поздно иное ремесло постигать. Вот кабы мне такую работу, где только воровать и надобно, уж я бы не оплошал, честным трудом жил!
     - Не слыхал я о такой работе... - говорит Муромец в раздумье. - Разве что купцом али казначеем, да и там, ежели попадешься, места живого не оставят. А в чужедальних землях искать не пробовал?
     - Второй год ищу... - вздыхает Семен Соловей. - И меня уже по трем царствам-государствам ищут... Не с голоду же мне было помирать, горемычному...
     - А что ж тебе от нас надобно, Васильевич? Зачем поджидал-то?
     - Да вот, - стучит Соловей по камню, - приметил на свою беду. Так бы ехал и ехал, горя не зная, ан глядь - на валуне придорожном надпись выбита. Прочитайте-кось, сами поймете.
     Мнется Муромец:
     - Ты бы, Сема, вслух почитал, что ли... А то мне отсюда не видать, уж больно буковки махонькие...
     Усмехнулся я понимающе, уважил неграмотного:
     - "Направо поедешь - себя спасать, коня потерять, налево поедешь - коня спасать, себя потерять, прямо поедешь - женату быть, назад поедешь - трусом слыть". Нет, назад точно не поедем.
     Волчок камень со вниманием обнюхал, лапу над ним задрал:
     - И прилежный же писец выискался - цельный год, поди, долбил без устали! Навряд ли шутки ради... Ну да я быстрей управился!
     Сема Соловей сверху на пса косится, спускаться не спешит:
     - Вот и я думаю: не для красы он здесь положен - добрым людям на упреждение. Битый час сижу, выбрать не могу - и так плохо, и эдак нехорошо. Решил двух путников дождаться, жребий бросить да разделить дорожки по справедливости.
     Сема Муромец ладонь ко лбу приложил, в даль вгляделся - ни по одной дороге встречного не видать!
     - Нам жребий бросать не с руки, вместе приехали, вместе и выбирать будем. Тебе, Сема, какая больше глянулась? Вернее, какие две - меньше?
     - Давай, - говорю, - Сема, мы тебя женим! Эвон ты у нас какой молодец справный, поутру щетину нож вострый едва берет. Сыщем невесту тебе под стать...
     - Бородатую, что ли? - хмыкает Муромец. - Нет уж, спасибо, видал я, что женитьба с добрыми молодцами делает - ни медовухи тебе выпить, ни к девкам на село завернуть. Прямая дорожка, поди, дальше с левой сходится! Давай лучше я у тебя в дружках похожу.
     - Ну, ежели сыщешь девицу краше моей матушки, так уж и быть - женюсь.
     Муромец только хохотнул, тетку свою, Василису Прекрасную, вспоминая.
     - Направо тоже как-то не тянет, - размышляю я вслух. - Коня жалко, как-никак, друг верный, да и матушка огорчится. Все-таки прямо нам, Сема...
     - А может, налево? - говорит Муромец с надеждою. - Авось пронесет!
     Поглядел я налево - дорожка ровная, не колдобистая, впереди лес зеленый видать. Кто его знает, что каменотес неведомый сказать хотел? Себя потерять - заблудиться, что ли? Эх, где наша не пропадала, не пропадем и в лесу! Глядишь, и Семе на подвиг наскребем.
     Взмолился тут Семен Соловей:
     - Если вы и впрямь налево ехать вздумали, возьмите меня с собой - все равно мне, беспутному, свет не мил, а там, глядишь, и пригожусь!
     Придержали мы с Муромцем коней:
     - Ты хоть с оружием управляться умеешь?
     Сдвинул Соловей брови, подбросил на ладони четыре ножа булатных - и откуда только выхватил! - и давай в дуб за нашими спинами метать. Так около ушей и засвистело! Обернулись мы - а ножи по самую рукоять в дерево ушли, дупло беличье с четырех сторон закогтили.
     Мы так рты и пораскрывали, только ворон крыльями трепетнул одобрительно:
     - Ловок! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
     Приняли мы Васильевича в свою дружину малую, побратались с ним и дальше поехали.

***

     Потянулся вдоль дороги лес нехоженый, бор вековой. Прямо сказать, ходить-то по нему особо и нечего - ни ягодников, ни орешника, одни мухоморы с поганками по кочкам хороводы отплясывают. Сумрачно в лесу, а как солнышко вниз покатилось, и вовсе неуютно стало. Пора бы и местечко для ночлега присматривать, пока кони впотьмах спотыкаться не начали.
     На наше счастье, приметил Соловей избушку в стороне от дороги. Мы с Муромцем так бы мимо и проехали - неказистая избенка, приземистая, стены мхом поросли, крышу дожди вычернили, за деревьями на нет теряется. Из трубы дымок курится, слыхать, как ухват о горшок чугунный лязгает, заслонка печная дребезжит и голос старческий, надтреснутый, коту вороватому выговаривает. Потом и кота слышно стало - видать, от одних слов не раскаялся, пришлось веником помогать.
     Завернули мы коней к избе, постучались в ставень распахнутый. Выглядывает в окошко старуха сморщенная в платке цветастом. Носом крючковатым потянула и сморщилась:
     - Глянь-кось, доселева человечьего духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а нынче сам на порог пожаловал!
     Утер я рукавом лоб взопревший:
     - Дух как дух, знамо дело - с дороги, а ты, бабушка, приветь нас ласково, накорми-напои, в баньке попарь, он и уйдет!
     - Вот ишшо, баньку им топить, дрова переводить! Небось из ручья напьетесь, мухомором зажуете! Коль сюда добрались, пущай вас и дальше черти несут, зареклась я незнакомым молодцам дверь отпирать. Развелось вас тут, богатырей проезжих, честной Бабе Яге из дому выглянуть боязно - то в печь живьем засунуть норовят, то ступу угонят, давеча гуся-лебедя недосчиталась, только голова открученная да след богатырский на грядке с репой сыскались. Вон отсюда, проходимцы, пока метлу самометную на вас не спустила!
     - Не горюй, бабушка, мы твоему горю подсобим - больше ни один лиходей в избу не войдет! Засучили мы рукава, на ладони поплевали:
     - А ну-ка, избушка, стань к нам задом, к лесу передом!
     Ухватили избу за углы и давай раскручивать! У Семы Муромца силушки немерено, я приколдовываю малость; Соловей тоже пыхтит, старается. Повернули избу, дверью к дереву ближайшему приставили. Окошки в избенке махонькие, нипочем Бабе Яге не выбраться. Высунула она нос крючковатый в щелочку, давай нас совестить:
     - Экая молодежь нынче нервная пошла, слова им поперек не скажи! До чего здоровенные бугаи вымахали, а туда же - всяк пенсионерку заслуженную обидеть норовит! Да я в ваши годы...
     - Ты, бабушка, в наши годы пакости почище этой строила!
     Припомнила Баба Яга молодость свою развеселую, подобрела голосом:
     - Что вам от меня надобно, окаянные? Дела пытаете аль так по лесу шляетесь?
     - Дела, бабушка! Пусти переночевать, а мы тебе за то дров наколем и воды на неделю нанесем!
     - Поправляйте избу, дуралеи, тогда и говорить будем!
     Раскрутили мы бабку с ветерком, взяли у нее топор да пилу двуручную, пошли ночлег отрабатывать. Дотемна целую поленницу сложили.
     Раздобрилась Баба Яга, курицу печеную на стол выставила, каравай хлеба нарезала, зелена вина в чарки плеснула. Сама ладошкой щеку подперла, любуется, как мы кушанье уплетаем.
     - Эх, деточки, и куда вас на ночь глядя несет, неужто не боязно?
     - А ты расскажи нам, бабушка, куда - авось убоимся!
     - Вот те раз, - дивится Баба Яга, - трех верст до царства подземного, навьего, не доехали, а все ни сном ни духом! Вот уж где головушки бесшабашные... Сказывала мне сестрица моя меньшая, Баба Яга Лукоморская, что от Кощея Бессмертного с дружками-чародеями добрым людям никакого покоя нет, всюду ему нос сунуть надобно... вижу, и сынок ему под стать, на тот свет прежде батюшки поспешает. Заворачивайте коней, пока не поздно, туда-от час езды, а обратно прежде смерти не поспеть: к навьям дорожка в одну сторону, оттого неезженой и кличут - не гляди, что натоптана.
     Сбледнул чуток Муромец:
     - К упокойникам, что ль?
     - Да нет, навьим царство только из-за подземности своей прозывается, а народ там самый что ни есть обыкновенный. Правит им лютый царь Вахрамей Кудеярович, держит при себе дружину разбойную - по ночам на землю выбираются, поживу ищут. Все селенья ближние разорили, разграбили, храбрых защитничков порубили, дома пожгли, людишек в полон угнали, в этой стороне только я одна и осталась. Никто еще от Вахрамея вырваться не сумел, птиц и тех на подлете стреляет.
     Переглянулись мы с побратимами. Оно, конечно, честь богатырская, но и впрямь боязно стало. Кабы знать еще, что не напрасно сгинем...
     - А растут ли в навьем царстве цветочки аленькие, о семи лепестках?
     У Бабы Яги глаза на лоб полезли.
     - До цветочков ли, когда волки да вороны по полям бранным падаль подъедать не успевают! Кто его знает, слыхала я, что есть у Вахрамея сад, а в том саду всех цветов земных и подземных по дюжине, птиц да зверей по паре; ежели в вахрамеевском саду цветочка аленького не сыщется, значит, его и вовсе на свете нет.
     Пропали у нас сомнения последние - трудна дорога, да верна, а добрым молодцам только того и надобно.
     - А нельзя ли как-нибудь тот цветок у Вахрамея выпросить аль выкупить?
     Пригорюнилась старуха:
     - Ох, детоньки, не дело вы затеяли! Уж больно лют Вахрамей, может и на месте зарубить, слова сказать не давши. Да есть и у него слабинка - шибко до красных девок охоч. Жен у Вахрамея цельных три терема, и все никак не уймется: какую добром возьмет, какую силой принудит - никто ему не указ. Скрадите где-нибудь девицу-красавицу да поклонитесь ею навьему царю, авось смилостивится.
     - А ты, Яга Ягишна, не сгодишься? У нас и мешок припасен...
     Развеселилась карга, пальцем костлявым погрозила:
     - Все бы вам, молодцам, шутки шутить, нет бы к старухе прислушаться - поди, больше вас, вместе взятых, на белом свете прожила, плохого не посоветую.
     Доели мы курицу, бабка кости в миску сложила, мне сует.
     - Накось, выгляни во двор да высыпь у крылечка, может, песики бродячие прибегут.
     Вышел я на крыльцо, посвистел условно. Чего, думаю, на бродяжек добро переводить, свой пустобрех с утра не кормленный, как бы еще один гусь головы не сложил - водится за Волчком такой грешок. Не видать что-то пса, только звуки дивные сверху доносятся - не то стон прерывистый, не то скулеж хриплый. Соступил я с крыльца, голову задрал - сидит мой пес на крыше, трубу лапами обвил, осиновым листом вместе с ней колотится, а за углом три волкодлака рядком сидят и на Волчка облизываются. Увидали меня с миской, хвостами завиляли, навстречу пошли. Я миску выронил да скорей в избу. Позади только захрупало.
     - Ну как, дитятко, прибегали мои песики?
     - Прибегали, бабушка...
     - Не обидел ты их?
     - Таких обидишь!
     - То-то же! Ежели ишшо кто на гусей моих покусится - вслед подуськаю, мало не покажется!
     Постелила нам бабка на полу, сама на печь спать полезла. Посреди ночи будит меня Соловей, за плечо трясет:
     - С-с-сема! - А у самого зубы так и лязгают. - Я-а-а ... во двор... по надобности... а там... о-о-о!
     Перевернулся я на другой бок, бурчу сонно:
     - Ничего не попишешь, волкодлаков бояться - до утра терпеть...
     - Сема, ты чего подумал? Окстись, какие волкодлаки?! Не верю я в них, то сказки бабкины! Я коней проведать вышел, а на них какие-то девки простоволосые в лунном свете голышом катаются, только смех по лесу идет!
     - Пить надо меньше...
     - Сема, да вставай же! Заморят коней чертовы бабы!
     Выскочили мы из избы - точно, гоняет кто-то коней по лесу, топот то ближе, то далече слыхать. Захрустели ветки, вылетает на поляну Сивка - весь в мыле, глаза стеклянные, и сидит на нем без седла, без поводьев, девка бесстыжая. Волосы по ветру развеваются, под полной луной зеленым серебром мерцают.
     - Стой, окаянная!
     Выскалила девка зубы, рассмеялась, коня пятками пришпорила. Прижал Сивка уши, прямо на нас помчался. Едва пригнуться успели, - взвился конь поверх голов, подковами сверкнул, жаром пыхнул и дальше полетел.
     - Зачаровали коня, заразы!
     - Кто, Кощеич?!
     - Кикиморы клятые!
     За Сивкой два других коня по поляне промчались, сызнова в лес канули. Тешатся кикиморы, морят коней - не уловишь.
     Сцепил я зубы, сел на завалинке, вытянул костяной гребень из кармана, давай волосы охорашивать. Чешу не спешу, кикимор будто не замечаю.
     Осадили девки коней, загляделись:
     - Не продашь ли гребешок, добрый молодец? Богатырю о своей красе думать негоже, а нам, девицам, как раз положено!
     - Продать не продам, а спешитесь - так подарю.
     Пошушукались кикиморы, посмеялись. Спрыгнула старшая с моего Сивки:
     - Повезло нам, девоньки, на гнилой товар пришел слепой купец! Коней выкупает, а красных девок не замечает!
     - Какие вы девки - пеньки лесные сучковатые, только ночью шкодить и можете, коней да молодцев морить!
     - Гляди-кось, знающий выискался! А то пошел бы с нами, потешился; иные молодцы пешими своих коней догоняли, на нас заглядевшись!
     Протянул я кикиморе гребень:
     - Нет уж, благодарствую, что-то не в охотку.
     Скакнула наглая девка ко мне на руки, обвила за шею, устами по устам скользнула:
     - Не передумал, добрый молодец?
     - Днем подходи, столкуемся.
     Засмеялась девка, выпустила:
     - Эх, проторговался, купчина негодящий! В сусеках шаром покати, так он на мышей пеняет! - Выхватила гребень и убежала, а с ней и подруженьки невесть куда с конских спин сгинули.
     Стоят кони, не шевелятся, головы повесили. Пригляделись мы с Соловьем - спят наши скакуны, так без просыпу кикимор и катали! Утром, поди, и не упомнят ничего.
     Поздно Соловей спохватился:
     - Зря, Кощеич, ты их отпустил... ежели самому невмочь, мы бы с Семой подсобили...
     Ничего я не ответил, пошел в избу досыпать. Пущай что хочет думает.

***

     Поутру седлаем коней - один Муромец бодрый да веселый. Мы с Соловьем во всю глотку зеваем, Волчок взъерошенный на солнце греется, распластался, как неживой, кони напиться никакие могут, Сивка на ломоту в костях жалуется. Баба Яга на крылечке пригорюнилась - как в последний путь провожает, даже платочек черный повязала.
     - Ты, бабка, на нас тоску не нагоняй, лучше дай совет какой дельный на дорожку.
     - Вот вам мой совет: не едьте туда!
     Везет нам нынче на советы. Ну да чужим умом все равно жить не будешь, пора бы и свой на деле испытать.
     Едем - не торопимся, кони на ходу подремывают, хвостами оводней докучливых отмахивают. Негоже на тот свет спешить - прежде хорошенько обдумать надобно, как после на этот вернуться.
     Окликнул я Соловья, кивнул в сторону - лежит у дороги коряга пустотелая, мхом подернутая, а в корнях растопыренных гребень костяной запутан накрепко. Побледнел Сема, сглотнул на сухое горло - купец-то на поверку зрячим оказался, гнилья и задаром не всучишь.
     Муромец наших переглядов тайных не разумеет, иным обеспокоен:
     - Что делать-то будем, Кощеич?
     - Вы же слышали, что Баба Яга присоветовала... тем и займемся.
     Мнутся друзья-побратимы:
     - Ты уж прости, Сема, мы девиц красть не обучены... поперек чести-совести не пойдем...
     - Дурачины вы, - говорю, - простофили! Кто ж вас настоящих девиц красть просит? Изловите мне лягушку болотную, я ее живо царевной-красой оберну, ею царю Вахрамею и поклонимся!
     Обрадовались Семы, побежали лягушек ловить. Принесли полные карманы - и царевен, и царевичей, на любой вкус. Выбрал я одну лягушечку посмирней да неприглядней, бросил оземь - встала предо мной девица черновласая, в сарафанчике желто-зеленом шелковом, а по нем шитье изумрудное, разводами.
     Обошел Муромец вокруг девицы, в затылке поскреб. Хороша, ничего не скажешь, а что лицом зелена малость, так то на немощь желудочную списать можно. Все, как положено - и коса на месте, и кокошник бисерный, а глазами зелеными так и ведет, так и чарует. Нипочем не устоять Вахрамею против такой красы!
     Только Сема нацелился перси на мягкость попытать, девица его хлоп по щеке!
     Потер молодец щеку, выдохнул уважительно:
     - Как настоящая... А говорить она умеет?
     Подбоченилась царевна-лягушка:
     - Ква, ква-ква!
     - Пущай лучше молчит! - постановили мы сообща.
     Усадили лягушку на коня к Муромцу и дальше поехали. Говорю я побратимам с опаскою:
     - Лишь бы царь ее до свадьбы в уста целовать не надумал, а то сызнова лягушкой обернется!
     - Мы уж проследим!
     Не видать что-то царства навьего. Все лес да лес, восьмая верста навскидку пошла. Только хотели коней подхлестнуть, глядь - кончилась дорога неезженая. Остановились мы, глаза протерли - не появилась, будто отрезал ее кто посередь полянки.
     Может, подшутила Баба Яга, отвагу нашу испытывала?
     Кивнул я на череп в траве придорожной, шелом пробитый, следы конские во множестве:
     - С размахом бабка гуляет...
     Соловей догадки строит:
     - А может, навье царство только с темнотой появляется? По ночам и дружина разбойная выходит, видать, света боится.
     - Или страху побольше нагнать хочет, - сказал я и тронул легонько Сивкины бока коленями. Пошел конь вперед с опаскою, на череп косится.
     - Ох не к добру это, хозяин...
     - Ты еще покаркай, волчья сыть!
     Конь возьми да и скажи сдуру:
     - Кар-р-р, ежели человеческих слов не разумеешь!
     Раздалась тут земля, аки трясина болотная, я и понять ничего не успел - падаем куда-то, да быстро так, ровно в яму ловчую! Недолго падали, сажени две. Конь по щетки в землю ушел, я задом о седло приложился. Гляжу - стоим мы на горушке невысокой, дорога вниз сбегает, в поля уходит, по небу тучки гуляют, а солнца нет как нет, отовсюду свет ровный идет. Задрал я голову - прямо надо мною то ли омут, то ли свод, из мрака сотканный, и летят оттуда два коня и собака, вопят согласно. Упали - замолчали, озираются. Ворон эдак деловито на крыльях распахнутых спустился, ко мне на плечо присел:
     - Ну что, и дальше тебе конь каркать будет или мне дозволишь?
     - А надобно?
     - Надобно, надобно! Вон под горочкой дружинники вахрамеевские на ноги резвые повскакивали - не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!
     Увидали нас дружинники, сабли выхватили, на холм карабкаются, задушевных бесед вести не желают. Нас трое, их пятеро, все как на подбор: дюжие, лихие, к мечу привычные, истинно - разбойники. Загодя радуются, как поживу бранную промеж себя делить будут, конями да девицей перед Вахрамеем выслуживаться. Только я примерился петухами голосистыми их обернуть, чую - что-то не то. Как гляну на дружинников, сразу сила чародейская меня оставляет, заклятия в голове путаются. То ли заговоренные они, то ли оберег какой вздели. Хорошо, царевна лягушкой не перекинулась - видать, самим чарам оберег не помеха, во мне дело. Хоть ты на версту отбегай да издали колдуй.
     Быть бы тут сече кровавой, да нашелся я, навстречу дружинникам руки распахиваю, кричу с радостью:
     - Ребятушки! Так вы и есть караул обещанный, что к терему царскому нас с почетом проводить должон? Ай да Вахрамей Кудеярович, ну уважил, у самого порога встречает!
     Растерялись дружинники, сабли опустили, позволили каждого по очереди обнять, троекратно облобызать. Старшой рукавом украдкой утерся, говорит хмуро:
     - Встретить-то нам велели, да кого растолковать позабыли. Ты кто таков будешь, придур... приезжий человек?
     Разыграл я обиду праведную:
     - Как кто?! Будущий родственник Вахрамеев, вот сестрицу ему в жены везу!
     - А это что за лбы? - спрашивает дружинник, на побратимов моих кивая. - Подружки невестины?
     - Родичи, на пир свадебный выбрались.
     Поворчали дружинника, посоветовались. Кто нас знает, может, и впрямь с царем уговорились-породнились, зарубишь - хлопот не оберешься, пущай Вахрамей сам решает, казнить аль миловать.
     Отрядил старшой двоих нам в охрану:
     - Глядите за ними в оба, не за родственничков, так за пленничков награду огребем!
     Ничем навье царство от Лукоморья не отличается-и дубы те же, и вороны туда-сюда по небу летают, в огородах лебеда с репой воюет. Долго ль, коротко ль - прискакали мы к терему царскому. Побежали дружинники с докладом, возвращаются злые - царь велел нас пустить, а им по дюжине плетей всыпать, дабы впредь неповадно было перед всякими проходимцами уши развешивать. Отобрали у нас оружие, при входе сложили.
     - Ежели выйдете, заберете, а нет - так оно вам и вовсе не понадобится.