хотя бы для
того, чтобы поймать наконец этот оттенок и дать ему имя.
   Затем он спустился вниз и позвонил невесте.
   Голосок Сью в трубке повизгивал от возбуждения:
   - Оливер, в такую рань?! Господи, ведь еще и шести нет.
Ты сказал им, как я просила? Они переедут?
   - Нет, еще не успел. Да и вряд ли они переедут. В конце
концов, Сью, ты же знаешь, что я взял у них деньги.
   - Оливер, они должны съехать! Ты обязан что-нибудь
сделать!
   - Я стараюсь, Сью. Но мне все это не нравится.
   - Ну, знаешь, не могут они, что ли, остановиться в другом
месте! А деньги за дом будут нам позарез нужны. Нет,
Оливер, ты просто обязан что-нибудь придумать.
   В зеркале над телефоном он поймал свой озабоченный взгляд
и сердито посмотрел на собственное отражение. Его волосы
цвета соломы торчали в разные стороны, а приятное, смуглое
от загара лицо заросло блестящей щетиной. Обидно, что
блондинка впервые увидела его таким растрепой. Но тут
решительный голос Сью пробудил задремавшую было совесть, и
он сказал в трубку:
   - Постараюсь, милая, постараюсь. Но деньги-то у них я
все-таки взял.
   И правда, они заплатили огромную сумму, куда больше того,
что стоила аренда даже в этот год высоких цен и высоких
доходов. Страна как раз вступила в одно из тех легендарных
десятилетий, о которых потом заговорят как о "веселых
сороковых" или "золотых шестидесятых", - славное времечко
национального подъема. Сплошное удовольствие жить в такое
время, - пока ему не приходит конец.
   - Хорошо, - устало пообещал Оливер. - Сделаю все, что
смогу.
   Но день проходил за днем, и он понимал, что нарушает свое
обещание. Тому было несколько причин. Сью, а не Оливер
придумала превратить его в пугало для жильцов. Прояви он
чуть больше настойчивости, весь проект был бы похоронен еще
в зародыше. Конечно, здравый смысл был на стороне Сью,
однако...
   Начать с того, что жильцы буквально околдовали его. Во
всем, что они говорили и делали, был любопытный душок
извращенности: как будто обычную человеческую жизнь
поместили перед зеркалом и оно показало странные отклонения
от нормы. Их мышление, решил Оливер, имеет совсем иную
основу. Казалось, их втайне забавляли самые заурядные вещи,
в которых не было решительно ничего забавного; они на все
смотрели сверху вниз и держались с холодной отчужденностью,
что, впрочем, не мешало им смеяться - неизвестно над чем и,
по мнению Оливера, куда чаще, чем следует.
   Время от времени он сталкивался с ними, когда они
выходили из дому или возвращались с прогулок. Они были с
ним холодно вежливы и, как он подозревал, вовсе не потому,
что их раздражало его присутствие, а, напротив, потому, что
он был им в высшей степени безразличен.
   Большую часть времени они посвящали прогулкам. Май в
этом году стоял великолепный, они самозабвенно им
наслаждались, уверенные, что погода не переменится и ни
дождь, ни заморозки не испортят ласковых, золотых, напоенных
солнцем и душистым ароматом деньков. Их уверенность была
такой твердой, что у Оливера становилось неспокойно на душе.
   Дома они ели один раз в день - обедали около восьми. И
никогда нельзя было сказать заранее, как они отнесутся к тем
или другим блюдам. Одни встречались смехом, другие вызывали
легкое отвращение. К салату, например, никто не
притрагивался, а рыба, непонятно почему, вызывала за столом
всеобщее замешательство.
   К каждому обеду они тщательно переодевались. Мужчина
(его звали Омерайе) был очень красив в своей обеденной паре,
но выглядел чуть-чуть слишком надутым. Оливер два раза
слышал, как женщины посмеивались над тем, что ему приходится
носить черное. Непонятно откуда на Оливера вдруг нашло
видение: он представил мужчину одетым в такую же яркую и
изысканную одежду, что была на женщинах, - и все как будто
стало на место. Даже темную пару он носил с какой-то особой
праздничностью, но наряд из золотой парчи, казалось, подошел
бы ему больше.
   Когда время завтрака или ленча заставало их дома, они ели
у себя в комнатах. Они, должно быть, захватили с собой
пропасть всякой снеди из той таинственной страны, откуда
приехали. Но где эта страна? Попытки догадаться лишь
распаляли любопытство Оливера. Порой из-за закрытых дверей
в гостиную просачивались восхитительные запахи. Оливер не
знал, что это такое, но почти всегда пахло чем- то очень
приятным. Правда, несколько раз запах бывал неожиданно
противным, чуть ли не тошнотворным. Только настоящие
знатоки, размышлял Оливер, способны оценить душок. А его
жильцы наверняка были знатоками.
   И что им за охота жить в этой громоздкой ветхой развалине
- даже во сне Оливер не переставал думать об этом. Почему
они отказались переезжать? Несколько раз ему удалось
заглянуть к ним краешком глаза, и то, что он увидел,
поразило его. Комнат стало почти не узнать, хотя он не мог
точно назвать все перемены - рассмотреть толком не было
времени. Но то представление о роскоши, что возникло с
первого взгляда, подтвердилось: богатые драпировки (должно
быть, тоже привезли с собой), какие-то украшения, картины по
стенам и волны экзотического аромата, струящегося через
полуоткрытые двери.
   Женщины проплывали мимо него сквозь коричневый полумрак
коридоров в одеждах таких роскошных, таких ослепительно
ярких и до жути красивых, что казались видениями из другого
мира. Осанка, рожденная верой в раболепие вселенной,
придавала их облику олимпийское равнодушие. Однако, когда
Оливер встречал взгляд той, с золотыми волосами и нежной
кожей, тронутой загаром, ему чудилось, будто в синих глазах
мелькает интерес. Она улыбалась ему в полумраке и проходила
мимо, унося с собой волну благоуханий, - яркая, прекрасная,
глазам больно, - но тепло от ее улыбки оставалось.
   Он чувствовал, что она переступит через это равнодушие
между ними. Он был уверен в этом с самого начала. Придет
срок, и она отыщет способ остаться с ним наедине. От этой
мысли его бросало то в жар, то в холод, но тут он был
бессилен: приходилось только ждать, пока она сама пожелает
его увидеть.

   На третий день он и Сью закусывали в ресторанчике в самом
центре города. Окна ресторанчика выходили на деловые
кварталы, громоздящиеся далеко внизу на другом берегу реки.
У Сью были блестящие каштановые волосы, карие глаза и
подбородок чуть более решительный, чем это допустимо по
канонам красоты. Уже в детстве Сью хорошо знала, чего она
хочет и как заполучить желаемое, и сейчас Оливеру казалось,
что в жизни она еще ничего так не хотела, как продать его
дом.
   - Такие огромные деньги за этот древний мавзолей! -
говорила она, кровожадно вонзая зубы в булочку. - Другого
такого случая не представится, а цены нынче так взлетели,
что без денег нечего и думать заводить свое хозяйство.
Неужели, Оливер, ты ничего-ничего не можешь сделать!
   - Я стараюсь, - заверил Оливер, поеживаясь.
   - А та чокнутая, которая хочет купить дом, давала о себе
знать?
   Оливер покачал головой.
   - Ее агент опять мне вчера звонил. Ничего нового.
Интересно, кто она такая.
   - Этого, пожалуй, не знает даже агент. Не нравится мне,
Оливер, вся эта мистика. И эти Санциско, - кстати, что они
сегодня делали?
   Оливер рассмеялся.
   - Утром целый час названивали в кинотеатры по всему
городу. Узнавали, где что идет из третьеразрядных фильмов.
У них там целый список, и из каждого они хотят посмотреть по
кусочку.
   - По кусочку? Но зачем?
   - Не знаю. Может быть... нет, не знаю. Налить еще
кофе?
   Но все горе было в том, что он догадывался. Однако эти
догадки казались слишком дикими, чтобы он рискнул рассказать
о них Сью: не видевшая Санциско в глаза и незнакомая со
всеми их странностями, она бы наверняка решила, что Оливер
сходит с ума. А он из их разговоров понял, что речь идет об
актере, который появлялся в эпизодах в каждом из фильмов и
чья игра вызывала у них едва ли не священный трепет. Они
называли его Голкондой, но имя было явно ненастоящим, и
Оливер не мог догадаться, кто этот безвестный статист,
которым они так восторгались. Возможно, Голкондой звали
персонаж, чью роль однажды сыграл - и, судя по замечаниям
Санциско, сыграл блестяще - этот актер. Так или иначе, само
имя ничего не говорило Оливеру.
   - Чудные они, - продолжал он, задумчиво помешивая кофе
ложечкой. - Вчера Омерайе - так зовут мужчину - вернулся с
книжкой стихов, вышедшей лет пять назад. Так они носились с
ней, как с первоизданием Шекспира. Я об авторе и слыхом не
слышал, но в их стране, как она там у них называется, он,
должно быть, считается кумиром или вроде того.
   - А ты все еще не узнал, откуда они? Может, они хоть
намекнули?
   - Они не из разговорчивых, - не без иронии напомнил ей
Оливер.
   - Знаю, но все-таки... Впрочем, не так уж это и важно.
   Ну, а чем они еще занимаются?
   - Утром, я уже говорил, собирались заняться Голкондой с
его великим искусством, а днем, по-моему, отправятся вверх
по реке на поклон к какой-то святыне. Я о ней и
представления не имею, хотя она где-то совсем рядом - они
хотели вернуться к обеду. Родина какого-то великого
человека, должно быть; они еще обещали, если удастся,
привезти оттуда сувениры. Спору нет, они похожи на
заправских туристов, но все-таки за всем этим что-то
кроется. А то получается сплошная бессмыслица.
   - Уж если говорить о бессмыслице, так вся история с твоим
домом давно в нее превратилась. Сплю и вижу...
   Она продолжала говорить с обидой в голосе, но Оливер
вдруг перестал ее слышать, потому что увидел на улице за
стеклами знакомую фигуру. С царственной грацией выступая на
каблучках-шпильках, женщина прошла мимо. Он не видел лица,
но ему ли не знать этой осанки, этого божественного силуэта
и грации движений!
   "Прости, я на минутку", - пробормотал он, и не успела Сью
возразить, как он уже был на ногах. В следующее мгновение
он очутился у дверей и одним махом выскочил на улицу.
Женщина не успела пройти и нескольких метров. Он уже было
начал заготовленную фразу, но тут же осекся и застыл на
месте, широко раскрыв глаза.
   Это была не его гостья блондинка. Эту женщину Оливер
никогда не встречал - прелестное, царственное создание. Он
безмолвно провожал ее взглядом, пока она не исчезла в толпе.
Та же осанка, та же уверенность в себе, та же знакомая ему
отчужденность, словно изысканный наряд был не просто
платьем, а данью экзотике. Все другие женщины на улице
казались рядом с ней неповоротливыми неряхами. Походкой
королевы пройдя сквозь толпу, она растворилась в ней.
   Эта женщина из их страны, подумал Оливер. Он никак не
мог прийти в себя. Значит, кто-то другой поблизости тоже
пустил таинственных постояльцев на этот погожий май.
Значит, кто-то другой тоже ломает сейчас голову над загадкой
гостей из безымянной страны.
   К Сью он вернулся молчаливый.

   Дверь спальни была гостеприимно распахнута в коричневый
полумрак верхнего коридора. Чем ближе Оливер подходил, тем
медленнее становились его шаги и чаще билось сердце. То
была комната блондинки, и он решил, что дверь открыли не
случайно. Он уже знал, что ее зовут Клеф.
   Дверь тихонько скрипнула, и нежный голос произнес, лениво
растягивая слова:
   - Не желаете ли войти?
   Комнату и в самом деле было не узнать. Большую кровать
придвинули вплотную к стене и застелили покрывалом; оно
свешивалось до самого пола, походило на какой-то мягкий мех,
только блеклого сине-зеленого цвета, и так блестело, словно
каждый волосок кончался невидимым кристалликом. На кровати
валялись три раскрытые книжки и странного вида журнал:
буквы в нем слабо светились, а иллюстрации на первый взгляд
казались объемными. Рядом лежала маленькая фарфоровая
трубка, инкрустированная цветами из того же фарфора, из ее
чашечки вилась тонкая струйка дыма.
   Над кроватью висела большая картина в квадратной раме.
Морская синева на картине была совсем как настоящая; Оливеру
сначала даже показалось, что по воде пробегает рябь. Ему
пришлось приглядеться повнимательнее, чтобы убедиться в
своей ошибке. С потолка на стеклянном шнуре свешивался
хрустальный шар. Он медленно вращался, и свет из окон
отражался на его поверхности изогнутыми прямоугольниками.
   У среднего окна стоял незнакомый предмет, напоминающий
шезлонг, что-то вроде надувного кресла. За неимением
другого объяснения оставалось предположить, что в дом он
попал вместе с багажом. Он был накрыт, вернее, скрыт под
покрывалом из очень дорогой на вид ткани с блестящим
металлическим тиснением.
   Клеф неторопливо пересекла комнату и с довольным вздохом
опустилась в шезлонг. Ложе послушно повторило все изгибы ее
тела. Сидеть в таком кресле, должно быть, одно
удовольствие, подумалось ему. Клеф немного повозилась,
располагаясь поудобнее, и улыбнулась Оливеру.
   - Ну, входите же. Сядьте вон там, где можно смотреть в
окно. Я в восторге от вашей чудесной весны. Знаете, а ведь
такого мая в цивилизованные времена еще не было.
   Все это она произнесла вполне серьезно, глядя Оливеру
прямо в глаза.
   В ее голосе звучали хозяйские нотки, как будто этот май
устроили специально по ее заказу.
   Сделав несколько шагов, Оливер в изумлении остановился и
посмотрел себе под ноги. У него было такое ощущение, словно
он ступает по облаку. И как это он раньше не заметил, что
весь пол затянут ослепительно белым, без единого пятнышка
ковром, пружинящим при каждом шаге.
   Тут только он увидел, что на ногах у Клеф ничего не было,
вернее, почти ничего Она носила что-то вроде котурнов,
сплетенных из прозрачной паутины, плотно облегающей ступню
Босые подошвы были розовые, будто напомаженные, а ногти
отливали ртутным блеском, как осколки зеркала.
   Он почти и не удивился, когда, приблизившись, обнаружил,
что это и в самом деле крохотные зеркальца - благодаря
особому лаку.
   - Садитесь же, - повторила Клеф, рукой указав ему на стул
у окна. На ней была одежда из белой ткани, похожей на
тонкий нежный пух, - достаточно свободная и в то же время
идеально отзывающаяся на любое ее движение. И в самом ее
облике было сегодня что-то необычное. Те платья, в которых
она выходила на прогулку, подчеркивали прямую линию плеч и
стройность фигуры, которую так ценят женщины. Но здесь, в
домашнем наряде, она выглядела.. не так, как обычно Ее шея
обрела лебединый изгиб, а фигура - мягкую округлость и
плавность линий, и это делало ее незнакомой и вдвойне
желанной.
   - Не хотите ли чаю? - спросила Клеф с очаровательной
улыбкой.
   Рядом с ней на низеньком столике стояли поднос и
несколько маленьких чашек с крышками, изящные сосуды
просвечивали изнутри, как розовый кварц, свет шел густой и
мягкий, словно процеженный сквозь несколько слоев какого-то
полупрозрачного вещества. Взяв одну из чашек (блюдечек на
столе не было), она подала ее Оливеру.
   На ощупь стенки сосуда казались хрупкими и тонкими, как
листок бумаги. О содержимом он мог только догадываться:
крышечка не снималась и, очевидно, представляла собой одно
целое с чашкой. Лишь у ободка было узкое отверстие в форме
полумесяца. Над отверстием поднимался пар.
   Клеф поднесла к губам свою чашку, улыбнувшись Оливеру
поверх ободка. Она была прекрасна. Светло-золотые волосы
были уложены в сияющие волны, а лоб украшала настоящая
корона из локонов. Они казались нарисованными, и только
легкий ветерок из окна порой трогал шелковые пряди.
   Оливер попробовал чай. Напиток отличался изысканным
букетом, был очень горяч, и во рту еще долго оставался после
него запах цветов. Он, несомненно, был предназначен для
женщин. Но, сделав еще глоток, Оливер с удивлением
обнаружил, что напиток ему очень нравится. Он пил, и ему
казалось, цветочный запах усиливается и обволакивает мозг
клубами дыма. После третьего глотка в ушах появилось слабое
жужжание. Пчелы снуют в цветах, подумалось ему, как сквозь
туман, - и он сделал еще глоток.
   Клеф с улыбкой наблюдала за ним.
   - Те двое вернутся только к обеду, - сообщила она
довольным тоном. - Я решила, что мы можем славно провести
время и лучше узнать друг друга.
   Оливер пришел в ужас, когда услышал вопрос, заданный его
собственным голосом.
   - Отчего вы так говорите?
   Он вовсе не собирался спрашивать ее об этом. Что-то,
очевидно, развязало ему язык.
   Клеф улыбнулась еще обаятельнее. Она коснулась губами
края чашки и как-то снисходительно произнесла:
   - Что вы имеете в виду под вашим "так"?
   Он неопределенно махнул рукой и с некоторым удивлением
отметил, что у него на руке вроде бы выросли один или два
лишних пальца.
   - Не знаю. Ну, скажем, слишком точно и тщательно
выговариваете слова. Почему, например, вы никогда не
скажете "не знаю", а обязательно "я не знаю"?
   - У нас в стране всех учат говорить точно, - объяснила
Клеф. - Нас приучают двигаться, одеваться и думать с такой
же точностью, с детства отучают от любых проявлений
несобранности. В вашей стране, разумеется... - Она была
вежлива. - У вас это не приобрело характера фетиша. Что
касается нас, то у нас есть время для совершенствования. Мы
это любим.
   Голос ее делался все нежнее и нежнее, и сейчас его почти
невозможно было отличить от тонкого букета напитка и нежного
запаха цветов, заполонившего разум Оливера.
   - Откуда вы приехали? - спросил он, снова поднося чашку
ко рту и слегка недоумевая: напитка, казалось, нисколько не
убывало.
   Теперь-то уж улыбка Клеф была определенно
снисходительной. Но это его не задело. Сейчас его не
смогло бы задеть ничто на свете. Комната плыла перед ним в
восхитительном розовом мареве, душистом, как сами цветы.
   - Лучше не будем говорить об этом, мистер Вильсон.
   - Но... - Оливер не закончил фразы. В конце концов, это
и вправду не его дело. - Вы здесь на отдыхе? -
неопределенно спросил он.
   - Может быть, это лучше назвать паломничеством.
   - Паломничеством? - Оливер так заинтересовался, что на
какую- то минуту его сознание прояснилось. - А... куда?
   - Мне не следовало этого говорить, мистер Вильсон.
Пожалуйста, забудьте об этом. Вам нравится чай?
   - Очень.
   - Вы, очевидно, уже догадались, что это не простой чай, а
эйфориак?
   Оливер не понял.
   - Эйфориак?
   Клеф рассмеялась и грациозным жестом пояснила ему, о чем
идет речь.
   - Неужели вы еще не почувствовали его действия? Этого не
может быть!
   - Я чувствую себя, - ответил Оливер, - как после четырех
порций виски.
   Клеф подавила дрожь отвращения.
   - Мы добиваемся эйфории не таким мучительным способом. И
не знаем тех последствий, которые вызывал обычно ваш
варварский алкоголь. - Она прикусила губу. - Простите. Я,
должно быть, сама злоупотребила напитком, иначе я не
позволила бы себе таких высказываний. Пожалуйста, извините
меня. Давайте послушаем музыку.
   Клеф откинулась в шезлонге и потянулась к стене. Рукав
соскользнул с округлой руки, обнажив запястье, и Оливер
вздрогнул, увидев еле заметный длинный розоватый шрам.
   Его светские манеры окончательно растворились в парах
душистого напитка, затаив дыхание, он подался вперед, чтобы
рассмотреть получше.
   Быстрым движением Клеф вернула рукав на место. Она
покраснела сквозь нежный загар и отвела взгляд, точно ей
вдруг стало чего-то стыдно.
   Он бестактно спросил.
   - Что это? Откуда?
   Она все еще прятала глаза. Много позже он узнал, в чем
дело, и понял, что у нее были все основания стыдиться. Но
сейчас он просто не слушал ее лепета.
   - Это так ничего прививка Нам всем впрочем, это неважно.
Послушаем лучше музыку.
   На этот раз она потянулась другой рукой, ни к чему не
прикоснулась, но, когда рука оказалась в нескольких
сантиметрах от стены, в воздухе возник еле слышный звук.
   То был шум воды, шорохи волн на бесконечном отлогом
пляже.
   Клеф устремила взгляд на картину с изображением моря, и
Оливер последовал ее примеру.
   Картина жила, волны двигались. Больше того, перемещалась
сама точка наблюдения. Морской пейзаж медленно изменялся,
бег волн стремил зрителя к берегу Оливер не отрывал глаз от
картины, загипнотизированный мерным движением, и все
происходящее казалось ему в эту минут