я на цыпочки встала, он голову опустил, подбоченились оба, руки в боки, чисто петухи бойцовые, - сцена семейная, челяди да гостям на потеху.
     - Что ж, удачи тебе, муженек, - не Марью Моровну, так хоть жену схоронишь: мелочь, а приятно!
     - Ты, женушка, сама кого угодно с этого света сживешь и на том покою не дашь!
     - Тебе-от покой дороже жены!
     - Потому как жена непомерно дешева!
     - Промежду прочим, три пуда золотом!
     - Отпиши батюшке, - я вдвое приплачу, ежели он тебя назад заберет!
     - Ой-ой-ой, смотри не поистраться, на восьмую жену казны не хватит!
     Тут Кощей как заорет дурным голосом:
     - Хорошо, будь по-твоему! Никуда я не пойду, останусь тебя стеречь, пущай Марья Моровна и дальше по селам детей крадет, кровушку из них цедит на потребу чародейскую, черный мор на царства-государства напускает, ежели что не по ней!
     Сел на пол и давай сапоги стаскивать.
     Стыдно мне стало, - в самом деле, кто меня в тереме-то тронет, при челяди, под охраной воеводиной? Ставни-двери запереть изнутри, и пущай там себе ворог неведомый вокруг частокола рыщет несолоно хлебавши.
     - Ладно, иди колдуй, перебьюсь как-нибудь...
     А Кощей так просто охолонуть не может, сапог не бросает:
     - Нет уж, будь по-твоему, останусь в тереме, псом у ног твоих лягу, лишь бы ты, счастье мое, за жизнь свою драгоценную не тревожилась!
     Кабы другим тоном сказал - иного признания и не надобно, а так - курам на смех, мне на усовещивание. Чародеи с ноги на ногу переминаются, на меня глядят с укоризною, - только-только выходить изготовились, а тут такая оказия: жена мужа на великий подвиг отпущать не желает, одна оставаться боится. И Кощею уже обратного хода нет, словом себя связал, что делать?!
     Уж и не знаю, что на меня нашло - присела рядом с мужем да возьми и поцелуй его легонько в щеку, с той стороны, где ямочка на улыбку отзывается.
     - Иди, - говорю, - удачи тебе!
     Кощей так сапог и выронил. А я сама перепугалась - ойкнула, румянец в щеки кинулся, подорвалась с колен и бегом вверх по лесенке, лишь бы не видеть, как муж на меня смотрит.
     И Финист языкатый вслед, со смешком:
     - Вот уж точно, милые бранятся - только тешатся!
     Ворон на него цыкнул, а Вольг еще и затрещину отвесил - для пущей важности. Я же за угол завернула и стою, отдышаться никак не могу, сама себе дивлюсь - эк меня угораздило! Прощай теперь прогулки совместные, покой чародейский, басни дивные: муж-от меня и так едва терпел, теперь, поди, и вовсе видеть не захочет...
     А внизу, слыхать, Кощей сапоги заново натянул, с воеводой да Прасковьей Лукинишной простился. Пашка у крыльца копытом бьет, Вольга учуяв.
     - Эх, Кощей, и завидую же я тебе! - в шутку сетует неугомонный Финист. - Кабы меня такая жена любила-миловала, я бы жизнь за то отдал, не задумавшись.
     А Кощей в ответ возьми да и молви тихим горьким голосом:
     - Я тоже. Только седой да криворукий ей без надобности...
     И все - хлопнула дверь, ушли чародеи.
     А я так и стою столб столбом, руку к сердцу прижала. Да что же это он такое говорит?! За весь медовый месяц ни разу не приголубил, а теперь - без надобности! Куда ж он сам смотрел?! Ну я-то, понятное дело, себе даже думать о любви заказала - муж-от мне не чета, чародей великий, всякого в жизни перевидал, за ратным делом да колдовством ему не до женщин, а ну как засмеет? Неужто и ему краса моя неписаная уста замкнула, негодящим себя посчитал?
     Покликала меня Прасковья Лукинишна на кухню, кисельком вишневым поманила, да я усталью отговорилась и у себя в покое заперлась.
     Не могу спать, мечусь по опочивальне - и сладко мне, и страшно. Придет - что я ему скажу?! "Ой ты гой еси, друг любезный, бери меня за руки белые, лобзай в уста сахарные, будем жить-поживать и добра наживать"? Такое только в сказках проходит! Да он на меня как на умалишенную глянет, не то что в опочивальне - за воротами терема замкнется!
     Егорушка из клетки глядит сочувственно, усами шевелит. Изловчился как-то мое вышивание, едва законченное, в клетку затянуть, лежит барином на всем Лукоморье вместе с птицами, рыбами да солнцем мохнатым, в тереме батюшкином дырку для обзору прогрызть успел. Пусть его, не тем голова занята...
     А если не придет? А вдруг они там с Моровной не на жизнь, а на смерть схватились? Коль проведала чародейка, что жизни ей до рассвета осталось. Да первой удар и нанесла? Может, я уже час как вдова, впору венок батюшкин черной лентой перевивать - "От безутешной вдовы Василисы и ее родственников"? Ой, страсти-то какие! Хоть бы пришел скорей, черт с ней, с любовью, лишь бы все там у них обошлось...
     Забылась я наконец сном тревожным, часу не прошло - будят. Я как почуяла что неладное, мигом с постели сорвалась, запор откинула. Стоит на пороге воевода во всеоружии, лица на нем нет, глаза неживые.
     - Вставай, Василиса, беда великая приключилась! Идет на нас орда басурманская, слова не сдержавши! Тут уж не до чародейства, Кощей в дружину поскакал, а меня за тобой отправил, велел привезти к нему сей же час!
     Я расспрашивать долго не стала, только сапожки натянула - и за воеводой. Пробежали мы через двор, Черномор засов отодвинул, выскочила я за ворота, а они за спиной как хлопнут! Осталась я одна-одинешенька в чистом поле, ни Кощея, ни дружины, ни орды, хоть бы собака какая голос подала - тишина как на погосте, едва-едва светать зачало! Только и услышала, как воевода ворота запер и к терему неспешно пошел, во весь рот зевая. Закралось тут в меня подозрение великое, кричу ему вослед:
     - Эй, Черномор Горыныч, да ты никак со мной шутки шутить вздумал?! Отвори ворота, змей!
     Слышится мне в ответ голос женский, медовый:
     - Не кричи, Василисушка, только горло зазря натрудишь. Зачарованный он, не слышит тебя, а после ничего и не вспомнит.
     Обернулась я скоренько - стоит у меня за спиной женщина незнакомая, в облачении богатырском, пуд железа вместе с мечом на себя нацепила, не меньше. Прямо сказать, с ее статью мужика только в темнице и удержишь: волос стриженый, нос длинный, зубы кривые, нижняя губа короткая, верхняя оттопыренная, на ней ус редкий, черный. Кольчуга как на доске плоской висит. Спрашивает меня:
     - Ну что, Василиса Премудрая, Прекраснейшая из царевен Лукоморских, жена Кощеева, знаешь, кто перед тобой?
     - Раньше я только гадала, прекраснейшая али нет, - отвечаю, - а как на тебя посмотрела, точно уверилась! Ты, видать, Баба Яга?
     Скривилась богатырка, точно уксуса хлебнула:
     - И кто тебя только Премудрой прозвал! Марья Моровна я, чародейка могучая!
     - Ой, - говорю, - извини, обозналась! А Баба Яга тебе точно не родственница?
     - Ты мне зубы не заговаривай, - злится чародейка, - лучше от забора отойди, чтобы пятна на нем мокрого не оставить! Прочих жен я чужими руками изничтожила, оружием человеческим, чтобы подозрение на меня не пало. А нынче уж все едино, - как узнает Кощей, что я цельный год под видом купчихи вдовой неподалеку от его терема жила, мигом догадается, кто его жен порешил. Да поздно будет - к первому лучу солнца меня и след простынет.
     Представила я пятно с косой на заборе - перетрусила, да виду не подала:
     - И за что же нам, женам Кощеевым, такая немилость? Никак чародейке могучей мир с басурманами костью в горле встал?
     Смеется Марья Моровна:
     - Мне до басурман дела нет, как заполучу я силу Кощееву, они ко мне сами на коленях приползут! Узнала я из книги колдовской, как ту силу на себя перетянуть, надобно только, чтобы он сам отдать ее мне захотел. Уж как я его, в гости залучивши, ни уговаривала - и плетью, и железом каленым, - так хозяйку и не уважил... Вдругорядь-то уж я не сплошаю, придумаю чего поубедительнее!
     Я и бровью не повела:
     - Таких хозяев хлебосольных и в ответ попотчевать не грех, да рук марать не хочется; уходи-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока мой муж не вернулся, он ужо тебе сполна за ласку отплатит!
     - Ишь ты, наглая какая! - дивится Марья Моровна. - Да я тебя, Василиса Преглупая, на одну ладонь положу, другой прихлопну - мокренько станет!
     - Смотри, - говорю, - как бы у самой штаны не отсырели, Марья Мордовна!
     Марья Моровна зубами скрежещет, кулаки сжимает - впору камню водой истечь.
     - Ну все, разозлила ты меня, Василиса, теперь...
     А мне уж все едино, помирать - так с бранью.
     - Как будто ты раньше шибко добрая была!
     - Не перебивай, - орет богатырка тонким голосом, - когда с тобой враг разговаривать изволит, может, он что важное напоследок сказать хочет! Кабы я прежде знала, что Кощей таку стерву в жены взял, погодила бы тебя губить, ты бы Кощея скорее меня уморила!
     Дай, думаю, и впрямь послушаю, заодно и время потяну, а там, глядишь, и муж подоспеет.
     - Не губи ты меня, чародейка могучая, смени гнев на милость! Неужто ты, Кощею досадить надумавши, вдовить его повадилась? Тем Кощея не проймешь - ему от жен одна морока, слезинки не уронит, еще и спасибо тебе скажет, избавительнице!
     - Вдругорядь не угадала! - шипит ведьма сквозь зубы стиснутые. - Кабы я Кощею только досадить хотела, уж сыскала бы, чем его пронять! Давно я за его силой охочусь, да все без толку, ровно везение Кощеево меня под руку толкает, очи застит. Открыла я тогда книгу свою колдовскую, спросила, как везение в нем истребить, да и вычитала, что не смогу одолеть Кощея прежде его жены... Что ты смеешься, бестолковая?
     - Да вот подумала: ежели в книгу твою описка вкралась, ведь вся работа насмарку! Экая незадача!
     - Что ты в чародействе понимаешь, девка скудоумная! - рычит Марья Моровна, ногой притопывая. - В моей книге не страницы - кожа человеческая, по ним не чернилами - кровью писано, и кровь та ровно в живом теле под кожей переливается, на каждый вопрос свой ответ слагает, кривды не кажет!
     Приуныла я для виду:
     - Куда уж мне до тебя, волос длинный, да ум короткий... Никак в толк не возьму, эк ловко ты с воеводой управилась, я-от думала - чары только глаза в глаза передаются?
     Лестно Марье Моровне такое слышать, сделала милость, разъяснила:
     - Мне на него глядеть нужды нет. Как пошел воевода с дружиной да чародеями меня воевать, за друга-хозяина мстить, Кощей им есть-пить в моем тереме заказал строго-настрого, а воевода не утерпел - вишенку с ветки над крылечком сорвал да вместе с косточкой и проглотил. С той поры под власть мою попал, исправно службу несет, о планах Кощеевых докладывает, царевен за ворота выводит... Поутру только диву дается, отчего кинжал булатный затупился, меч в рже-руде измазался?!
     Пожалела я воеводу, вины ему не отмерила - где ж тут против вишни устоять? Скорей бы уже кочета клич кинули, солнышко разбудили, не век же мне ведьму разговором занимать!
     Марья Моровна тоже не лыком шита - смекнула, куда я клоню:
     - Зря ты, Василиса, на восход посматриваешь, к солнышку примериваешься - ему еще полчаса за краем света отмерено, подмоги тебе ждать неоткуда, Кощей ни сном ни духом не...
     Осеклась чародейка, под ноги себе глядит, глазам не верит, - дрожит земля меленько, в коленках отдается. У меня от сердца отлегло, легко-легко стало - Пашкину поступь ни с чем не спутаешь, козлом скачет. Траву ветром качнуть не успело - конь златогривый вперед него домчал.
     Осадил Кощей Пашку, на землю спрыгнул:
     - Как чуял, что тут без меня не обойдется! Вот мы и свиделись, ведьма!
     Отшатнулась Марья Моровна, ровно привидение увидела:
     - Кой черт тебя принес, Кощей? Мы тут с Василисой о своем, о женском толковали, тебя не звали!
     - Ага, - говорю, - судили-рядили: по забору меня размазать али по ветру пустить!
     Сама же на мужа гляжу радостно - и на шею броситься охота, и отвлечь боюсь.
     - Вижу, вовремя я на ваш девичник поспел, дело мало не законченное на друзей оставил, - пообещал им, что мигом обернусь, да, кажись, задержаться придется... - говорит Кощей в раздумье недобром.
     - Твоя правда! - щелкает ведьма зубами кривыми. - На сей раз единым годом не отделаешься; загостишься надолго!
     Вздрогнул Кощей едва приметно, слова ответные подрастерял, зато я не сплошала:
     - Погоди, Марья Моровна, не хвались, прежде за дело примись! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь, не подстреливши ясно сокола - рано перья щипать, не узнавши добра молодца - нечего срамить его! Пришел он не сказки тебе рассказывать и не твои слушать, пришел насмерть биться, от тебя, проклятой, добрых людей избавить!
     Чародеи на меня в один голос:
     - Да помолчи ты хоть одну минуточку, Василиса!!!
     Прикусила я язык обиженно. Слыхать стало, как в тереме воевода недреманный храпит.
     А чародеи биться - силой мериться не торопятся: и Моровна, как ни хвалилась, Кощею не рада, и Кощей ее хватать стережется. Стоят друг против друга, выжидают чего-то. И я между ними, как кость посередь псарни.
     Тут Пашка эдак мрачно-мрачно:
     - Ты бы, хозяйка, лучше отошла в стороночку, не заминала...
     А Моровна:
     - Стой, где стоишь, ежели жизнь дорога!
     Как-то уж больно неуютно мне стало... оглянулась на мужа, а он чисто лук натянутый - весь напрягся, а с места не двинется.
     - Ежели ты, змея подколодная, мою жену хоть перстом тронешь, от тебя единый перст и останется! Василиса, сей же час иди в терем!
     Смекнула чародейка, что муж за меня пуще себя радеет, зашибить ненароком боится, у ней же я заместо щита надежного. Заулыбалась, постылая:
     - А зачем мне ее трогать? Глазом стрельну - пойдут клочки по закоулочкам... Так что лучше не зли меня, Василисушка, стой смирненько...
     - Так мне стоять аль идти? - спрашиваю с досадой. - Зябко тут, дозвольте хоть за платком сбегать, - я живо обернусь, без меня не начинайте!
     Оскалилась недобро Марья Моровна:
     - Зазябла, говоришь? Так я тебя уважу, согрею!
     Опустила руку, комок земли сухой ей прямо в ладонь скакнул. Подкинула ведьма комок, примерилась, на Кощея хитро поглядывает, да как метнет тот комок мне в лоб - только пылью в воздухе прыснуло. И уж не землица - летит на меня мгла черная, а в ней черепа зубьями скрежещут, нетопыри крыльями трепещут - сама смерть глаз мертвый кажет.
     Ан Кощей сноровистей оказался, упредил: истаяла я дымком сизым, зайкой серой к земле припала, ушами без привычки застригла.
     Пролетела мгла мимо, да Кощея и окутала, даже руки для заклятия вскинуть не поспел, снопом подкошенным на сыру землю повалился.
     А Марье Моровне того только и надобно, не про меня она силой колдовской разбрасывалась, в Кощея и метила - как знала, лиходейка, что он на мою защиту встанет, о себе не подумавши. Не убить - пленить хотела, дух на время отшибить, чтобы рукой-ногой шевельнуть не мог. Обрадовалась - мочи нет на нее смотреть, только что в ладоши не плещет, треклятая.
     Кощей едва-едва на локотке приподнялся, хрипит чуть слышно:
     - Беги, Василиса...
     А куда бежать-то? Родного мужа лютой ведьме на растерзание бросить? Не на таковскую напали!
     Цопнула меня ведьма за уши, подняла и ну хохотать по-злодейски, раскатисто:
     - Вот ты мне и попалась, зайка белохвостая! Да ты за спину не поглядывай, твой Кощей тебя не защитит, а коль попытается - умрет на месте, последнюю силу истратив. Ладно-то как вышло: и с тобой покончу, и Кощея полоню, а там и до прочих чародеев черед дойдет - Ворона живьем ощиплю, шкуру Вольгову постелю в опочивальне, а из Финиста набью чучело и в горнице для красы поставлю!
     Пашка подсказывает:
     - Ты еще косу у Василисы отрежь да в волосья воткни, а то своих недобор!
     Обернулась чародейка к коню, не в меру болтливому. Пашка уши прижал, попятился испуганно, да куда там: Марья Моровна дунула, плюнула, и готово-заместо коня идол каменный в поле высится.
     Ведьма идола по носу легонько щелкнула - он и развалился на мелкие кусочки. Охнула я беззвучно, лапки поджала, а Марья Моровна пуще прежнего веселится:
     - Нешто в сметане тебя, Василиса, утушить? Давненько я зайчатинкой не лакомилась, да и воротник меховой на платье поизносился. А впрочем, поживи еще чуток, сослужи мне службу последнюю!
     И как бросит меня оземь, да с вывертом - трижды небо в глазах мелькнуло, пока к земле хребтом не приложилась. Гляжу - коса сызнова при мне, руки-ноги на месте, только уши дюже ноют. Достает ведьма из рукава кольчужного цепь каленую, гремучую:
     - Иди, Василиса, скуй эту падаль по рукам и ногам, а то мне мараться несподручно!
     И давай меня глазами чаровать. То вытаращит, то на нос сведет. А с меня как с гуся вода: сызмальства такие чары не липнут. Хотела я ее на смех выставить, да вовремя одумалась: округлила глаза невидяще, как воевода зачарованный, подошла близенько, будто цепь подобрать, да как двину без упреждения в Марьин ясный глаз кулачком с печаткой дареной:
     - Вот тебе, злодейка, за Кощея и жен его погубленных!
     Не удержалась Марья на ногах, повалилась на землю, я сверху вскочила, и давай друг дружку царапать-щипать, за волосья драть, да с визгом, с руганью похабной, ну точь-в-точь чернавки, из-за молодца пригожего сцепившиеся! Марья мне в глаз плюнуть исхитрилась, а я ее за нос укусила. Грех было не укусить - длинный он у нее, противный, так на зуб и просится.
     Наконец вспомнила Марья, что она богатырка все-таки, а не баба склочная, отшвырнула меня, как котенка, поднялась, отсутствие грудей от земли налипшей отряхивает. Глаз синевой затек, на носу зубы мои веночком пропечатались.
     - Ну, Василиса, я тебе это припомню! Сей же час предала бы тебя смерти лютой, да не время - нам с тобой еще Кощея уговаривать предстоит, авось при тебе скупиться не станет...
     Мне-от так просто не подняться - пробили землю коренья цепкие да крепкие, оплели меня намертво, перстом не шевельнуть. Скосила глаз на Моровну: ведьма цепь подобрала и к Кощею с опаской подступает, чисто ворона к лисе издохшей. Ногой потыкала, - нет, не шевелится, лицом в землю уткнулся, левая рука под грудь завернулась. Покрутилась ведьма вокруг - толку не будет, надо переворачивать, руку добывать. Только нагнулась - чародей как развернется, хвать ее за шиворот! Перепугалась ведьма до смерти, хоть и разумеет, что не удержать ее Кощею, - самому бы удержаться.
     - Дурак! - шипит Марья Моровна, пальцы разомкнуть пытаясь. - Тебе сил только-только на жизнь осталось, смотри не поистраться!
     - А мне, - говорит Кощей чуть слышно, - терять нечего, дай-кось тебя с собой прихвачу, на том свете вместе ответ держать будем!
     И вторую руку ей на лоб наложил - меж пальцев алым высветилось.
     Вскричала тут Марья Моровна страшным голосом, да и рассыпалась нетопырями визгливыми. Те так в стороны и прыснули, наутек кинулись, ан не тут-то было, - проклюнулось ясно солнышко, край неба вызолотило, лучом землю приласкало, нетопырей пожгло, в серый прах обратило. Сей же час спали с меня путы колдовские, под землю от солнца попрятались, а по первому лучу, как по нитке путеводной, летят ворон да сокол, за ними понизу серый волк рыщет, на выручку брату названому торопятся, а с цепочек серебряных так кровь на землю и каплет...
     Только нет мне дела до Моровны, нет дела до чародеев, даже про Пашку рассыпанного вмиг позабыла. Лежит мой Кощей на траве-мураве, не шевелится, только кровь изо рта по щеке ручейком темным струится.
     Пала я перед ним на колени, охватила обеими руками, словно от смерти, в изголовье стоящей, заслонить надумала.
     Приоткрыл Кощей глаза, глянул на меня в последний раз, шепнул беззвучно:
     - Василисушка...
     Поздно мне лаской ответить захотелось, закрылись глаза любимые. Прибежали тут чародеи, оттолкнули меня, Кощея бездыханного на руки подхватили да в терем спешно понесли, а я на траве сидеть осталась, горе свое безмерное в голос выплакивать.
     Не хуже, чем у Марфуши, получалось...

***

     Да что ему станется, бессмертному?
     - Ты, - говорю, - муж любимый, меня так больше не пугай. Не ровен час, поседею пуще тебя.
     Смеется Кощей:
     - Ты мне и седая люба будешь...
     Ну что с него возьмешь, окромя супружеского долга?
     Тут Прасков