осом человеческим, от корыта взгляд недовольный отводя:
     - Лошадки на деревне навоз возят. А я - конь богатырский, не видно, что ль? Глаза протри, жалельщица белобрысая...
     Я так и села:
     - Ты что, говорящий?!
     - Нет, разговаривающий! - огрызнулся конь еще ехидней. - Говорить и скворец выучится, ежели долбить ему одно и то же по сто раз на дню! А ты кто такая?
     - Жена Кощеева, Василиса Прекрасная!
     - Что-то не похожа... - недоверчиво проворчал конь. - То есть на жену. А ну покажи палец!
     Я показала.
     - Другой, бестолочь! Этот палец только разбойники дружинникам показывают! - обиделся конь. - С кольцом обручальным!
     Я выпростала из-под сорочки цепочку с кольцом и черепом.
     - Вон оно как... - уважительно протянул конь. - Хозяйка, значит, моя новая... Извиняй тогда, ежели нагрубил... А то ходят тут всякие, потом у Кощея плетки пропадают. Прошел, вишь ты, слух, что ежели на берегу реки плеткой Кощеевой три раза налево махнуть - мост вырастет, направо - пропадет. Думают, тут им прям в конюшне раритеты колдовские бесценные по стенам развесят, еще и подпишут, что к какому месту прикладывать!
     Я усмехнулась:
     - Тебя-то как звать-величать, конь богатырский?
     - Сполох, - гордо фыркнул жеребец, тряхнув гривой. - Можно просто Паша.
     - А скажи мне, Паша, - попросила я, - зачем Кощей своих жен со свету сживает?
     Жеребец заржал - засмеялся по-лошадиному.
     - Кто? Кощей?! Окстись, царевна! Меньше всего Кощея бойся, - у него ты в великом почете до самой смерти ходить будешь!
     - Тогда... челядь Кощеева? - предположила я.
     - Пылинки с тебя сдувать будет! - заверил конь. - Только без Кощея за ворота не ходи, хозяйка, и цепочку ни в коем разе не снимай. В черепе-обереге сила Кощеева заключена, она тебя никому в обиду не даст, испепелит злодея на месте.
     - Отчего же сей оберег других жен не защитил? - не поверила я. - Или Кощей прежде не давал его никому?
     - Всем давал, да все его ослушались, - зловеще заржал конь. - А за воротами оберег всякую силу теряет, ежели Кощея рядом нет...
     - Тоже мне чернокнижник - толкового оберега измыслить не может, - проворчала я, отправляя череп за ворот. - Тебя-то он за что на цепях держит, голодом морит?
     - Да он, скотина, с утра третье корыто овса отборного выжрал, а ежели его семью цепями не приковать, удерет и всех кобылиц в округе перепортит! - встрял в разговор проснувшийся конюх. - Баба Яга до сих пор с Кощеем не здоровается, - по весне народились в ее племенном табуне жеребята говорящие, да такие охальники, что ни один конюх больше трех дней у бабки на службе не выдерживает, расчет берет...
     - А сам-то? - огрызнулся конь. - Думаешь, не знаю, за что тебя давеча на деревне злобны молодцы оглоблей приласкали? Вот нажалуюсь хозяину, что ты по ночам по бабам бегаешь, вместо того чтобы за конями ходить!
     Конюху крыть нечем, разве что словами неблагозвучными, повесил он буйну голову и пошел за вилами - стойло вычищать. При нем коня дальше расспрашивать несподручно, что, если у воеводы остальное выведать?

***

     Воевода в дружину уехать не поспел, все сидит в трапезной за столом прибранным, карту перед собой расстелил, оловянных пехотинцев да конников расставил и что-то им втолковывает, видать, дух боевой подымает.
     Присела я рядышком, глазки потупила, косу тереблю застенчиво:
     - Ой, Черномор Горыныч, до чего ж ты удалой воевода! Враги, поди, от твоей дружины так вспять и бегут, щиты-копья бросают, только подбирай...
     Смутился воевода, игрушки со стола смел, карту трубкой скатал.
     - Да так, - покашливает скромненько, - бегут помаленьку...
     Ага, вижу, проняло! Давай ковать, пока горячо:
     - А вы, поди, с Кощеем впереди всей дружины скачете, врага бьете, как траву косите?!
     Молодцев хлебом не корми - выслушай только, какие они сильные, смелые, умные, да сделай вид, что поверила, - все твои будут! Воевода усы разгладил, и пошло-поехало: "Мой меч, его голова с плеч!.. Не столько бью, сколько конем топчу!.. Раз махну - улица, назад отмахну - переулочек, и скоро все войско побил-повоевал!" Кощей с дружиной словно и вовсе не при деле - так, на подхвате, щиты-копья подбирать.
     Смешно мне это слушать, под столом за коленку себя щипаю, однако ж для виду поддакиваю и охаю исправно. Подобрел воевода, уже и Василисушкой меня кличет, и смотрит ласково - все, что ни скажу, сделает, что ни спрошу, скажет, и чаровать не надо.
     - Что-то я, Черномор Горыныч, никак в толк не возьму - пошто Кощей жен берет, да понепригляднее сыскать норовит, коль ему до жизни супружеской вовсе дела нет?
     А воевода и рад стараться:
     - У Кощея договор с басурманами, что не будут они войной ходить на Лукоморье, а купцов наших поклялись отпускать с прибытком невозбранно, за что и мы их трогать не станем. Все бы хорошо, да у басурман заведено, что у добра молодца всенепременно жена должна быть, а лучше несколько, иначе они его и слушать не захотят, а тем паче уговор блюсти: соврут и глазом не сморгнут. И вот ведь какая незадача - повадился кто-то жен Кощеевых изводить, выманит из терема и зарубит аль стрелой проткнет.
     Не поверила я:
     - Неужто вся челядь Кощеева за одной женой уследить не может?!
     - То-то и оно, что не может, ровно глаза ей кто отводит. Кому-то, видать, наш мир с басурманами поперек горла встал. Есть у нас подозрение, что виной всему старший сын главного басурманина: сынок-то воеводой у него состоял, а как договор заключили - войско басурманское по домам разбрелось, командовать некем стало, вот он на нас зуб и заимел. Окромя же политики, жена Кощею без надобности, он опосля полона на женщин и вовсе не смотрит, потому и подбирает пострашнее, чтобы не жалко было.
     Всплеснула я руками:
     - Кто же это самого Кощея полонить сумел?
     Тут спохватился воевода, что наговорил лишнего, из-за стола поднимается:
     - Извини, Василиса Еремеевна, надо мне в дружину съездить, а то как бы молодцы мои без меня вовсе не обленились, меч-копье держать не разучились.
     С тем и удрал. Выпросила я у Прасковьи Лукинишны коробку ниток шелковых да кусок полотна беленого, задумала вышить на нем все царство Лукоморское, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицами в небе, и зверями в горах, и рыбами в морях, а кругом луна и солнце ходят. Не мастерица я вышивать, да учиться никогда не поздно, тем более делать-то все равно нечего.
     К вечеру с солнцем управилась: ежели не приглядываться, то похоже. А что нитки кое-где торчат, так их за лучи выдать можно. Будет батюшке полотенце праздничное... или банное... на худой конец нос утирать сгодится.
     Отложила я покамест труд свой великий, спустилась в светлицу ноги поразмять - а там Кощей сидит, думу думает перед доской берендейской клетчатой. Недолго сидит, только три костяшки передвинуть и успел. У меня так руки и зачесались ему подсобить. Подошла поближе, встала рядышком, смотрю на доску, как кот на сало, - Кощей же меня будто и не замечает. Руку к черному коню в раздумье ведет, а я возьми да опереди - мечника черного вперед двинула. Зависла над доской рука протянутая. Поднял Кощей на меня глаза свои бесцветные, зрачками горящими глядит-буравит. У меня душа в пятки ушла: ну, думаю, сейчас поставит костяшку на прежнее место, а меня прочь прогонит, ан нет: взгляд на доску перевел, белого коня вперед двинул. Вздохнула я с облегчением, напротив села. Берендейской-то клетке я сызмальства обучена, уж больно любил ее наш волхв, мог часами сам с собой воевать, да только с живым противником куда интересней - вот и Кощею надоело переливать из пустого в порожнее.
     Выиграла я раз. Другой. Призадумался Кощей не на шутку - сначала-то он, как я видела, не больно себя утруждал, веры мне не давая. На третий раз одолел-таки. Только в четвертый раз фигуры расставили - Прасковья вечерять позвала.
     - И что вы в тех костяшках нашли? - ворчит стряпуха. - Сидят-сидят над ними, как проклятые, лучше бы пошли в сад погуляли, на свежий воздух, глядишь - и румянец на щечках возьмется, а, Костюша?
     Кощей вяло отмахнулся. Старуха все не унимается:
     - Ишь, сыскал супротивничка себе под стать! Другие добрые молодцы день-деньской пьют да гуляют, а этот все мозги сушит... Ты ему, Василисушка, не потакай, а то он тебя, чего доброго, еще лягух по болотам для опытов своих ловить заставит...
     Лягухами-то меня как раз не испугаешь - помнится, в детстве наловила под мостом полную кадушку, в баню тишком прокралась да в бадью с холодной водой и подпустила! Батюшка, сердешный, напарился-нахлестался, в бадью охолонуться прыгнул, а там лягухи кишмя кишат! То-то крику было! А я ведь не со зла, потешить его хотела...
     Вспомнила я, стряпуху спрашиваю:
     - А что это за котеныш белый по двору давеча ходил, наш ли?
     - Нет, - отвечает Прасковья Лукинишна, - наш Васька рыжий и облезлый, третий год с печи не слазит, совсем, паразит, обленился, только сметану ему подавай. Забежал, верно, чей-то.
     Выбросила я котеныша из головы, повечеряла и спать пошла.
     С Кощеем так ни единым словом и не перемолвилась.

***

     Не заладилась у меня с утра вышивка - пальцы исколола, а вместо терема батюшкиного сарай какой-то вышел, сверху купол навроде клистира перевернутого. Пришлось спарывать, а то как-то нехорошо получилось, с намеком... Вот бы, думаю, Кощея в светлицу залучить - костяшки подвигать.
     А он, как на грех, запропастился куда-то - весь терем облазила, не нашла. То ли уехал, то ли схоронился где - несколько покоев запертыми оказались. Я уж в конюшню идти надумала, с конем поболтать, отворила дверь последнюю, да так на месте и застыла, завороженная. Эдакое богатство мне и во сне не снилось! Вдоль стен полки, а на них книг-то, книг! И черные, и белые, и красные в переплетах сафьяновых. У батюшки моего всего три книги и было - рукопись "Житие мое", им же на досуге и писанная, "Изготовление самогонов и настоек в домашних условиях" и какая-то третья, батюшка ее по ночам читать изволит, а мне не дает - мол, не доросла еще. Хорошо, у волхва библиотека в двунадесять раз поболе, он меня к чтению и привадил. Кощеевых же книг читать - не перечитать, добрая тыща рядком на полках выстроилась!
     Вытащила я одну наугад, развернула, а там все письмена без картиночек, в подробностях прописано, как волшбу разную творить, страницы же закладочками часто-часто переложены, видать, не одну ночь Кощей над ними просидел, премудрости колдовской обучаясь.
     Вспомнила лихо - чернокнижник тут как тут.
     - Что ты там высматриваешь, будто читать умеешь?
     Я книжку захлопнула, отвечаю с вызовом:
     - Думал, один ты в Лукоморье грамоте обучен?
     Кощей прищурился, на книгу кивает:
     - Неужто и на деле применить сумеешь?
     Уел так уел. С волшебством-то у меня как раз промашка вышла. Бился-бился надо мной волхв, а поделать ничего не сумел, отступился, рукой махнул: "Ты, Василисушка, у нас прямо антиталант какой-то, к тебе ни одна волшба не липнет. Может, оно и к лучшему - сама не зачаруешь, ан и тебя не сглазят".
     Наш волхв тоже колдовать не мастак, рядом с Кощеем - зяблик супротив сокола, однако ж человека зачаровать сумеет. Всего-то в глаза на миг глянет, слово волшебное молвит, и готово: что волхв накажет, то зачарованный и сделает. Редко наш волхв чарует, только по нужде великой, государственной, да обида волхва берет, что его малые чары надо мной власти не имеют. Раз посадил меня перед собой, велел в глаза ему глядеть, не смаргивая. Глядел-глядел, пока я со скуки не уснула, ан так и не заворожилась.
     Отобрал у меня Кощей книгу, на место вдвинул:
     - Не про тебя эта книга писана, поди лучше рукодельем займись, вышей там чего али спряди, коль скука замучила.
     Вспомнила я интерес свой давешний, спрашиваю:
     - А нет ли у тебя книжки, где бы про мельницы водяные сказывалось во всех подробностях - как колесо наружное жернова в движение приводит?
     Посмотрел на меня Кощей недоверчиво, подвоха какого ожидает:
     - Книжки нет, да я и без нее знаю... Если расскажу, обещаешь без меня по полкам не лазить, книг колдовских не трогать?
     Делать нечего, пообещала. Взмахнул чернокнижник рукой - прямо из воздуха меленка малая соткалась: висит над полом, колесом вертит, чисто муха крыльями. Не утерпела я, ткнула в нее пальцем Кощею на потеху, - палец насквозь прошел, не коснувшись.
     - Ну, слушай, Василиса, внимательно - два раза повторять не буду.
     В меленке сей же час стенки исчезли, все устройство видать. Кощей по нему перстом указательным водит да так складно и понятно объясняет - заслушаешься! Вот тут колесико резное, шестерней прозывается, там другое и третье, все друг друга толкают, жернова вертят. У меня глаза загорелись, щечки раскраснелись, то и дело перебиваю, выспрашиваю - почему непременно так быть должно? А ежели эдак? Кощей сам увлекся, заодно рассказал, как гусли-самогуды играют, сапоги-скороходы бегают и отчего ступа летает, а Баба Яга без нее падает...
     Долго ль, коротко ль - воевода в библиотеку заглянул:
     - Куда ты, Кощей, запропал? Второй час во дворе жду не дождусь, сговорились же после завтрака силушку молодецкую на мечах попытать!
     Отодвинулись мы друг от друга скоренько, чтобы Черномор не подумал чего. Кощей колдовство свое развеял, меня вперед пропустил и дверь замкнул - не засовом, словом чародейским, а каким - я не расслышала.

***

     Скучно мне одной в тереме сидеть. У батюшки-то челядь постоянно лбами в коридорах сталкивалась, сенные девки по первому клику прибегали - сказками да играми царских детищ потешать, здесь же окромя Матрены с Прасковьей Лукинишной только две девки-чернавки, мальчонка на побегушках да старик-прислужник числятся. Конюх на конюшне и ночует, в терем даже не заходит.
     Глянула я в окно, - во дворе Кощей с воеводой на тупых мечах бьются, всю домашнюю птицу лязгом пораспугали. У Черномора Горыныча меч так рыбкой и плещется, Кощей же едва отмахиваться поспевает. Воевода, видать, насмешничает - то рукой свободной в затылке поскребет, то зевнет напоказ.
     Озлился Кощей, перекинул меч в левую руку и давай воеводу теснить! Прижал к самому забору, воевода меч опустил, что-то втолковывает, Кощей головой кивает. Вернулись на середину двора, снова мечами зазвенели.
     Спустилась я на кухню, а там Прасковья Лукинишна вареники затеяла лепить: раскатала тесто тоненько, кубком перевернутым кружочки малые пропечатывает. А вареники-то с вишнями, ягодой моей любимой, ну как тут уйти? Подсела я на краешек лавки, поближе к миске:
     - Дозволь, бабушка, тебе подсобить!
     Растаяла стряпуха:
     - Спасибо, деточка, я и сама управлюсь, не пачкай рученек белых...
     А рученьки не такие уж и белые: деточка их тут же в миску с ягодой запустила, соком измазалась. Смекнула Прасковья Лукинишна, что, ежели меня работой не занять, вареники и вовсе без начинки останутся.
     - Лепи, Василисушка, вареники да сахарку не забудь по кусочку положить.
     Сахарку мне и по два не жалко - я до сластей охотница великая, а уж от вареников с вишней меня за косу не оттащишь.
     В четыре руки любое дело спорится, за разговором же время и вовсе незаметно летит.
     - Никак я, бабушка, в толк не возьму: зачем полдня у печи стоять, если Кощей в ладоши плеснет, - вареники сами на стол прилетят, да еще и в сметанке по дороге искупаются?
     - Да ну его к лешему, колдовство это ваше новомодное! - негодующе машет рукой стряпуха. - Почем я знаю, где те вареники летали? А тут все свое, домашнее, с пылу-жару, для здоровья дюже пользительное... Пущай себе Костюша с басурманами колдует, а на кухню, пока я жива, нет ему дороги!
     Только бабка отвернулась - я за солонку и вместо сахара ложку соли в вареник всыпала, защипала скоренько. Вот, думаю, потеха будет - в батюшкином тереме мы с сестрицами нарочно стряпух просили один вареник присолить, гадали, которой повезет. Удачливая, значит!
     Прасковья Лукинишна ворчит беспрерывно; я уж разглядела, что старуха она предобрая, ан не может без этого.
     - ...воевода этот беспутный, - нет бы ему в чистом поле с дружиной стоять! - все в тереме околачивается, роздыху Костюше не дает: то на охоту его тянет, то вон на мечах изводит...
     Я, как могу, старушку утешаю:
     - Что ему в поле делать, ежели врага и в помине нет, а явится - до дружины скакать полчаса.
     - Как Марья Моровна Костюшу полонила, небось не поспел доскакать! - перечит старуха, кубком по тесту стучит сердито - будто тараканов бьет. - Три месяца эта лиходейка Костюшу в темнице на двенадцати цепях держала, жаждой-голодом морила, измывалась всячески, руку поломала... Силу колдовскую она из него тянула, да вместе с ней здоровье-то и повытянула, с тех пор он и доходяш-ший такой, ничего есть не хочет - бегай за ним с утра до вечера с ложкой, как за дитем малым, чтобы с голоду не помер!
     - Да разве он может помереть? - дивлюсь я. - Он же бессмертный!
     - Бессмертный, как же! Земля слухами полнится... - посмеивается Прасковья Лукинишна, тесто разминая. - Везучий да живучий не в меру, другой бы на его месте и недели в темнице не выдюжил, а с Костюши как с гуся вода, поседел только в неполных двадцать семь годков. Вот и пошло - бессмертный да бессмертный. Месяца в постели не вылежал, снова ему в тереме не сидится: с басурманами связался, жен понатаскал, одна другой страшнее да вздорнее, иной раз ждешь не дождешься, пока ее черти приберут...
     Спохватилась я, что один и тот же вареник в третий раз защипываю, он у меня уже на блин смахивать стал - до того заслушалась:
     - А как он из полона убежал?
     - Моровны дружок сердешный выпустил по незнанию, поднес напиться, а ключевая вода чародеям силы возвращает. Люди бают, она дружка в сердцах-то на куски изрубила, в бочку засмолила и в море бросила... Костюша же в терем чуть живой заявился, у порога свалился, тут только воевода переполох поднял, давай дружину скликать, чародеев знакомых на подмогу звать. Пошли войной на терем Моровны, а там уж пусто - уползла змеища, теперь ищи-свищи ее... Сходи-ка ты, Василисушка, за водой, колодезь-от во дворе у ворот, поставим воду греться на вареники.
     Взяла я коромысло резное, ведерки нацепила, спустилась к колодцу. Раз ворот провернула, другой, слышу - окликает меня кто-то. Гляжу - стоит за воротами старуха убогая, клюкой суковатой подпирается. До чего отвратная бабка: платье ветхое, волос грязный, лицо сморщенное да злобное. Просит жалобно:
     - Красна девица, сделай милость, поднеси напиться...
     А сама во двор не заходит, у ворот держится. Кощей с воеводой как раз за амбар завернули, отсюда не видать. Да у меня своя голова на плечах имеется.
     - Милости просим, бабушка, я как раз ведерко достала - заходи да пей!
     - Что ты, милая! - кряхтит старуха. - Я ить немощная совсем, едва на ногах держусь, где уж мне до колодца дойти...
     "Что ж ты, - думаю, - карга старая, по самому солнцепеку шляешься, дома тебе не сидится? Провалиться тебе, окаянной..."
     Вслух же говорю ласково, с улыбочкой:
     - Так посиди, бабушка, отдохни, я мужа сейчас кликну, он тебе и напиться принесет, и... - хотела добавить - провалиться поможет, да удержалась, - ...милостыньку подаст.
     - Да не надо, деточка, я уже отдохнула, - заторопилась подозрительная старуха. - И пить мне что-то расхотелось. Как говорится, спасибо этому дому, пойду к другому!
     Да не пошла - побежала, юбки драные подхвативши! У меня так ведро из рук и выпало, подол обрызгало. Кликнуть, что ли, Кощея? Все равно не догонит - уже и не видать ее, немощной!
     И снова меня пером по хребту - вдругорядь смерти избежала. Сказать Кощею аль нет? Посмеется еще - котеныша да побирушки испугалась... Наполнила я ведерки и понесла Прасковье Лукинишне, ничего никому не сказавши.

***

     Вареники на славу удались - сладкие да сочные, так во рту и тают. Пока миску на стол несла, три штуки проглотила - не заметила. Кощей с воеводой как раз к столу подоспели, оба упарились, дышат тяжело, промеж собой беседуют.
     - Т