ностях.
   Ему становилось лучше. Пустота начала понемногу
наполняться, ненадолго вернулась уверенность в себе, на душе
потеплело, и он уже не был больше песчинкой в водовороте
неустойчивого времени.

   - На самом деле все очень просто, - говорила Клеф. -
Мы... путешествуем. Наше время не так уж страшно удалено
от вашего. Нет. Насколько - этого я не имею права
говорить. Но мы еще помним ваши песни, и ваших поэтов, и
кое-кого из великих актеров вашего времени. У нас очень
много досуга, а занимаемся мы тем, что развиваем искусство
удовольствий.
   Сейчас мы путешествуем - путешествуем по временам года.
Выбираем лучшие. По данным наших специалистов, та осень в
Кентербери была самой великолепной осенью всех времен.
Вместе с паломниками мы совершили поездку к их святыне.
Изумительно, хотя справиться с их одеждой было трудновато.
   А этот май - он уже на исходе - самый прекрасный из всех,
какие отмечены в анналах времени. Идеальный май
замечательного года. Вы, Оливер, даже не представляете
себе, в какое славное, радостное время вы живете. Это
чувствуется в самой атмосфере ваших городов - повсюду
удивительное ощущение всеобщего счастья и благополучия, и
все идет как по маслу. Такой прекрасный май встречался и в
другие годы, но каждый раз его омрачала война, или голод,
или что-нибудь еще. - Она замялась, поморщилась и быстро
продолжала:
   - Через несколько дней мы должны собраться на коронации в
Риме. Если не ошибаюсь, это будет в 800 году от рождества
Христова. Мы...
   - Но почему, - перебил ее Оливер, - вы так держитесь за
этот дом? И почему другие стараются его у вас оттягать?
   Клеф пристально посмотрела на него. Он увидел, что на
глазах у нее опять выступают слезы, собираясь в маленькие
блестящие полумесяцы у нижних век. На милом, тронутом
загаром лице появилось упрямое выражение. Она покачала
головой.
   - Об этом вы не должны меня спрашивать. - Она подала ему
дымящуюся чашку. - Вот, выпейте и забудьте о том, что я
рассказала. Больше вы от меня ничего не услышите. Нет, нет
и нет.

   Проснувшись, он некоторое время не мог понять, где
находится. Он не помнил, как попрощался с Клеф и вернулся к
себе. Но сейчас ему было не до этого. Его разбудило
чувство всепоглощающего ужаса.
   Оно наполняло темноту. Волны страха и боли сотрясали
мозг. Оливер лежал неподвижно, боясь пошевелиться от
страха. Какой-то древний инстинкт приказывал ему затаиться,
пока он не выяснит, откуда угрожает опасность.
   Приступы слепой паники снова и снова обрушивались на него
с равномерностью прибоя, голова раскалывалась от их
неистовой силы, и сама темнота вибрировала им в такт.
   В дверь постучали, и раздался низкий голос Омерайе:
   - Вильсон! Вильсон! Вы не спите?
   После двух неудачных попыток Оливеру удалось выдавить:
   - Не-ет, а что?
   Брякнула дверная ручка, замаячил смутный силуэт Омерайе.
Он нащупал выключатель, и комната вынырнула из мрака.
   Лицо Омерайе было искажено, он сжимал голову рукой;
очевидно, боль набрасывалась на него с теми же интервалами,
что и на Оливера.
   Прежде чем Омерайе успел что-нибудь произнести, Оливер
вспомнил. Холлайа предупреждала его:
   "Рекомендую вам перебраться в другое место, молодой
человек. И сделайте это сегодня же вечером". Он
исступленно спрашивал себя, что именно грозит им в этом
темном доме, который сотрясали спазмы слепого ужаса.
   Сердитым голосом Омерайе ответил на его невысказанный
вопрос:
   - Кто-то установил в доме субсонорный излучатель,
слышите, Вильсон! Клеф считает, что вы знаете где.
   - С-субсонорный?..
   - Есть такое устройство, - нетерпеливо пояснил Омерайе.
- Скорее всего, небольшая металлическая коробочка,
которая...
   - А-а, - протянул Оливер таким тоном, что это выдало его
с головой.
   - Где она? - потребовал Омерайе. - Быстро! Нужно
поскорее с ней разделаться.
   - Не знаю, - ответил Оливер, с трудом заставив себя не
стучать зубами. - В-вы хотите сказать, что все, все это
наделала одна маленькая коробочка?
   - Конечно. Теперь подскажите, где ее искать, не то все
мы здесь сойдем с ума от страха.
   Весь дрожа, Оливер выбрался из постели и неверной рукой
нащупал халат.
   - Я д-думаю, она спрятала ее где-то внизу. Она
отлучалась с-совсем ненадолго.
   Несколькими короткими вопросами Омерайе все из него
вытянул. Когда Оливер кончил, тот заскрипел зубами в
бессильной ярости.
   - Эта идиотка Холлайа...
   - Омерайе! - донесся из коридора жалобный голос Клеф. -
Омерайе, пожалуйста, поскорее! Я больше не выдержу! Ох,
Омерайе, умоляю вас!
   Оливер вскочил на ноги. От резкого движения непонятная
боль с удвоенной силой захлестнула его сознание; он
покачнулся и вцепился в столбик кровати.
   - Сами ищите ее, - услышал он свой дрожащий голос. - Я
не могу и шагу ступить.
   Нервы Омерайе начинали сдавать под страшным гнетом. Он
схватил Оливера за плечо и принялся трясти, приговаривая
сквозь зубы:
   - Вы впутали нас в эту историю - так будьте добры помочь
нам из нее выпутаться, иначе...
   - Это устройство придумали в вашем мире, а не в нашем! -
в бешенстве бросил ему Оливер.
   И вдруг он почувствовал, что в комнате стало тихо и
холодно. Даже боль и бессмысленная паника отпустили на
минуту. Прозрачные, холодные зрачки мгновенно впились в
него с таким выражением, что Оливеру почудилось, будто в
глазах Омерайе лед.
   - Что вам известно о нашем... мире? - потребовал он.
Оливер не ответил, да в этом и не было необходимости: его
лицо говорило само за себя. Он был не способен притворяться
под этой пыткой ночным ужасом, который все еще оставался для
него загадкой.
   Омерайе ощерил свои белые зубы. Он произнес три
непонятных слова, шагнул к двери и отрывисто бросил:
   - Клеф!
   Оливер различил в коридоре женщин, которые жались друг к
другу, - их била дрожь. Клана, в длинном светящемся платье
зеленого цвета, ценой огромного напряжения держала себя в
руках, но Клеф даже и не пыталась совладать с собой. Ее
пуховый наряд отливал сейчас мягким золотом, тело
вздрагивало, и по лицу струились слезы, которых она уже не
могла унять.
   - Клеф! - спросил Омерайе голосом, не предвещавшим
ничего хорошего. - Вы вчера снова злоупотребили эйфориаком?
   Клеф испуганно покосилась на Оливера и виновато кивнула.
   - Вы слишком много болтали. - Это был целый
обвинительный акт в одной фразе. - Вам, Клеф, известны
правила. Если об этом случае будет доложено властям, вам
запретят путешествовать.
   Ее красивое лицо неожиданно скривилось в упрямую гримасу.
   - Я знаю, что поступила плохо. Я жалею об этом. Но вам
не удастся запретить, если Сенбе будет против.
   Клайа всплеснула руками в бессильном гневе. Омерайе
пожал плечами.
   - В данном случае, очевидно, большой беды не произошло, -
сказал он, как-то загадочно посмотрев на Оливера. - Но ведь
могло получиться и хуже. В следующий раз так оно и будет.
Придется поговорить с Сенбе.
   - Прежде всего нужно отыскать субсонорный излучатель, -
напомнила Клайа, не переставая дрожать. - Если Клеф боится
оставаться в доме, ей лучше пойти погулять. Признаюсь,
сейчас общество Клеф меня только раздражает.
   - Мы могли бы отказаться от дома! - исступленно
закричала Клеф. - Пусть Холлайа забирает его себе! Чтобы
искать, нужно время, а вы столько не выдержите...
   - Отказаться от дома? - переспросила Клайа. - Да вы с
ума сошли! Отменить все разосланные приглашения?!
   - В этом не будет нужды, - сказал Омерайе. - Мы найдем
излучатель, если все примемся за поиски. Вы в состоянии
помочь? - он вопросительно посмотрел на Оливера.
   Усилием воли Оливер заставил себя преодолеть
бессмысленный, панический ужас, который волнами
распространялся по комнате.
   - Да, - ответил он. - Но как же я? Что вы сделаете со
мной?
   - Разве не ясно? - сказал Омерайе. - Заставим сидеть
дома до нашего отъезда. Как вы понимаете, поступить иначе
мы просто не можем. В данном случае, однако, у нас нет и
оснований идти на более радикальные меры. Документы, что мы
подписали перед путешествием, требуют от нас сохранения
тайны, не больше.
   - Постойте... - Оливер попытался нащупать какой-то
просчет в рассуждениях Омерайе. Но это было бесполезно. Он
не мог собраться с мыслями. Мозг захлебывался в безумном
ужасе, который был везде, даже в воздухе.
   - Ладно, - сказал он. - Давайте искать.
   Коробочку нашли только под утро. Она была спрятана в
диванной подушке, куда ее заткнули через разошедшийся шов.
Не говоря ни слова, Омерайе взял ее и отнес к себе. Минут
через пять напряжение исчезло и благодатный покой снизошел
на дом.
   - Они не остановятся на этом, - сказал Омерайе, задержав
Оливера у дверей его спальни. - Нам следует быть настороже.
Что касается вас, моя обязанность - позаботиться, чтобы вы
до пятницы не выходили из дому. Если Холлайа попробует еще
что-нибудь выкинуть, то советую немедленно поставить меня в
известность. Это в ваших собственных интересах. Должен
признаться, я не совсем ясно представляю себе, как заставить
вас сидеть дома. Я мог бы сделать это крайне неприятным для
вас способом, но мне хотелось бы ограничиться честным
словом.
   Оливер колебался. После того как спало напряжение, он
почувствовал себя опустошенным, сознание притупилось, и он
никак не мог уразуметь, что ответить.
   Выждав с минуту, Омерайе добавил:
   - Здесь есть и наша вина - нам следовало специально
обусловить в договоре, что дом поступает в наше полное
распоряжение. Поскольку вы жили вместе с нами, вам,
конечно, было трудно удержаться от подозрений. Что, если в
виде компенсации за обещание я частично возмещу вам разницу
между арендой и продажной стоимостью дома?
   Оливер взвесил предложение. Пожалуй, это немножко
успокоит Сью. Да и речь идет всего о двух днях. И вообще,
допустим, он удерет - какая от этого польза? Что бы он ни
сказал в городе, его прямым ходом отправят в психиатрическую
лечебницу.
   - Ладно, - устало согласился он. - Обещаю.
   Наступила пятница, а Холлайа все еще не напоминала о
себе. В полдень позвонила Сью. Оливер узнал трескучий звук
ее голоса, хотя разговаривала с ней Клеф. Судя по звуку,
Сью была в истерике: выгодная сделка безнадежно уплывала из
ее цепких пальчиков.
   Клеф пыталась ее успокоить.
   - Мне жаль, - повторяла она каждый раз, когда Сью на
минутку переставала трещать. - Мне действительно очень
жаль. Поверьте мне, вы еще поймете, что это неважно... Я
знаю... Мне очень жаль...
   Наконец она положила трубку.
   - Девушка говорит, что Холлайа уступила, - сообщила она
остальным.
   - Никогда не поверю, - решительно сказала Клайа.
   Омерайе пожал плечами.
   - У нее почти не осталось времени. Если она намерена
действовать, то попытается уже сегодня вечером. Надо быть
начеку.
   - Нет, только не сегодня! - В голосе Клеф прозвучал
ужас. - Даже Холлайа не пойдет на это.
   - Дорогая моя, по-своему Холлайа так же неразборчива в
средствах, как и вы, - с улыбкой заметил Омерайе.
   - Но... неужели она станет нам пакостить только за то,
что не может сама жить в этом доме?
   - А вы думаете нет? - спросила Клайа.
   Оливеру надоело прислушиваться. Пытаться понять их
разговоры - дело безнадежное. Но он знал, что, какая бы
тайна ни крылась за всем этим, сегодня вечером она наконец
выплывет наружу. Он твердо решил дождаться заветного часа.
   Два дня весь дом и трое новых жильцов пребывали в
состоянии все нараставшего возбуждения. Даже прислуга
нервничала, утратив обычную невозмутимость. Оливер
прекратил расспросы - от них не было никакой пользы, они
только вызывали замешательство у жильцов - и выжидал.
   Стулья из всех комнат перенесли в три парадные спальни.
Остальную мебель передвинули, чтобы освободить больше места.
На подносах приготовили несколько дюжин накрытых чашечек.
Среди прочих Оливер заметил сервиз из розового кварца,
принадлежащий Клеф.
   Над узкими отверстиями не поднималось дымка, хотя чашки
были полны. Оливер взял одну в руки и почувствовал, как
тяжелая жидкость вяло переливается внутри, словно ртуть.
   Все говорило о том, что ждут гостей. Однако в девять
сели обедать, как обычно, а гостей все не было. Затем
встали из-за стола и прислуга разошлась по домам. Санциско
пошли к себе переодеваться, и напряжение, казалось, еще
возросло.
   После обеда Оливер вышел на крыльцо, тщетно ломая голову
над вопросом: чего это ждут - так нетерпеливо, что весь дом
словно застыл в ожидании? На горизонте в легком тумане
качался месяц, но звезды, от которых все майские ночи в этом
году были ослепительно прозрачны, сегодня что-то потускнели.
На западе собирались тучи; похоже, что безупречная погода,
которая держалась целый месяц, собиралась наконец
испортиться.
   Дверь за спиной Оливера приоткрылась и захлопнулась. Еще
не успев обернуться, он уловил аромат, присущий Клеф, и
слабый запах ее любимого напитка. Она подошла, встала
рядом, и он почувствовал, как ее рука проскользнула в его
ладонь. В темноте она подняла к нему лицо.
   - Оливер, - произнесла она очень тихо, - пообещайте мне
одну вещь. Обещайте не выходить сегодня из дому.
   - Я уже обещал, - ответил он с ноткой раздражения в
голосе.
   - Я знаю. Но сегодня - сегодня у меня есть особая
причина просить вас посидеть дома.
   На мгновение она опустила голову ему на плечо, и он, сам
того не желая, невольно смягчился. С того памятного вечера,
когда она все ему рассказала, они ни разу не оставались
вдвоем. Он думал, что так и не удастся побыть с ней
наедине, разве только урывками, на несколько минут. Но он
понимал, что никогда не забудет двух странных вечеров,
проведенных с ней. Теперь он знал и другое - она
слабовольна и вдобавок легкомысленна. Но она оставалась все
той же Клеф, которую он держал в объятиях. И это, пожалуй,
навсегда врезалось ему в память.
   - Вас могут... ранить, если вы сегодня отправитесь в
город, - продолжала она приглушенным голосом. - Я знаю, что
в конечном счете это не имеет значения, но... Помните,
Оливер, вы обещали.
   Прежде чем с языка его успел сорваться бесполезный
вопрос, она исчезла и дверь закрылась за ней.

   Гости начали собираться за несколько минут до полуночи.
С верхней площадки Оливеру было видно, как они входят по
двое и по трое, и он поразился, сколько этих пришельцев из
будущего стеклось сюда за последнюю неделю. Теперь он
абсолютно отчетливо понял, чем они отличаются от людей его
времени. В первую очередь бросалось в глаза совершенство их
внешнего облика - изящество одежд и причесок, изысканные
манеры и идеальная постановка голоса. Но так как все они
вели праздную жизнь и на свой лад гнались за острыми
ощущениями, то ухо улавливало в их голосах неприятные,
визгливые нотки, особенно когда они говорили все разом.
Внешний лоск не мог скрыть капризной раздражительности и
привычки потакать собственным прихотям. А сегодня над всем
этим еще царило возбуждение.
   К часу ночи все собрались в парадных комнатах. После
двенадцати чашки, по всей видимости сами собой, задымились и
по комнатам расползся едва уловимый тонкий аромат, который
смешивался с запахом чая и, попадая в легкие, вызывал что-то
вроде слабого опьянения.
   От этого запаха Оливеру стало легко и захотелось спать.
Он твердо решил дождаться, пока не уйдет последний гость,
но, видимо, незаметно задремал у себя в комнате, у окна, с
нераскрытой книжкой на коленях.
   Вот почему, когда это произошло, он несколько минут никак
не мог понять, спит он или бодрствует.

   Страшный, невероятной силы удар был сильнее, чем грохот.
Оливер в полусне почувствовал, как весь дом заходил под ним,
почувствовал (именно почувствовал, а не услышал), как
бревна, словно переломанные кости, со скрежетом трутся друг
о друга. Когда он стряхнул с себя остатки сна, оказалось,
что он лежит на полу среди осколков оконного стекла.
   Он не знал, сколько времени так провалялся. То ли весь
мир был еще оглушен чудовищным грохотом, то ли у него
заложило уши, но только вокруг стояла абсолютная тишина.
   Первые звуки просочились к нему в коридоре, на полпути к
парадным комнатам. Сперва это было нечто глухое и
неописуемое, и сквозь него резко пробивались бесчисленные
вопли, отдаленные на расстоянии. Барабанные перепонки
ломило от чудовищного удара звуковой волны, такой сильной,
что слух не воспринимал ее. Но глухота понемногу отпускала
и, не успев еще ничего увидеть, он услышал первые голоса
пораженного бедствием города.
   Дверь в комнату Клеф поддалась с трудом. Дом немного
осел от... взрыва? - и дверную раму перекосило.
Справившись наконец с дверью, он застыл на пороге,
бестолково моргая: в комнате было темно - лампы потушены,
но со всех сторон доносился напряженный шепот.
   Перед широкими окнами, выходившими на город, полукругом
стояли стулья - так, чтобы всем было видно. В воздухе
колыхался дурман опьянения. Снаружи в окна проникало
достаточно света, и Оливер заметил, что несколько зрителей
все еще зажимают уши. Впрочем, все сидели, подавшись вперед
с видом живейшего любопытства.
   Как во сне, город с невыносимой ясностью проступил перед
ним сквозь марево за окнами. Он прекрасно знал, что здания
напротив загораживают вид, - и в то же время собственными
глазами видел весь город, который расстилался бескрайней
панорамой от окон до самого горизонта. Посредине, там, где
должны были стоять дома, не было ничего.
   На горизонте вздымалась сплошная стена пламени, окрашивая
низкие облака в малиновый цвет. Небо отбрасывало это
огненное сияние обратно на город, и оно высвечивало
бесконечные кварталы расплющенных домов - кое-где языки
пламени уже лизали стены, - а дальше начиналась бесформенная
груда того, что несколько минут назад тоже было домами, а
теперь превратилось в ничто.
   Город заговорил. Рев пламени заглушал все остальные
звуки, но сквозь него, как рокот дальнего прибоя,
прорывались голоса, отрывистые крики сплетались в
повторяющийся узор. Вопли сирен прошивали все звуки
волнистой нитью, связывая их в чудовищную симфонию,
отмеченную своеобразной, жуткой, нечеловеческой красотой.
   Оливер отказывался верить: в его оглушенном сознании на
миг всплыло воспоминание о той, другой симфонии, что Клеф
проиграла однажды в его доме, о другой катастрофе,
воплотившейся в музыку, движения, формы.
   Он хрипло позвал:
   - Клеф...
   Живая картина распалась. Все головы повернулись к
Оливеру, и он заметил, что чужестранцы внимательно его
разглядывают. Некоторые - таких было мало - казались
смущенными и избегали его взгляда, но большинство, напротив,
пытались поймать выражение его глаз с жадным, жестоким
любопытством толпы на месте уличной катастрофы. Все эти
люди - до одного - сошлись здесь заранее, чтобы полюбоваться
на грандиозное бедствие, будто его подготовили специально к
их приезду.
   Клеф встала, пошатываясь, и едва не упала, наступив на
подол своего бархатного вечернего платья. Она поставила
чашку и нетвердой походкой направилась к двери.
   - Оливер... Оливер... - повторяла она нежно и
неуверенно.
   Оливер понял: она была все равно что пьяна. Катастрофа
до такой степени взвинтила ее, что она вряд ли отдавала себе
отчет в своих действиях.
   Оливер услышал, как его голос, ставший каким-то тонким и
совершенно чужим, произнес:
   - Что... Что это было, Клеф? Что случилось? Что...
   Но слово "случилось" так не соответствовало чудовищной
панораме за окнами, что он с трудом удержался от
истерического смешка и невысказанный вопрос повис в воздухе.
Он смолк, пытаясь унять бившую его дрожь.
   Стараясь удержать равновесие, Клеф нагнулась и взяла
дымящуюся чашку. Она подошла к нему, покачиваясь, и
протянула напиток - свою панацею от всех зол.
   - Выпейте, Оливер. Здесь мы все в безопасности, в полной
безопасности.
   Она прижала чашку к его губам, и он машинально сделал
несколько глотков. Душистые пары сразу же обволокли
сознание, за что он был им благодарен.
   - Это был метеор, - говорила Клеф. - Маленький такой
метеорит, честное слово. Здесь мы в полной безопаснос