бя!
     Вскочил Кощей на коня, меня сзади посадил, плеткой свистнул - только нас и видели!

***

     Отъехали мы далече, Кощей коня попридержал, ко мне обернулся:
     - Да неужто, Василиса, тебя и на минуту без пригляду оставить нельзя?! Ты пошто ханыча ударила, стражу подуськала? Оберег али меня проверяла?
     Разобиделась я не на шутку, но виду не подала, отвечаю голоском елейным:
     - О твоем шеломе, господин мой, заботилась!
     Выждала минуточку, пока муж голову ломал без толку, да как рявкну:
     - Чтоб не пришлось тебе в нем дырки под рога долбить! Пока вы там с ханом чаи гоняли, меня чуть седьмой женой в запасной гарем не определили! А знаешь ли ты, супруг дражайший, что ханыч у хана за спиной заговор против тебя готовил, половину войска ордынского к себе переманил? Устоишь ли ты, шаман великий, без своей дружины супротив половины ханской орды?
     Опустил Кощей голову, молчит виновато. Соскочила я с коня мужу назло и пошла пешочком к терему. А у самой ноги дрожат, слезы на глазах выступили - поздновато я смекнула, что, кабы не случай да сила Кощеева, доить мне сейчас кобылиц в шатре басурманском.
     Не прошло и пяти минут - нагоняет Паша, к шагу моему подладился, трусит рядышком.
     - Садись, - говорит Кощей, - пешком и за неделю не дойдешь. Пашка вровень с ветром скачет.
     Утерла я слезы рукавом, носом шмыгнула. Подсадил меня Кощей на коня, едем, молчим, друг на друга обижаемся, виниться же совестно. Без моей смекалки и его силы пропали бы мы оба, да и Лукоморье заодно.
     Вдруг снимает Кощей с мизинца перстенек, печатка золотая тонкой работы, мне дает:
     - Накось, примерь, а то где это видано - обручальное кольцо на шее носить.
     - Хоть бы спасибо сказал, - говорю, - а то побрякушку суешь, как холопке какой.
     Зацепила я чем-то Кощея, вижу, - потемнел глазами, кольцо в кулаке зажал.
     - Побрякушку эту еще бабка моя носила, матери передала, а от нее мне досталась. Какое еще спасибо тебе надобно?
     Паша гривой потряхивает, посмеивается:
     - Ты, хожаин, на колени перед ней вштань, головой о камень поштушись, мошет, шмилоштивится...
     - Ладно, - говорю, - давай свое кольцо. Я сегодня добрая.
     Впору пришлось, как на меня ковали.

III

     Обжилась я у Кощея за месяц, пообвыкла - до чего хорошо замужем! Дома одной из тридцати была, а тут одна-единственная, хозяйка полноправная - ни тебе сестриных наветов, ни батюшкиных запретов. С Кощеем, кажись, поладила, - первым не заговаривает, но и от беседы не уклоняется, в клетку сыграть не брезгует, Пашу вместе выезжаем, даже на охоту как-то взял, вепря громадного затравили. А уж стряпуха не нарадуется - я девица молодая, здоровая, прожорливая: то яблочко мне, то пирожок печеный; глядишь, и Кощей, на меня глядя, чего скушает. Опочивальню, правда, на ночь исправно запирает и Василисушкой ни разу не назвал, все "царевна" да "Василиса". Обидно мне это, а отчего - и сама не знаю. Иной раз и хотелось бы его словом ласковым приветить, да как глянет на меня Кощей пристально - так тем словом и поперхнусь.
     Сижу я как-то днем у окна, коса ниже подоконника свесилась, читаю книжку про страны заморские, у мужа выпрошенную, яблочко наливное грызу. Жар-крыс на ставень открытый вскарабкался, на солнце греется - разлегся поверх гребня, лапки по обе стороны свесил, только усы пышные подрагивают. Ночи он в клетке коротает, мне заместо светца служит, поутру выпущу - удирать не спешит, уж больно ему орехи да семечки по вкусу пришлись, знай подсыпай в блюдце. Я его Егорушкой прозвала. Челядь вся по жаре кто на речку убежала, кто в покоях схоронилась, никого не видать. Отворились ворота щелочкой, - заглядывает во двор старичок, косая сажень в плечах, нос накладной, борода конопляная.
     Пригляделась я внимательно - батюшки светы, да то Иван-царевич каликой перехожим прикинулся, на одном плече котомка, на другом - венок погребальный, еловый с ромашками! Стал под окном и давай кликать:
     - Василиса! Я тебя от Кощея спасать пришел! Выходи из терема, к батюшке отвезу!
     А мне выходить совсем не хочется - того гляди и впрямь отвезет!
     - Шпашибо на добром шлове, - отвечаю, яблоко толком не прожевавши, - да только я Кощея боюсь, у него конь шибче ветра, догонит и убьет обоих!
     Призадумался Иван, маковку чешет - вижу, расхотелось ему меня спасать.
     - Спустись хоть за гостинчиком батюшкиным, там и письмецо лежит! - И котомку приподымает.
     - Неужто с батюшкой беда какая приключилась, что ты с венком? - беспокоюсь я.
     - Все хорошо, Василисушка! - машет рукой Иван-царевич. - Венок царь-батюшка вместе с котомкой передал, наказал "разбираться по ситуации"! - Да как заорет во всю глотку:
     - Вызнай, где смерть Кощеева спрятана, а я после подойду!
     Распахнулось окно нижнее, Кощей выглянул, ругается:
     - Василиса, да спустись ты к этому дураку оглашенному, или пущай он к тебе подымется, а то я с вашим тайным заговором никак заклятие дочесть не могу!
     Бросил царевич котомку, бросил венок - и деру!
     Переглянулись мы с Кощеем, да так со смеху и покатились.
     Ну и пусть у меня муж не царевич, зато и не дурак!

***

     Давненько на меня никто не покушался, опосля басурман притих враг неведомый - может, и впрямь ханыч воду мутил, а как увидел, что Кощей жену-ведьму по себе сыскал, так и отступился? Муж в то не верит, воевода ему поддакивает, а Прасковья Лукинишна на всякий случай соглашается - от греха подальше. Вот и сижу я в тереме безвылазно али за Кощеем хожу как привязанная. Не сказать чтобы плохо - с мужем моим не соскучишься: и пошутить может, и рассказать серьезное, интересное, а то наколдует чего для дела либо мне на потеху, знай смотри да дивись. Никаких подруженек с ним не надобно. Однако ж хотелось бы и на ярмарку выбраться, и к батюшке в терем съездить, на сестриц поглядеть да сведать: как-то там Марфуша с Илюшей поживают?
     Спустилась я в покой колдовской, а там Кощей опять какое-то зелье в котле развел, руками над ним водит, разглядывает пристально. Я уж знаю, что в том котле страны дальние и ближние отражаются, ежели Кощей над ним наклонится и поколдует малость. Мне, бесталанной, котел ничего не кажет, - как-то попробовала вглядеться, а оттуда рука костлявая высунулась, пальцем когтистым погрозила и снова занырнула. Можно еще яблочко по тарелочке покатать, оно любому показывает, да тут привычка нужна, у меня рука быстро устает, а яблочко так и норовит с тарелочки свалиться.
     Окромя меня, Кощей в тот покой никого не пущает, Прасковье Лукинишне даже порога переступить не дает, - та все норовит пыль с черепов стереть, мышей сушеных на помойку снести, из ковшика с зельем приворотным хлебнуть. Я же сижу на стуле тихонечко, ничего без спросу не трогаю, все скляночки с порошками выучила, могу подать по надобности, вот Кощей меня и не гонит.
     Заметил меня муж, от котла оторвался. Доволен чем-то, аж светится:
     - Разгадал я, Василиса, давешнее заклятье, осталось только опробовать!
     - Ой, - говорю, - только на мне не надо... Ты меня в прошлый раз как подбил сапоги-скороходы примерить - до сих пор отдышаться не могу, еще хорошо, что двери и окна вперед запереть сподобился, а то так бы и бегала невесть где...
     Посмеялся Кощей моему испугу:
     - Не бойся, тут дело иное, да и промашки быть не должно. Пойдем-кось в горницу гостей принимать - скликал я на совет главных чародеев Лукоморских, расскажу им свою задумку, авось что и выйдет...
     Хотела я его расспросить поподробнее, да только из покоя вышли - грянул гром, распалась крыша, раскрылся потолок, влетел в терем сокол сизокрылый, ударился об пол и сделался добрый молодцем. Шатается молодец как с перепою, изъясняется хулительно, а посреди лба высокого синяк растет-вызревает.
     - Кощей, так тебя растак, у тебя же раньше здесь ковер шамаханский лежал!
     Кощей только посмеивается:
     - И тебе здравствуй, Финист Ясный Сокол! Подслеповат ты стал, ковра от мрамора узорчатого не отличишь.
     Пробормотал что-то Финист, пальцами пощелкал - шишка на убыль пошла. Уже и сам смеется - улыбка задорная, мальчишечья, кудри пепельные на плечи спадают.
     - Я не один, за мной Ворон Воронович летит!
     Ворон на ковер шамаханский не полагался - опустился осторожненько на пол, каркнул приветственно и обернулся серьезным, статным мужчиной в годах, волос черный сединой на висках взялся.
     - Утро доброе, Кощей да Финист! Серый Вольг еще не появлялся?
     Накаркал Ворон, - распахнулись двери дубовые, против солнца и не видать, кто в них стоит - волк али человек с глазами горящими, зелеными.
     - Поздорову всем собравшимся, - низким голосом проговорил-прорычал запоздавший чародей, перешагивая порог. Ухмылка как есть волчья, и волос не поймешь какой - издали серый, а присмотреться - одна волосинка рыжая, одна черная, одна белая. - Ох и хороша же у тебя жена, Кощей, не в пример прочим. А то, помню, третья твоя супруга мне еще долго по ночам снилась: будто оседлала она меня, чисто коня ледащего, и сколько я по горам-долам ее ни носил, все скинуть не мог, пока сам с кровати не свалился.
     Хохочут чародеи, Кощей волей-неволей улыбается:
     - Перекусить с дороги не хотите ли? Али сразу к делу перейдем?
     - Мы, - отвечает Финист, - перед дорогой перекушанные, иным голодом томимы: растравил ты в нас любопытство великое, давай похваляйся, что по сусекам своим библиотечным наскреб.
     Кощею и самому не терпится.
     - Идемте тогда за мной, а ты, Василиса, скажи Прасковье Лукинишне, что обед отменяется, пущай сразу к ужину накрывает!
     Заперлись чародеи в покое и беседуют вполголоса, только слыхать, как Финист иной раз воскликнет с изумлением; "Вот те раз!.. Вот ужо не подумал бы!.. Эдак все складно выходит!"
     И не подслушать толком - воевода, дабы челядь в соблазн не вводить, пристроился в светлице у окна шелом свой парадный от ржи оттирать. Пока Прасковья Лукинишна углядела да крик подняла, - он всю занавесь успел рыжим да черным испакостить.
     Спросила я у воеводы про чародеев - не знает ли, что они там за совет держат, по какой нужде собрались? Черномор только плачами пожал:
     - Да они часто собираются, у всех по очереди, опытом колдовским обмениваются. В прошлый раз Кощей к Финисту ездил, вернулся пьяный сверх меры, утром ничего вспомнить не мог, только воду пил кадушками. Потом люди верные донесли, что кто-то на реке Смородине шесть мостов кряду поставил, к избушке Бабы Яги ноги курьи приделал, мечом-кладенцом вековой лес положил, коня среброгривого у царя Берендея спер и путника проезжего козленочком обернул. Мосты да ноги убрали, козла расколдовали, а коня так и не нашли, пришлось деньгами в складчину отдавать. Решили больше у Финиста не собираться, уж больно он потчевать горазд...
     - А кто из чародеев самый могучий?
     Воевода, чуть Прасковья Лукинишна отлучилась, на шелом поплевал - и цоп за занавесь - все одно стирать.
     - Всех сильнее Кощей, ему любое чародейство подвластно. Ворон, Финист и Вольг по силе примерно равные, да у каждого сила своя: Ворон больше со временем да премудростью книжной дело имеет, Финисту ветер да огонь покорны, Вольг тьмой ночной да зверями лесными ведает.
     У меня вопросы ровно горох сушеный из мешка худого посыпались:
     - А Марья Моровна? В чем ее сила? Как она Кощея полонить сподобилась, ежели он ни одному чародею Лукоморскому не уступит?
     Покосился на меня воевода:
     - И откуда ты что прознала, Василиса Премудрая?
     Мне от воеводы таиться нужды нет, крутить да ворожеей прикидываться не стала:
     - Прасковья Лукинишна рассказала.
     - Вот уж, где язык не в меру ретивый... - качает головой Черномор Горыныч. - Ну да ладно, все равно рано или поздно выведала бы, не от стряпухи, так от кого другого. Кощей про то вспоминать не любит и нам заказал при тебе говорить, но коль уж прознала, доскажу: хитростью да обманом Марья Моровна Кощея пленила, в гости зазвала, а там сонным зельем и подпоила. В честном бою она против него не выстоит, да с нее станется в спину ударить. Чародейкой ее назвать язык не поворачивается - ведьма треклятая, силу из смерти черпает. Прочих чародеев поодиночке шутя раздавит, с двумя намается, троих же обойдет сторонкой.
     - Что ж они всем скопом ее не изловят и к ответу не призовут? - подивилась я. -Посидела бы сама так-то в темнице, в оковах железных...
     - То-то и оно, что укрылась где-то Марья Моровна, сбежала от гнева чародейского, с той поры ни слуху о ней, ни духу. Подозрительно сие зело, чародеи давно голову ломают, как бы это ее, злодейку, сыскать да изловить, пока не удумала чего. Цепочки серебряные у них на шеях видела? То знаки братства чародейского. Ежели кто из собратьев в беде великой окажется, на цепочке кровь проступит. Они уж давно дружбу промеж собой водят, ан цепочки только в прошлом году вздели, после того как Кощей в темницу угодил, - мало ли еще какая беда приключится.
     Вижу я, что из воеводы ничего больше не вытянешь - сам толком не знает, зачем Кощей чародеев вызвал.
     Припомнила я, что есть у меня письмецо заветное, батюшкино, велела Матрене котомку со двора принесть. Она и венок заодно прихватила, в углу поставила. Ничего себе венок, веселенький такой. В котомке пирожки да пряники домашние, - небось нянюшка собирала, знала, чем меня порадовать. Я Матрену пряником угостила, сама же за письмецо скорей схватилась. Батюшка самолично писал, по почерку корявому видать:
     "Здравствуй, дочь моя любимая Василисушка! Жива ли ты (перечеркнуто)... Как тебе там живется-поживается? Мы тебя иногда вспоминаем (перечеркнуто)... Думаем о тебе денно и нощно, скорбим безмерно. Ежели чего напоследок (перечеркнуто)... Ежели чего душеньке захочется, отпиши мне, не стесняйся, я пришлю. А у нас тут все хорошо, залу тронную почти починили, а то Илья Муромец ее вдребезги разн... (перечеркнуто)... беспорядок в ней навел небольшой. Как уволок тебя упырь прокля... (перечеркнуто)... Как ушли вы с мужем, Муромец совсем рехну... (перечеркнуто)... Осерчал малость, схватил лавку и давай гвоздить направо-нале... (перечеркнуто)... и показал силушку молодецкую, чем вогнал послов в страх велик... (перечеркнуто)... внушил послам безмерное уважение к нашей державе, породившей столь могучего богатыря. Марфуша на него не нарадуется, вот уж молодец так молодец, не то что твой доходя... (перечеркнуто)... Мужу привет передавай.
     Сим остаюсь
     Царь (перечеркнуто)... твой батюшка (перечеркнуто)... царь-батюшка".
     И печать канцелярская в углу приложена. Ну, батюшка, ну, уважил-потешил, слов нет!

***

     Затянулся совет чародейский. Солнце землю краешком погладило, а они все не выходят, за стол накрытый не садятся. Стряпуха не утерпела, постучалась:
     - Костюшенька, я тебе супчика куриного принесла, отведай, касатик! Дела делами, а желудок-то пошто голодом морить, он у тебя и так слабый...
     Из-за двери как захохочут на три голоса, а Кощей как выскочит, как гаркнет с досады:
     - Ты что это, карга старая, меня перед коллегами срамишь?! Я тебя сейчас саму курицей оберну и в щах съем!
     - Принести тебе щей, Костюшенька? - засуетилась бабка. - Сейчас сбегаю разогрею...
     Кощей дверью хлопнул - у Прасковьи Лукинишны миска на подносе так и подскочила, плеснула супчиком.
     А запах-то от кушаний в щелку проскользнуть успел, перебил чародеям настроение рабочее, из покоя выманил.
     Расстаралась стряпуха - стол от яств так и ломится, в центре лебедь печеный яблочко в клюве держит, в бутыли обомшелой вино столетнее, янтарное, играет.
     У Финиста слюнки потекли.
     - Люблю я к Кощею в гости ходить! В кои-то веки попотчуюсь всласть, а то мою скатерть-самобранку моль побила, и как раз то место, где при развороте водка являться должна, вот горе-то!
     Ворон бровь седеющую поднял, на меня с хитринкой глянул:
     - Что водка, вот ежели мне Василиса из своих рук чарку уксуса поднесет, слаще меда покажется!
     Вольг его локтем подталкивает:
     - Ты на чужих жен поменьше засматривайся, старый пень, а то как бы в Кощеевой руке мед уксусом не обернулся!
     "Да, - думаю, - с такими шутниками без привычки за стол садиться боязно, - так-от подтрунивая, засмущают до смерти". Притулилась тихонечко рядом с мужем - он, знаю, в обиду не даст.
     Чародеи вино столетнее по чашам разлили, за хозяина да хозяйку подняли, как обычай того велит.
     Финист чашу осушил - пуще прежнего развеселился, мужу моему подмигивает:
     - А знаешь ли ты, Кощей, что опосля седьмой свадьбы, да еще на Василисе-красе, прошел в народе слух, будто сила твоя - в яйцах?!
     Я пирожок жевала - поперхнулась. Прасковья Лукинишна меня по спине хлопает, Финиста бранит:
     - Да как у тебя, окаянного, язык повернулся - таку непотребщину при дитятке безвинном ляпнуть! Не слушай его, Василисушка, он охальник известный, при нем и покойник в гробу покраснеет да сам крышкой накроется!
     Вольг да Ворон хохочут безудержно, Кощей сквозь смех друга журит:
     - Ты, Финист, завсегда найдешь чем нас потешить, за столом тем паче...
     - Я-то тут при чем? - оправдывается Финист, а у самого глаза хитрющие! - Народ придумал, с народа и спрашивай! Наш народ на выдумки горазд, вон давеча купец заморский на привозе шапкой-невидимкой торговал, таку цену непомерную заломил, что простой люд три дня приценивался и отходил, покуда нужный богатей не сыскался, поп тутошний. Купил шапку, надел - и прямиком в женскую баню! А она там от пара возьми да отсырей - известное дело, механизм тонкий, забарахлила... От-то визгу было!
     Прасковья Лукинишна ему скорей ребрышек бараньих на тарелку кладет:
     - Накось, погрызи, коль свой язык без костей!
     Откушали чародеи, потолковали о пустячном, по три чарки вина выпили и давай куда-то собираться. А на дворе уж ночь глухая, звезды зажглись, месяц рожки выпростал.
     - Ну, Василиса, пожелай своему мужу удачи, да и нам заодно, - говорит Ворон, первым из-за стола вставая. - Она нам сегодня дюже понадобится, - придумал Кощей, как Марью Моровну сыскать, только для того цельную ночь всем вместе колдовать надобно, а наутро первый луч солнечный нам ее логово последнее и укажет.
     Прасковья Лукинишна тут же запричитала:
     - Куда ты, Костюша, пойдешь на ночь глядя, там уже роса взялась, не ровен час, ноги замочишь!
     - Небось не сахарный, не растают ноги-то, - сквозь зубы цедит Кощей. - Ты лучше за Василисой приглядывай, займи ее чем на кухне, чтобы при тебе была. А тебя, Черномор, пуще того прошу - не спи ночь, покарауль у дверей недреманно. Чует мое сердце - прознал душегубец, что этой ночью вся колдовская сила при мне будет, попробует самолично в терем взойти.
     Черномор нахмурился, кулаком стиснутым себя в грудь широкую ударил - только звон от кольчуги пошел.
     - Муха не пролетит!
     Кощею от того не легче.
     - Ты, на мух отвлекаясь, бирюка не пропусти! Не тебе, Вольг, в обиду сказано...
     - Да какие там обиды! - усмехается чародей. - Моя слава вперед меня бежит, да и за коня среброгривого, берендейского, по-хорошему мне бы одному надо было ответ держать...
     Ой, чую, что-то тут неладно!
     - Погоди, неужто от колдовства вашего в обереге сила иссякнет?
     Повинился муж:
     - Не иссякнет, а отозвал я ее временно, до первых петухов; кто его знает, как там у нас дело обернется, - каждая крупица сгодится.
     Гляжу, и впрямь череп светиться перестал, камень как камень.
     - Да может, его и нет давно, того ворога, - пробует Кощей меня утешить, а у самого такой вид, словно перед гробом венки несет, - за месяц ни разу не объявился.
     - Ага, - говорю, - помер своей смертью, не дождался, сердешный, когда же его наконец изловят да вразумят! Что ж ты тогда воеводе спать заказал, меня на кухню гонишь, вареники свои любимые на поругание отдаешь?
     Кощей отговаривается нескладно:
     - То на всякий случай, для общего спокойствия...
     Вот ужо утешил! Бросила я в сердцах:
     - Как бы ваше спокойствие моим упокойствием не обернулось!
     Сошлись мы с Кощеем нос к носу: