численных
обещаний.
   Крокетт мчался вперед. Он летел по туннелю, как пуля.
Реакция на свет вела его. Он страшно боялся, что не успеет
добежать. Топот за его спиной становился все громче. Если бы
Крокетт не был твердо уверен в обратном, он решил бы,
что его настигает целая армия гномов.
   Быстрее! Быстрее! Но теперь Подгран был уже виден. Его рев
сотрясал стены. Крокетт подпрыгнул, свернул за угол и увидел поток
ослепительного света вдали. Это был дневной свет, каким он выглядит
для глаз гнома.
   Он не успеет вовремя добраться до выхода. Подгран уже наступает
ему на пятки. Еще несколько секунд, и эти корявые, ужасные руки
вцепятся в горло Крокетту.
   И тут Крокетт вспомнил о яйце Кокатрис. Если он превратится в
человека прямо сейчас, Подгран не сможет до него дотронуться. А он
почти у входа в туннель.
   Крокетт остановился, развернулся и поднял яйцо. Раскусив его
намерения, Император немедленно распростер обе руки и выхватил из
воздуха полдюжины кристаллов. Он швырнул их прямо в Крокетта - в
воздухе словно повисла радуга. Но Крокетт уже успел швырнуть оземь
красный кристалл. Раздался треск.
   Драгоценность словно взорвалась, вокруг Крокетта замелькали
красные искры.
   И тут обрушился потолок.

                               *  *  *

   Немного погодя Крокетт с трудом выбрался из обломков. Протерев
глаза, он увидел, что путь во внешний мир по-прежнему открыт, и -
благодарение Богу - дневной свет снова выглядит как обычно, а не
слепящей белой дымкой.
   Крокетт посмотрел в сторону туннеля и замер. Из груды обломков,
кряхтя, выбирался Подгран. Его ругательства, однако, не стали менее
яростными.
   Крокетт повернулся и побежал, спотыкаясь о камни и падая. На бегу
он успел увидеть, что Подгран смотрит на него.
   Некоторое время гном стоял, как громом пораженный. Потом издал
вопль, повернулся и ринулся в темноту.
   Вскоре звук его быстрых шагов стих вдали.
   Крокетт с трудом перевел дыхание.
   Гномы боятся людей... вот оно! И теперь...
   Крокетт почувствовал даже большее облегчение, чем думал. В глубине
души он сомневался, сработает ли заклинание, поскольку Подгран
швырнул в него шесть или семь яиц Кокатрис. Но он успел разбить
красный кристалл раньше. Даже странный серебристый свет,
сопутствующий гномам, исчез. Глубины пещеры были совершенно
темными... и молчаливыми.
   Крокетт направился к выходу. Выбравшись наружу, он растянулся под
теплым предзакатным солнцем. Он находился недалеко от подножья
Дорнсеф Маунтин среди зарослей ежевики. Сотней футов дальше фермер
вспахивал плугом поле.
   Крокетт поковылял к нему. При его приближении человек обернулся.
   Некоторое время он стоял, как примерзший, потом заорал и бросился
бежать. Его крики уже замерли вдали, когда Крокетт, вспомнив о яйцах
Кокатрис, заставил себя оглядеть собственное тело.
   И тут закричал уже он.
   Но звук этот не был похож на те, что издавало человеческое горло.
   И все же он был вполне естественен... при данных обстоятельствах.


Генри Каттнер (Henry Kuttner)
МУТАНТ (Mutant)
/Сборник рассказов/
(Пер. с англ.)

ҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ

Один

   Так или иначе мне нужно было дожить до момента, когда они
меня найдут. Они будут искать место авиакатастрофы, и в конце
концов найдут его, и меня они тоже найдут. Но ждать было тяжело.
   Пустой голубой день разливался над белыми вершинами; потом
наступала сверкающая ночь, обычная для высокогорья, и она тоже
была пуста. Не было ни видно, ни слышно ни вертолета, ни
реактивного самолета. Я был совершенно один.
   Это и было настоящей бедой.
   Несколько столетий назад, когда не было телепатов, людям было
привычно одиночество. Но я не мог вспомнить время, когда я был
заперт в костистой тюрьме моего черепа, совершенно и абсолютно
отрезанный от всех остальных людей. Глухота или слепота не
значили бы так много. Для телепата же они вообще не существенны.
   С тех пор, как мой самолет разбился за барьером горных
вершин, я был отрезан от своего рода. И есть что-то такое в
постоянном общении разумов, что сохраняло человека в живых.
Отрубленная ветвь умирает от недостатка кислорода. Я умирал от
недостатка... никогда не существовало слова, выражающего то, что
объединяет всех телепатов. Но без этого человек одинок, а в
одиночестве человек долго не живет.
   Я прислушался той частью разума, которая слышит безмолвные
голоса других разумов. Я слышал только ветер. Я видел снег,
поднимающийся перистыми, парящимися вихрями. Я видел сгущающиеся
синие тени. Я посмотрел вверх и увидел алеющую восточную
вершину. Это был закат, и я был один.
   Я вытянулся, прислушиваясь, а небо темнело. Звезда дрожала,
мерцала, и наконец застыла в вышине над головой. Появились
другие, а воздух становился холоднее, пока небо сверкало их
западным маршем.
   Стемнело. В этой темноте были звезды, и был я. Я снова лег,
даже не прислушиваясь. Мои люди ушли.
   Я наблюдал за пустотой выше звезд.
   Вокруг меня и надо мной не было ничего живого. Тогда почему
же я должен быть жив? И было бы легко, очень легко, утонуть в
этой тишине, где не было одиночества, потому что в ней не было
жизни. Я огляделся по сторонам, и мой мозг не нашел другого
мыслящего разума. Я стал искать в собственной памяти, и это было
чуть-чуть лучше.
   Воспоминания телепатов уходят очень далеко. Славный долгий
путь, начавшийся еще до рождения.
   Я могу ясно видеть около двух столетий прошлого, прежде чем
острые, ясные телепатически переданные воспоминания начинают
путаться и распадаться на вторичные воспоминания, почерпнутые из
книг. Книги же восходят до Египта и Вавилона. Но это не
первичные воспоминания, полные чувствительных ноток, которые
старик телепатически передает молодому, и которые так и
передаются из поколения в поколение. Наши биографии не записаны
в книги. Они записаны в наши мысли и воспоминания, особенно
Ключевые Жизни, которые подаются такими свежими, какими они
однажды уже были прожиты нашими величайшими лидерами...
   Но они мертвы, и я одинок.
   Нет. Не совсем одинок. Остаются воспоминания, Беркхальтер и
Бартон, МакНи и Линк Коуди, и Джефф Коуди - давно уже мертвые,
но все еще трепещуще живые в воспоминаниях. Я могу вызвать любую
мысль, любое чувство - затхлый запах травы - где? - течение
вытертой тропинки под спешащими ногами - чьими?
   Было бы так легко расслабиться и умереть.
   Нет. Подожди. Посмотри. Они живы, Беркхальтер и Бартон,
Ключевые Жизни все еще реальны, хотя люди, однажды прожившие их,
уже умерли. Они твои люди. Ты не одинок.
   Беркхальтер и Бартон, МакНи, и Линк, и Джефф не мертвы. Помни
о них. Ты телепатически прожил их жизни, когда узнал о них, так
же, как они когда-то прожили их, и ты можешь прожить их снова.
Ты не одинок.
   Так что смотри. Начни разматывать пленку. Тогда ты вообще не
будешь одинок, ты будешь Эдом Беркхальтером, две сотни лет
назад, чувствующим холодный ветер, дующий тебе в лицо с вершин
Сьерры, пахнущий луговой травой, тянущимся мыслями, чтобы
заглянуть в мозг твоего сына... сына извлекающего звуки...
   Началось.
   Я был Эдом Беркхальтером.
   Это было двести лет назад...

СЫН НЕСУЩЕГО РАСХОДЫ
   Зеленый Человек взбирался на стеклянные горы, и заросшие,
похожие на гномов лица рассматривали его из расщелин. Это был
всего лишь еще один шаг в бесконечной, захватывающей одиссее
Зеленого Человека. У него уже было много приключений - в
Огненной Стране, среди Изменяющих Измерения, у вечно смеющихся
Обезьян Города, чьи грубые неловкие пальцы все время играли
лучами смерти. Тролли, однако, знали толк в магии и пытались
остановить Зеленого Человека короткими приступами. Маленькие
вихри энергии взвивались из-под ног, стараясь подставить
Зеленому Человеку подножку, но его фигура с великолепно
развитыми мышцами, божественно красивая, полностью лишенная
волос, сверкала бледным зеленым светом. Вихри образовывали
захватывающую картину. Если двигаться осторожно и медленно,
особенно тщательно избегая бледно-желтых вихрей, то пройти среди
них было можно.
   А мохнатые гномы зло, ревниво наблюдали из своих расщелин в
стеклянных скалах.
                            *  *  *
   Эл Беркхальтер, недавно достигший зрелости полных восьми лет,
лениво развалился под деревом и жевал травинку. Он был настолько
погружен в свои фантазии, что его отцу пришлось слегка толкнуть
его, прежде чем в полуоткрытых глазах отразилось понимание. А
день был очень подходящим для мечтаний - жаркое солнце и свежий
ветер, дующий с востока, с белоснежных вершин Сьерры. Ветер
принес с собой легкий кисловатый запах луговой травы, и Эд
Беркхальтер радовался тому, что его сын принадлежал ко второму
после Взрыва поколению. Сам он родился через десять лет после
того, как была сброшена последняя бомба, но и воспоминания,
переданные тебе, тоже могут быть достаточно страшными.
   - Привет, Эл, - сказал он, и мальчик одарил его
кротко-терпеливым взглядом из-под полуоткрытых век.
   - Привет, папа.
   - Хочешь пойти со мной в город?
   - Не, - протянул Эл, мгновенно расслабляясь до полного
оцепенения.
   Эд Беркхальтер выразительно поднял бровь и уже повернулся
уйти. Потом вдруг, повинуясь мгновенному импульсу, он сделал то,
что редко позволял себе делать без разрешения другой стороны:
воспользоваться своей телепатической силой, чтобы заглянуть в
сознание Эла. Он сказал себе, что там царило некоторое
колебание, его собственная подсознательная неуверенность в своем
поступке, хотя Эл уже на удивление быстро избавился от злобного
нечеловеческого бесформия ментального детства. Было время, когда
разум Эла был шокирующе чуждым. Беркхальтер помнил несколько
неудавшихся экспериментов, проделанных им до рождения Эла;
немногие будущие отцы смогли устоять перед искушением
поэкспериментировать с мозгом эмбриона, и это вернуло
Беркхальтеру ночные кошмары, которых он не знал с юности. В них
были огромные перекатывающиеся массы, шевелящаяся пустота и
прочее. Предродовые воспоминания были бессмысленны, и
разобраться в них могли только квалифицированные мнемопсихологи.
   Но теперь Эл повзрослел, и мечты его, как обычно, были полны
ярких красок. Успокоенный, Беркхальтер решил, что он выполнил
свою миссию наставника, и оставил своего сына мечтать и жевать
травинку.
   В то же время он ощутил легкую печаль и боль, бесполезное
сожаление о том, что все это безнадежно, потому что сама жизнь
так бесконечно сложна. Конфликт, конкуренция не исчезли и после
окончания войны; попытка приспособиться даже к одному из
окружающих влекло за собой конфликт, спор, дуэль. С Элом же
проблем было вдвое больше. Да, язык был по сути барьером, и
Болди по достоинству могли оценить это обстоятельство - ведь
между ними этого барьера не существовало.
   Спускаясь по утоптанной тропинке, ведущей к центру города,
Беркхальтер невесело улыбнулся и коснулся длинными пальцами
своего хорошо подогнанного парика. Незнакомые люди очень часто
удивлялись, когда узнавали, что он Болди, телепат. На него
смотрели с любопытством, но вежливость не позволяла им спросить
о том, каково чувствовать себя уродом, хотя они явно думали
именно об этом. Беркхальтеру, знакомому с тонкостями дипломатии,
приходилось самому вести разговор.
   - Мои родные жили после Взрыва под Чикаго. Наверное, поэтому
так получилось.
   - О-о!
   Пристальный взгляд.
   - Я слышал, именно поэтому так много...
   Испуганная пауза.
   - Уродства или мутации. Было и то, и другое. Я сам до сих пор
не знаю, к какой категории принадлежу, - добавлял он с
обезоруживающей откровенностью.
   - Вы не урод! - протестовали они слишком бурно.
   - Да, зараженные радиацией зоны вокруг очагов поражения
произвели несколько весьма странных субъектов. С плазмой
зародышей случились удивительные вещи. Большинство из них
умерло; они не могли размножаться. Но некоторых еще можно найти
в санаториях - двухголовых, например, - ну, вы о них знаете, - и
тому подобное.
   Все равно они всегда были взволнованы до крайности.
   - Вы хотите сказать, что можете прочитать мои мысли... прямо
сейчас?
   - Могу, но не делаю этого. Если партнер не телепат, это
тяжелая работа. И мы, Болди, - ну, мы этого не делаем, и все.
Человек с развитой мускулатурой не стал бы расшвыривать всех
попавшихся под руку. Ну, конечно, если не хотел быть избитым
толпой. Болди всегда чувствует тайную скрытую опасность: закон
Линча. И умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что
обладают сверхчувством. Они просто говорят, что отличаются от
других, и этого достаточно.
   Но один вопрос всегда подразумевался, хотя и не всегда
задавался:
   - Если бы я был телепатом, я бы... сколько вы получаете в
год?
   Ответ удивлял их. Читающий мысли, конечно, мог бы
разбогатеть, если бы только захотел. Так почему же тогда Эд
Беркхальтер оставался экспертом по семантике в Модоке, городе
издателей, если поездка в один из городов науки могла бы
позволить ему овладеть тайнами, которые принесли бы состояние.
   Тому была весомая причина. Отчасти просто инстинкт
самосохранения. Поэтому-то Беркхальтер и многие, подобные ему,
носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не
делали.
                            *  *  *
   Модок был городом-близнецом Пуэбло, расположенным за горной
грядой к югу от пустыни, бывшей прежде Денвером. В Пуэбло были
прессы, фотолинотипы и машины, превращавшие рукописи в книги,
после того как их обработал Модок. В Пуэбло были вертолеты для
доставки, и Олдфид, управляющий, уже неделю требовал рукопись
"Психоистория", написанный человеком из Нью-Йеля, который очень
увлекался эмоциональной стороной в ущерб словесной ясности. Суть
состояла в том, что он не доверял Беркхальтеру. И Беркхальтер,
который не был ни священником, ни психологом, вынужден был стать
и тем и другим в тайне от сбитого с толку автора "Психоистории".
   Впереди внизу располагалось приземистое здание издательства,
больше напоминавшее курорт, чем что-то более утилитарное. Но это
было необходимым. Авторы были людьми специфическими, и часто
было необходимо убедить их пройти гидротерапию, прежде чем они
оказывались в состоянии работать с семантическим экспертом над
своими книгами. Никто не собирался их кусать, но они этого не
понимали, и либо в ужасе жались по углам, либо шли напролом с
какими-то непонятными словами. Джим Куэйл, автор "Психоистории",
не относился ни к одной из этих групп, он просто был заведен в
тупик глубиной собственного исследования. Его собственная
история слишком хорошо подготовила его к эмоциональному
погружению в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного
типа, такое обстоятельство является очень серьезным.
   Доктор Мун, входивший в Коллегию, сидел возле южного входа и
ел яблоко, аккуратно чистя его своим кинжалом с серебряной
рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у
него было немного, но телепатом он не был: у Болди волос не было
совсем. Он проглотил кусочек и помахал Беркхальтеру.
   - Эд... хрум... хочу с тобой поговорить.
   - Пожалуйста, - сказал Беркхальтер, останавливаясь и
поворачиваясь на пятках. Укоренившаяся привычка заставила его
сесть рядом с членом Коллегии; Болди по понятным причинам
никогда не оставались стоять, когда обычный человек сидел. Их
глаза оказались на одном уровне. Беркхальтер спросил:
   - Что случилось?
   - Вчера в магазин привезли немного яблок из Шасты. Скажи
Этель, пусть купит, пока их все не продали. Вот, попробуй.
   Он посмотрел, как его собеседник съел кусочек, и кивнул.
   - Хорошие. Я ей скажу. Впрочем, наш вертолет сломался. Этель
не на то нажала.
   - Вот тебе и гарантия, - с горечью сказал Мун. - Сейчас
неплохие модели выпускает Гурон. Я беру себе новый вертолет из
Мичигана. Слушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет
книги Куэйла.
   - Олдфилд?
   - Наш парень, - кивнул Мун. - Он просил, чтобы ты переслал
ему хотя бы несколько глав.
   Беркхальтер покачал головой.
   - Не получится. Там есть несколько темных мест в самом
начале, которые следует прояснить, и Куэйл...
   Он колебался.
   - Что?
   Беркхальтер подумал о комплексе Эдипа, обнаруженном им в
разуме Куэйла, но это было неприкосновенно, хотя бы потому, что
удерживало Куэйла от холодного логического интерпретирования
Дария.
   - У него там путаются мысли. Я не могу это пропустить; вчера
я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил от
всех троих разные реакции. Так что "Психоистория" будет означать
для всех людей все, что угодно. Критики разнесут нас, если мы
выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще некоторое время
поводить Олдфилда за нос?
   - Попробую, - сказал Мун. В голосе его звучало сомнение.
   - У меня есть подходящий роман, который я мог бы ему
подсунуть. Это легкий замещающий эротицизм, а это безвредно;
кроме того, с семантической точки зрения он в порядке. Мы
задерживали его из-за художника, но я могу поручить это Дамэну.
Я так и сделаю, да. Я пошлю рукопись в Пуэбло, и он сможет позже
сделать печатные формы. Веселая у нас жизнь, Эд.
   - Даже чересчур, - заметил Беркхальтер.
   Он поднялся, кивнул и отправился на поиски Куэйла, который
отдыхал в одном из соляриев.
   Куэйл был худым, высоким человеком с озабоченным лицом,
чем-то напоминающим черепаху без панциря. Он лежал на
флексигласовом ложе, и прямые солнечные лучи грели его сверху, в
то время как отраженные лучи подбирались к нему снизу через
прозрачный кристалл. Беркхальтер стянул рубашку и бросил ее на
скамью рядом с Куэйлом. Автор бросил взгляд на безволосую грудь
Беркхальтера, и в нем возникло полуосознанное отвращение:
Болди... никаких тайн... не его дело... фальшивые ресницы и
брови; он все еще...
   И еще что-то угрожающее.
   Беркхальтер дипломатично коснулся кнопки, и на экране
появилась увеличенная и легко читаемая страница "Психоистории".
Куэйл просмотрел лист. Он был исчеркана пометками читателей,
которые Беркхальтер расшифровал как различные реакции на то, что
должно было быть прямолинейными объяснениями. Если три читателя
нашли три разных смысла в одном параграфе, что же тогда имел в
виду Куэйл? Беркхальтер осторожно коснулся сознания, чувствуя
бесполезную защиту от проникновения, баррикады безумия, над
которыми подобно тихому, ищущему ветру пробирался его мысленный
взгляд. Ни один обычный человек не мог защитить свой разум от
Болди. Но Болди могли защищать свои тайные мысли от
проникновения других телепатов. В психике существовал свой
диапазон приема, своего рода...
   Вот, нашел. Правда, немного запутанно. Дарий: это было не
просто слово, это была не просто картина. это была поистине
вторая жизнь. Но разорванная, фрагментарная. Обрывки запахов и
звуков, и воспоминания, и эмоциональные реакции. Восхищение и
ненависть. Жгучее бессилие. Черный торнадо, пахнущий елью,
ревущей над картой Европы и Азии. Запах ели становится сильнее,
страшное унижение, незабываемая боль... глаза... Убирайся!
   Беркхальтер отложил микрофон диктографа и лег, глядя вверх
сквозь темные защитные очки, которые он надел.
   - Я вышел, как только вы этого захотели, - сказал он. - И я
сейчас вовне!
   Куэйл, тяжело дыша, лег.
   - Спасибо! - сказал он. - Благодарю! Почему вы не требуете
дуэли?
   - Я не хочу драться с вами на дуэли, - сказал Беркхальтер. -
Я никогда в жизни не пачкал кровью свой кинжал. К тому же, я
могу видеть ваш ход мыслей. Помните, мистер Куэйл, это моя
работа, и я узнал множество вещей... которые тут же снова забыл.
   - Я полагаю, это вторжение. Я говорю себе, что это ничего не
значит, но моя личная жизнь - это важно.
   Беркхальтер терпеливо заметил:
   - Мы должны опробовать все подходы, пока не найдем такой,
который не является слишком личным. Предположим, я для примера
спрошу вас, нравится ли вам Дарий?
   Восхищение и запах ели... и Беркхальтер быстро проговорил:
   - Я вышел. Все в порядке?
   - Спасибо, - пробормотал Куэйл.
   Он лег на бок, отвернувшись от собеседника. Ч