляла зрителей
потешными ужимками. Конечно, она была точной копией живого
человека и в совершенстве передразнивала его голос и манеру
двигаться. После Оливер решил, что она ему привиделась.
   Всего остального он уж и не мог припомнить. То есть он
знал, что Клеф рассказывала ему что-то очень любопытное и
тогда он понимал ее, но о чем шла речь, хоть убей, не
помнил. Еще в памяти всплывали блестящие карамельки на
прозрачном блюде, некоторые были восхитительны, две или три
- такие горькие, что даже на другой день при одном
воспоминании о них начинало сводить челюсти. А от одной
(Клеф с упоением набросилась на вторую такую же) его чуть не
вырвало.
   Что касается самой Клеф, то он едва с ума не сошел,
пытаясь вспомнить, что, собственно, произошло между ними.
Ему казалось, будто он припоминает нежное прикосновение ее
рукавов, когда она обнимала его за шею, и ее смех, и
душистый аромат чая от ее дыхания на своем лице. Но дальше
в памяти был черный провал.
   Впрочем, перед тем как окончательно забыться, он на
минутку очнулся и, помнится, увидел двух других Санциско,
которые стояли и глядели на него сверху вниз: мужчина -
сердито, а голубоглазая женщина - насмешливо-иронически.

   За тридевять земель от него мужчина сказал: "Клеф, вы же
знаете, что это вопиющее нарушение всех правил". Возникнув
как тонкое гудение, его голос вдруг улетел куда-то
высоко-высоко, за пределы слышимости. Оливеру казалось, что
он помнит и брюнетку - с ее смехом, таким же далеким и
тоненьким, и жужжащим голосом, похожим на гудение пчел.
   - Клеф, Клеф, глупышка, неужели вас нельзя и на минуту
оставить одну?
   Голос Клеф произнес нечто совсем непонятное:
   - Но какое значение это может иметь здесь?
   Мужчина ответил, все так же гудя издалека:
   - Очень большое значение, если учесть, что перед выездом
вы обязались не вмешиваться. Вы же дали подписку в
соблюдении правил...
   Голос Клеф приблизился и стал более внятным:
   - Но вся разница в том, что здесь... здесь это не имеет
значения. И вы оба прекрасно это знаете. Не имеет и не
может иметь!
   Оливер почувствовал, как пуховый рукав ее платья задел
его по щеке, но ничего не увидел, кроме дымных клубов мрака,
которые, то опадая, то нарастая, лениво проплывали перед
глазами. Далекие голоса продолжали мелодично пререкаться
друг с другом, потом умолкли, и больше он ничего не слышал.
   Он очнулся на следующее утро в своей постели. Вместе с
Оливером проснулось и воспоминание о Клеф: о ее милом лице,
что склонилось над ним с выражением щемящей жалости, о
душистых золотых прядях, упавших на тронутые загаром щеки, о
сострадании, которое он читал в ее глазах. Скорее всего,
это ему приснилось. Ведь не было ровным счетом никаких
причин смотреть на него с такой жалостью.
   Днем позвонила Сью.
   - Оливер, приехали те самые, что хотят купить дом!
Чокнутая со своим муженьком. Привести их к тебе?
   У Оливера с утра голова была забита смутными и какими-то
бестолковыми воспоминаниями о вчерашнем. Вытесняя все
остальное, перед ним снова и снова возникало лицо Клеф.
   - Что? - переспросил он. - Я... Ах, да. Ну, что ж,
приводи, если хочешь. Я лично не жду от этого никакого
проку.
   - Оливер, что с тобой? Мы же договорились, что нам нужны
деньги, разве нет? Не понимаю, как ты можешь не пошевелив
пальцем упускать такую выгодную сделку! Мы могли бы сразу
пожениться и купить домик. Ты ведь знаешь, нам больше
никогда не дадут столько денег за эту груду старья. Да
проснись же ты наконец!
   Оливер попытался.
   - Знаю, Сью, я все это знаю. Но...
   - Оливер, ты обязан что-то придумать!
   Это был приказ. Он знал, что она права. Клеф - это
Клеф, но от сделки ни в коем случае не следовало
отказываться, если была хоть какая-то надежда выпроводить
жильцов. Интересно все-таки знать, почему это дом приобрел
вдруг такую ценность, да еще в глазах стольких людей. И
какое отношение имеет ко всему этому последняя неделя мая.
   Вспыхнувшее любопытство пересилило даже владевшую им
апатию. Последняя неделя мая... Весь вопрос о продаже дома
упирается в то, кому в нем жить в это время. Значит, это
очень важно. Но почему? Почему?
   - А что такого может случиться за эту неделю? -
обратился он к трубке с риторическим вопросом. - Почему бы
им не потерпеть, пока комнаты освободятся? Я уступлю им
одну-две тысячи, если только...
   - Как бы не так, Оливер Вильсон! На эти деньги можно
купить целую холодильную установку. Разбейся в лепешку, но
очисть дом к началу будущей недели, это мое последнее слово!
Слышишь?!
   - Спи спокойно, крошка, - ответил Оливер деловым тоном.
- Я всего лишь простой смертный, но я попробую.
   - Так мы сейчас приедем, - сказала Сью, - пока этих
Санциско нет дома. А ты, Оливер, пораскинь мозгами и
что-нибудь придумай. - Она помолчала и задумчиво добавила:
- Они... очень уж они чудные.
   - Чудные?
   - Сам увидишь.
   Немолодая женщина и молодой человек, почти юноша, - вот
кого Сью привела с собой. Оливер сразу понял, чем они
поразили Сью. Но его почему-то нисколько не удивило, что
оба носили одежду с той элегантной самоуверенностью, которую
он успел изучить. И точно так же осматривались кругом с
несколько снисходительным видом, явно наслаждаясь прекрасным
солнечным днем. Они еще не успели заговорить, а Оливер уже
знал, какими мелодичными окажутся их голоса и как тщательно
будут они выговаривать каждое слово.
   Да, тут не могло быть двух мнений. Таинственные
соотечественники Клеф начали прибывать сюда потоком. Зачем?
Чтобы провести здесь последнюю неделю мая? Он недоумевал.
Пока нельзя было догадаться. Пока. Но одно можно было
сказать с уверенностью: все они приезжают из той
неизвестной страны, где каждый владеет своим голосом лучше
любого певца и одевается, как актер, который готов
остановить само время, чтобы расправить смятую складку.
   Пожилая дама сразу взяла инициативу в свои руки. Они
встретились на шатких некрашеных ступеньках парадного, и Сью
даже не успела их познакомить.
   - Молодой человек, я - госпожа Холлайа, а это мой муж. -
В ее голосе звучала суховатая резкость, что, вероятно, было
вызвано возрастом. Лицо казалось затянутым в корсет:
каким-то невидимым способом, о котором Оливер и понятия не
имел, обвисшую плоть удалось загнать в некое подобие твердой
формы. Грим был наложен так искусно, словно его и не было,
но Оливер мог бы побиться об заклад, что она значительно
старше, чем выглядит. Нужно было очень долго, целую жизнь
командовать, чтобы в этом резком, глубоком и звучном голосе
накопилось столько властности.
   Молодой человек помалкивал. Он был удивительно красив
красотой того типа, на который не влияют ни страна, ни
уровень культуры. На нем был отлично сшитый костюм, в руке
- предмет из красной кожи, формой и размерами напоминающий
книгу.
   Тем временем госпожа Холлайа продолжала:
   - Я понимаю ваши трудности в вопросе о доме. Вы хотели
бы мне его продать, но юридически связаны контрактом с
Омерайе и его друзьями. Я не ошиблась?
   Оливер утвердительно кивнул.
   - Но...
   - Позвольте мне договорить. Если до конца недели Омерайе
удастся заставить выехать, вы примете мое предложение. Так?
Отлично. Хара! - Она кивнула молодому человеку, который
весь превратился во внимание, сказал: "Да, Холлайа" - и с
легким поклоном опустил затянутую в перчатку руку в карман
пиджака.
   С видом императрицы госпожа Холлайа простерла длань и
приняла маленький предмет, услужливо поднесенный ей на
ладони.
   - Вот, - сказала она, - вещица, которая может нам помочь.
Дорогая моя, - она протянула предмет Сью, - если вам удастся
спрятать это где-нибудь в доме, то, полагаю, нежелательные
жильцы не станут слишком долго надоедать вам.
   Сью с любопытством взяла "вещицу". Это была маленькая
серебряная коробочка, не больше дюйма в диаметре, с насечкой
поверху и совершенно гладкими стенками, так что, судя по
всему, открыть ее было нельзя.
   - Погодите, - неловко вмешался Оливер, - а что это такое?
   - Смею вас уверить, это никому не причинит вреда.
   - Тогда зачем...
   Госпожа Холлайа одним властным жестом приказала ему
замолчать, а Сью - делать что требуется:
   - Ну же, дорогая моя! Поспешите, а то вернется Омерайе.
Уверяю вас, это совсем не опасно.
   Но Оливер решительно воспротивился:
   - Госпожа Холлайа, я должен знать, что вы задумали. Я...
   - Оливер, прошу тебя! - Сью зажала серебряную коробочку
в кулак. - Ты только не волнуйся. Уверяю тебя, госпожа
Холлайа знает, что делает. Разве ты не хочешь, чтобы они
съехали?
   - Конечно, хочу. Но не хочу, чтобы дом взлетел на воздух
или...
   Госпожа Холлайа снисходительно засмеялась своим грудным
смехом:
   - Что вы, мистер Вильсон, мы действуем куда тоньше. К
тому же не забывайте, этот дом нужен нам самим. Так
поторопитесь, дорогая моя!
   Сью кивнула и быстро скользнула в дом мимо Оливера. Он
оказался в меньшинстве, и ему поневоле пришлось уступить.
Пока они ждали, молодой человек по имени Хара любовался
видом, рассеянно постукивая ногой о ступеньку. День был
погожий, как и весь этот месяц, - прозрачно-золотой, полный
мягкой прохлады, которая медлила уходить, словно для того,
чтобы люди еще острее прочувствовали разницу между весной и
наступающим летом. Он поглядывал по сторонам с
самодовольством человека, который по достоинству оценил
возведенные специально для него декорации. Он даже взглянул
на небо, когда в высоте послышалось далекое гудение моторов,
и проводил глазами трансконтинентальный лайнер, едва
заметный в золотистом солнечном мареве.
   - Занятно, - пробормотал он с удовлетворением.
   Вернулась Сью и, взяв Оливера под руку, возбужденно сжала
его локоть.
   - Готово, - сказала она. - Сколько теперь ждать, госпожа
Холлайа?
   - Это, дорогая моя, зависит от обстоятельств. Но не
очень долго. А сейчас, мистер Вильсон, мне бы хотелось
кое-что сказать вам лично. Вы ведь здесь живете, не так ли?
Если вы дорожите собственным покоем, последуйте моему совету
и...
   Откуда-то из глубины дома донеслось хлопанье двери и
переливы мелодии, которую выводил без слов высокий чистый
голос. Затем послышались шаги на лестнице и единственная
строчка какой-то песни: "Как сладко нам вдвоем..."
   Хара вздрогнул, едва не выронив красный кожаный футляр.
   - Клеф, - прошептал он. - А может быть, и Клайа. Я
знаю, они обе только что возвратились из Кентербери. Но я
думал...
   - Ш-ш-ш! - Лицо госпожи Холлайа изменило выражение, и
теперь на нем нельзя было прочитать ничего, кроме
властности, лишь в трепете ноздрей угадывалось торжество.
Она вся подобралась и повернулась к дверям своим
внушительным фасадом.

   На Клеф было мягкое пуховое платье, которое Оливер уже
видел, только на этот раз не белого, а чистого
светло-голубого цвета, который придавал ее загару
абрикосовый оттенок. Она улыбалась.
   - Да ведь это Холлайа! - произнесла она с самыми
мелодичными модуляциями, на какие была способна. - Мне
показалось, что я слышу знакомые голоса. Я рада вас видеть.
Никто не знал, что вы собираетесь отправиться в ... - Она
прикусила губу, украдкой бросив взгляд на Оливера. - И Хара
с вами, - продолжала она. - Какая приятная неожиданность.
   - А вы-то когда успели вернуться? - решительно спросила
Сью.
   Клеф одарила ее улыбкой.
   - Вы, должно быть, и есть та самая крошка мисс Джонсон.
Дело в том, что я вообще никуда не ходила. Мне надоело
осматривать достопримечательности, и я спала у себя в
комнате.
   Сью не то вздохнула, не то недоверчиво фыркнула. Они с
Клеф обменялись молниеносными взглядами, но это мгновение
длилось, кажется, целую вечность. За короткую паузу, не
более секунды, они без слов все сказали друг другу.
   В улыбке Клеф, адресованной Сью, Оливер прочитал ту же
спокойную уверенность, которая, как он видел, была
свойственна всем этим странным людям. Он заметил, как Сью
мигом дала ей оценку от головы до кончиков туфель, а сама
выпрямила плечи, подняла голову и провела ладонями по
плоским бедрам, расправляя складки своего летнего платья.
Она посмотрела на Клеф сверху вниз, надменно, подчеркнуто.
С вызовом. Ничего не понимая, он перевел взгляд на Клеф.
   Линия ее плеч образовывала мягкий наклон, а платье,
стянутое поясом на узкой талии, ниспадало глубокими
складками, подчеркивая округлость форм. У Сью была модная
фигурка, - но Сью уступила первой.
   Клеф продолжала улыбаться. Ни слова не было сказано, но
они внезапно поменялись местами. Эта переоценка ценностей
была вызвана одной лишь безграничной самоуверенностью Клеф,
ее спокойной, властной улыбкой. Вдруг стало очевидно, что
мода не стоит на месте. Странная и, казалось бы, давно
устаревшая плавность линий, свойственная Клеф, неожиданно
превратилась в эталон. Рядом с ней Сью выглядела смешным
угловатым существом неопределенного пола.
   Оливер не мог понять, как это произошло. Просто в
какую-то долю секунды власть перешла из рук в руки. Красота
почти целиком зависит от моды: что прекрасно сегодня, было
бы нелепым поколения за два до этого и покажется нелепым
через сто лет. Да что там нелепым, хуже - старомодным, а
потому немного комичным.
   Именно так и выглядела теперь Сью. Для того чтобы все
присутствующие убедились в этом, Клеф понадобилось лишь
чуть-чуть больше самоуверенности, чем обычно. Как- то сразу
и бесспорно Клеф оказалась красавицей в полном соответствии
с модой, а гибкая и худенькая Сью, ее прямые плечи стали,
напротив, до смешного старомодными, каким-то анахронизмом во
плоти. Сью было не место здесь. Среди этих странно
совершенных людей она выглядела просто нелепо.
   Провал был полным. Пережить его Сью помогли только
гордость да, пожалуй, еще замешательство. Скорее всего, до
нее так и не дошло, в чем дело. Она наградила Клеф
взглядом, полным жгучей ненависти, а затем подозрительно
уставилась на Оливера.
   Припоминая впоследствии эту сцену, Оливер решил, что
именно тогда перед ним впервые отчетливо забрезжила истина.
Но в то время он не успел додумать все до конца, потому что
после короткой вспышки враждебности трое из ниоткуда
заговорили все разом, как будто, спохватившись, попытались
что-то скрыть от чужих глаз.
   - Такая чудесная погода... - начала Клеф.
   - Вам так повезло с домом... - произнесла госпожа
Холлайа, но Хара перекрыл их голоса:
   - Клеф, это вам от Сенбе. Его последняя работа, - сказал
он, поднимая над головой красный кожаный футляр.
   Клеф нетерпеливо потянулась за ним, и пуховые рукава
скользнули вниз. Оливер успел заметить тот самый
таинственный шрам, и ему показалось, что у Хары под манжетом
тоже мелькнул едва заметный след, когда он опустил руку.
   - Сенбе! - радостно воскликнула Клеф. - Как
замечательно! Из какой эпохи?
   - Ноябрь 1664 года, - ответил Хара. - Разумеется,
Лондон, хотя в одной теме, по- моему, возникает ноябрь
1347-го. Финал еще не написан, как вы можете догадаться.
   - Он бросил беспокойный взгляд в сторону Оливера и Сью.
   - Прекрасное произведение, - быстро продолжал он. -
Чудо! Но, разумеется, для тех, кто понимает в этом толк.
   Госпожа Холлайа с деликатным отвращением пожала плечами.
   - Уж этот мне Сенбе! - изрекла она. - Очаровательно, не
спорю, - он великий человек. Но - такой авангардист!
   - Чтобы оценить Сенбе, нужно быть знатоком, - слегка
подколола ее Клеф. - Это все признают.
   - Ну, конечно, мы все перед ним преклоняемся, - уступила
Холлайа. - Но признаюсь, дорогая, этот человек порой
внушает мне ужас. Не собирается ли он к нам присоединиться?
   - Надеюсь, - ответила Клеф. - Поскольку его... хм...
работа еще не закончена, то наверняка присоединится. Вы же
знаете его вкусы.
   Холлайа и Хара одновременно рассмеялись.
   - В таком случае я знаю, когда его можно будет найти, -
замет