по.
     Тетушка Хрисула впивалась в них  глазами, и они под ее  взглядом как-то
замирали, старательно  подчеркивая  свою  телесную разъединенность  и  самой
скульптурной  силой  этого старания обнажая тайную взаимоустремленность, что
вызывало некоторое неясное беспокойство тетушки Хрисулы.
     И вот, наблюдая  за тем, как  Деспина поливает  воду Харлампо, следя за
кристальной стругй,  льющейся  из  кувшинчика,  который  держит целомудренно
приподнятая,  сильная рука девушки,  тетушка  Хрисула  начинала волноваться,
когда струя эта укорачивалась, то есть Деспина приближала руку с кувшинчиком
к затылку Харлампо или к его выставленному предплечью.
     -- Деспина! --  раздавался предостерегающий голос  тетушки  Хрисулы,  и
девушка снова приподымала руку с кувшинчиком.
     Умывшись, Харлампо разгибался и протягивал ладонь к полотенцу, висящему
на плече у девушки, причем самим замедленным движением ладони (видите, как я
владею собой), а  также  наглядно  выставленными  двумя  пальцами он заранее
давал   убедиться   в  исключительной   функциональности   своего  намерения
ухватиться за край полотенца.
     --  Деспина, -- все-таки считала тетушка Хрисула не  лишним напомнить о
приближающейся опасности.
     Стоит  ли  говорить, что  за все дни пребывания  Деспины в Большом Доме
тетушка Хрисула не выпускала из виду  свою племянницу.  О том, чтобы Деспина
вместе с Харлампо удалилась в сад или пошла к соседям, не могло быть и речи.
Иногда  Харлампо брал их  с  собой в лес, куда он  ходил пасти  коз. Тетушка
Хрисула  возвращалась оттуда  с губами,  измазанными, как  у  девочки, соком
черники, ежевики или лавровишни.
     Надо  сказать, что тетушка Хрисула отличалась необыкновенным не  только
для аристократической старушки, но и для обычной старушки, аппетитом. Просто
было  непостижимо,  куда  это  все идет, учитывая,  что  она  была  довольно
сухонькая старушка.
     Но тетушка Хрисула любила не только поесть, она  была большой охотницей
и до домашней водочки, И опять же, учитывая, что  она была хоть  и шустрая и
не  очень  старая  старушка,   но  все-таки   старушка,  выпить  она   могла
довольно-таки порядочно. Пять-шесть рюмок она выпивала запросто.
     Чегемские  ребята нарочно старались ее как  следует угостить, чтобы она
уснула  и  оставила  вдвоем Деспину и Харлампо.  Но тетушка  Хрисула никогда
настолько  не  пьянела,  чтобы лечь  спать,  она  только,  слегка размякнув,
прижималась головой к  плечу Деспины и  что-то  растроганно  говорила  своей
племяннице.
     И  милая  Деспиночка  нисколько не ругала  свою  тетушку, а,  наоборот,
жалела,  целуя смуглое,  слегка сморщенное личико, приникшее к  ее  молодому
плечу, и что-то ласково приговаривала. Тетушка Хрисула ей  что-то лепетала в
ответ.  И эта  взаимная воркотня, с равномерными  паузами,  вздохами тетушки
Хрисулы  и повторами,  как-то  сама  собой  делалась  понятной,  словно  они
говорили по-русски или по-абхазски.
     -- Хрисула -- глупышка, Хрисула немножко перебрала...
     -- Деспина, прости свою старушку...
     -- Хрисула  глупенькая, Сула  немножко перебрала...  Чегемские  ребята,
знавшие  долгую  горестную историю любви  Харлампо,  нередко  предлагали ему
найти удобный случай и овладеть Деспиной,  тогда ее отцу некуда будет деться
и  он  наконец выдаст  ее  замуж, не  дожидаясь,  пока Харлампо  обзаведется
хозяйством.
     Они даже предлагали, раз тетушка Хрисула не оставляет их вдвоем, удрать
от нее  в лес, сделать свое дело, а  потом вернуться к ней. Только чтобы она
не затерялась  в лесу,  уточнял  кто-нибудь при этом, надо сначала  снять  с
какой-нибудь козы колоколец и надеть ей на шею.
     Нет, поправлял другой, колоколец не поможет, потому что тетушка Хрисула
так и будет бежать  за  ними, гремя  колокольцем  и ни на  шаг не  отставая.
Лучший  способ, пояснял  он,  это  привязать  ее к дереву хорошими  лианами,
только нельзя слишком задерживаться, а то ее комары заедят.
     Нет, уточнял третий, раз уж на такое дело решились -- спешить не стоит.
Но чтобы тетушку Хрисулу не  заели комары, надо, привязав ее к дереву, рядом
с ней развести костерок, подбросив в него гнилушек, чтобы он хорошо дымил.
     Харлампо  все эти советы  выслушивал  с сумрачным  вниманием,  без тени
улыбки и отрицательным движением головы отвергал их.
     -- Деспина не простая, -- говорил он, -- Деспина аристократиса.
     Многозначительно  покачивая головой,  он  давал  знать, что  если таким
способом и можно жениться на обыкновенной девушке, на аристократке нельзя.
     Несмотря на  ясный  ответ Харлампо  о том,  что он не собирается  таким
путем жениться на Деспине, каждый раз, когда он, погоняя коз, возвращался из
лесу  вместе  с  Деспиной  и  тетушкой  Хрисулой,  чегемские  ребята  издали
вопросительно  смотрели на  него  и,  помахивая  рукой,  задавали безмолвный
вопрос: мол, что-нибудь получилось?
     Харлампо опять же издали ловил  их  вопросительные взгляды  и  твердым,
отрицательным  движением  головы  показывал,  что  он  не  собирается  таким
коварным  путем  овладеть любимой  девушкой. Возможно,  тут сказывалась  его
затаенная под лавиной унижений  гордость, его  уверенность,  что он, столько
прождавший, в конце концов законным путем получит то, что принадлежит ему по
праву любви.
     (Вспоминая  облик Харлампо  и особенно его этот  взгляд, я часто думал,
что нечто похожее я неоднократно встречал  в  своей жизни. Но долго никак не
мог понять, что именно. И вот наконец вспомнил. Да, точно так, как Харлампо,
интеллигенция  наша  смотрит на  людей, предлагающих насильственно  овладеть
Демократией: тоже гречанка, как  и Деспина.  И точно так же, как и Харлампо,
наша интеллигенция неизменным и твердым  отрицательным движением головы дает
знать, что только законным путем она  будет добиваться того, что принадлежит
ей по праву любви.)
     Интересно, что, даже возвращаясь из  лесу с  большой  вязанкой  дров на
плече, подпертой с другого плеча  топориком-цалдой, и вынужденный из-за этой
тяжести идти с  опущенной головой, Харлампо все-таки, увидев чегемских ребят
и терпеливо дождавшись их  безмолвного вопроса, не ленился приподнять лицо и
твердым,  отрицательным  движением  головы,  преодолев затрудненность  этого
движения  из-за вязанки,  торчащей над  плечом,  да все-таки  преодолев  эту
затрудненность, он давал ясно знать, что ожидания их напрасны.
     Видно, такая заинтересованность чегемских парней в его любовной истории
не   казалась  ему  назойливой,  видно,  его  могучая,  замкнутая  в   своей
безысходности  страсть  нуждалась  в поддержке  доброжелателей или  хотя  бы
зрителей.
     Постоянная слежка тетушки Хрисулы за целомудрием Деспины была предметом
всевозможных шуток и подначек обитателей Большого Дома и их гостей.
     Например, если  вечером все сидели на веранде,  а  Харлампо в это время
находился на кухне, кто-нибудь  потихоньку просил Деспину якобы не в службу,
а в дружбу принести что-нибудь из кухни: то ли ножницы, то ли вязанье, то ли
шерсть, то ли  веретено. Обычно в  таких  случаях  тетушка  Хрисула,  словно
случайно  услышав  просьбу,  успевала вскочить раньше  Деспины и побежать на
кухню.
     Если  же  удавалось  все же  отправить  Деспину незаметно  для  тетушки
Хрисулы, то она вела себя по-разному  в зависимости от многих обстоятельств.
К слову сказать, тетушка Хрисула была невероятная говорунья. По этому поводу
обитатели Большого  Дома  отмечали,  что  рот  ее  хоть так,  хоть этак,  но
обязательно должен работать.
     --  Дали бы  ей  чего-нибудь  пожевать,  авось  замолкнет,  --  говорил
кто-нибудь по-абхазски,  когда она своим лопотанием слегка заморочивала всем
головы.
     Так  вот. Иногда, увлекшись разговором,  тетушка  Хрисула  в самом деле
упускала из виду Деспину. Однако опомнившись и сообразив, что она племянницу
видела несколько  мгновений  тому назад,  она  спокойно вставала и как бы по
своим надобностям уходила на кухню.
     Если она  замечала, что Деспина  куда-то ушла, а Харлампо и все молодые
люди, пришедшие в Большой Дом, сидят на месте, то она довольно долго терпела
ее отсутствие. И  тут обитатели Большого Дома или его гости нарочно пытались
вызвать в ней тревогу, спрашивая, куда, мол, запропастилась Деспина.
     -- А-а-а! -- говорила  тетушка  Хрисула и отмахивалась: мол, и знать не
знаю и знать не хочу.
     Но  если тетушка  Хрисула,  заметив отсутствие Деспины, вспоминала, что
она, скажем, увлекшись  разговором,  уже  минут десять  как  выпустила ее из
виду, а Харлампо или кто-нибудь из молодых парней тоже исчез, она забывала о
всякой маскировке.
     -- Деспина! --  кричала она и вскакивала, словно пытаясь голосом еще до
того, как добежала до кухни, удержать ее от гибельного шага.
     Любоваться многообразием и  богатством тактики тетушки Хрисулы в охране
невинности Деспины было любимым занятием обитателей Большого Дома.
     Иногда,  бывало,  и  Деспина  исчезала  на  кухне,  и  тетушка  Хрисула
прекрасно  знает,  что  Харлампо  там, но  почему-то  никакого  волнения  не
проявляет.  Эта тончайшая, по  мнению  тетушки Хрисулы, хитрость  доставляла
обитателям Большого Дома особенно утонченное веселье.
     --  Хрисула,  -- говорил кто-нибудь и  многозначительно кивал в сторону
кухни, -- там Харлампо и Деспина?!
     -- А-а-а, -- махала рукой тетушка Хрисула, -- жених и невеста!
     Проходило еще какое-то  время,  и снова с великой  тревогой  напоминали
тетушке Хрисуле  о неприлично  затянувшемся пребывании на  кухне  Деспины  и
Харлампо.
     -- А-а-а, --  говорила  тетушка  Хрисула  и,  махнув  рукой,  добавляла
по-русски: -- К чертум!
     Чем же  объяснить такую беззаботность  тетушки Хрисулы? Тетушка Хрисула
точно знала, что сейчас на кухне старый Хабуг, но думала, что другие об этом
не знают.
     Харлампо и  дедушка  Хабуг  ночью  спали на  кухне.  Деспину  и тетушку
Хрисулу укладывали в лучшей комнате, в зале. И хотя там стояли две кровати и
две кушетки, тетушка Хрисула  раз и  навсегда отказалась  спать в  отдельной
кровати. Она спала вместе с  Деспиной. Ложились  они в кровать не валетом, а
головой  в одну сторону.  По уверению  моих  двоюродных сестричек, спавших в
этой комнате (не исключено, что насмешницы преувеличивали), тетушка Хрисула,
укладываясь,  наматывала  на руку длинную  косу Деспины,  чтобы  та ночью не
сбежала к Харлампо.
     По уверению тех же  сестриц, тетушка  Хрисула за ночь несколько раз, не
просыпаясь,  произносила:   "Деспина!"  --   и  опять  же,   не  просыпаясь,
подергивала   руку,  чтобы  почувствовать  тяжесть   головы  Деспины,  чтобы
убедиться, что она не сбежала к Харлампо, добровольно отрезав свою косу.
     Однажды, дело было к вечеру, Деспину удалось послать за водой к роднику
именно тогда,  когда Харлампо  пас коз  возле родника, а тетушка  Хрисула об
этом не  знала.  Она  думала, что он,  как обычно, ушел  в котловину Сабида.
Вернее,  так  оно и было, но  по договоренности с дядей Исой  он должен  был
помогать ему  щепить  дрань возле родника,  и он туда через котловину Сабида
перегнал своих коз.
     Все обитатели Большого  Дома и ближайшие соседи, разумеется, все, кроме
старого  Хабуга,  которого  в  эти планы  никто не посвящал, с  любопытством
ждали, чем это все кончится.
     Деспина явно задерживалась, из чего было ясно, что  она там встретилась
с Харлампо.  Как ни  отвлекали  тетушку  Хрисулу, через некоторое время  она
забеспокоилась, вышла во двор и стала кричать:
     -- Деспина! Деспина!
     Деспина  отозвалась.  Громко  укоряя  ее,  тетушка  Хрисула   пошла  ей
навстречу. Только  она,  пройдя скотный двор, вышла за ворота, как на тропе,
ведущей к роднику, появилось стадо, в  конце которого шла Деспина с кувшином
на плече, а  рядом  важно выхаживал  Харлампо.  Тетушка  Хрисула  всплеснула
руками и побежала им навстречу.
     --  Кондрепесо, Деспина! Кондрепесо, Деспина! -- кричала она,  указывая
на Харлампо,  который сумрачным выражением лица внушал тетушке Хрисуле,  что
ее подозрения унижают  его достоинство, но он и это вытерпит, как терпит все
ради своей великой любви.
     Деспина, придерживая одной рукой кувшин, другой бойко жестикулировала у
самого  лица тетушки Хрисулы,  и  по ее  жестам  можно было понять, что  она
совершенно случайно встретила Харлампо, и в то же время ее ладонь, несколько
раз  метнувшаяся  в  сторону  кувшина,  как  бы  указывала,  что  при  таком
свидетеле, как медный кувшин,  ничего  не могло произойти.  По-видимому, она
настаивала  на  том, что  встретилась  с  Харлампо,  когда  уже  с  кувшином
поднималась от родника, и ей ничего  не оставалось, как продолжить свой путь
рядом с Харлампо.
     Тут тетушка  Хрисула накинулась  на Харлампо, и по ее жестам можно было
понять,  что раз он  случайно встретился на  дороге один на  один  со  своей
невестой,  он  должен был быстрей вместе  с козами уйти вперед (она показала
рукой, как это надо было сделать) или отстать (и опять  же она показала, как
это надо было сделать).
     Харлампо ей что-то отвечал, и они в это время уже входили во двор. Судя
по интонациям его голоса,  ответ его был исполнен сдержанного достоинства, и
смысл его, вероятно, был в том, что ему незачем бегать от своей невесты, тем
более когда она встречается  ему на дороге  с кувшином на плече. При этом он
выдвинул  собственное плечо, как бы согбенное под  тяжестью кувшина и как бы
настаивая на полной нелепости предположения,  что девушка под такой тяжестью
может заниматься любовными шашнями.
     Отвечая тетушке Хрисуле на ее выпады, Харлампо в то  же время  сумрачно
искал глазами глаза чегемских парней, которые прямо с веранды, вопросительно
глядя на  него  и  помахивая  рукой,  безмолвно  спрашивали:  "Ну, теперь-то
наконец тебе что-нибудь удалось?!"
     И,  продолжая отбиваться от  нападок тетушки Хрисулы, Харлампо сумрачно
смотрел на них  и  твердым движением головы показывал, что ничего такого  не
было и не могло быть.
     Одним словом, тетушка Хрисула  неустанно следила за Деспиной, все время
находя  самые неожиданные  поводы  вводить  ее  в  рамки  аристократического
поведения.  Стоило,  скажем, Деспине погладить большую  кавказскую  овчарку,
забежавшую на веранду,  как  тетушка  Хрисула,  по-видимому, находя в облике
собаки слишком явно выраженное мужское начало, останавливала ее.
     -- Деспина, --  говорила она и что-то поясняла.  Судя по тому, что  она
при этом показывала на кошку,  мирно дремавшую на балюстраде веранды,  можно
было  догадаться,  что "аристократико  корице",  даже  если  она  обручена с
пастухом Харлампо, не должна забавляться с пастушеской овчаркой, но при этом
смело может погладить кошку или даже взять ее на руки.
     Молодые  чегемцы, которые захаживали  в  Большой Дом,  с  удовольствием
поглядывали  на  Деспину, а мой двоюродный брат Чунка, остроязыкий  балагур,
высокий, тонкий и гибкий, как ореховый  прут, даже слегка  приударял за ней,
насколько это было возможно под неусыпным оком тетушки Хрисулы.
     Чунка был внуком брата дедушки Хабуга. Вместе с сестрой  Лилишей он жил
в нашем дворе в своем доме, хотя большую часть своей жизни проводил с нами в
Большом Доме. Отец и мать у  него давно умерли.  По чегемским обычаям сироту
балуют,  и среди  моих  молодых дядей и  многоюродных братьев он  был  самым
избалованным.
     Харлампо, замечая  это внимание к Деспине, не  только не ревновал ее, а
как бы сумрачно поощрял ухаживания, впрочем,  достаточно невинные. Очевидно,
ему казалось, что так и должно быть, не  может  быть, чтобы молодые чегемцы,
раз  уж  им  повезло  побывать  в  обществе  аристократической  девушки,  не
попытались за ней ухаживать.
     Как-то Чунка принес  большую деревянную миску, полную  слив, и поставил
ее  у ног  Деспины, сидевшей на  веранде вместе с другими женщинами. Девушка
благодарно улыбнулась  Чунке, потянувшись, достала большую  лиловую сливу  и
только хотела надкусить ее, как тетушка Хрисула выхватила у нее плод.
     -- Деспина! -- воскликнула она и, быстро протирая сливу  о подол своего
платья, стала ей что-то объяснять.
     По-видимому, речь шла о том, что девушка ее круга, прежде чем надкусить
сливу, обязательно должна стереть с нее пыльцу, даже если ничего другого нет
под  рукой, кроме  тетушкиного подола. Протирая каждую сливу о подол  своего
платья, она подавала их Деспине, при этом, конечно, и о себе не забывала.

        ___

     Но  больше  всего  тетушка Хрисула  любила  полакомиться  инжиром.  Два
больших инжировых дерева росли на огороде. Одно  дерево было инжиром  белого
сорта, другое -- черного. Тетушка Хрисула особенно любила черный инжир.
     Однажды Деспина  и  Чунка влезли на  дерево  с черным инжиром. Деспина,
сняв сандалии, попыталась первая влезть, но тетушка Хрисула остановила ее и,
пропуская  вперед Чунку,  быстро  залопотала  что-то.  По-видимому,  она  ей
объясняла, что аристократическая девушка, влезая на дерево с чужим мужчиной,
всегда пропускает его вперед.
     Чунка и Деспина влезли на дерево и, стоя на разных ветках, начали рвать
инжир,  то  сами поедая,  то  нам подбрасывая. Чунка еще и в корзину успевал
собирать.
     Мне инжиры бросал  только Чунка, а тетушке  Хрисуле в основном  бросала
Деспина, но и Чунка нередко подбрасывал, потому что тетушка Хрисула  прямо с
ума сходила по  черному инжиру. Забыв о своем  происхождении (а  может, и не
забыв), она поедала инжиры  с необыкновенным  проворством,  не  потрудившись
снять с плода кожуру.
     Инжиры то и дело шлепались  ей  на ладони, и было удивительно, учитывая
ее  преклонный возраст, как она ловко их  ловила, ни  разу не промахнувшись.
Иногда  переспелый  инжир шмякался  на ее ладони, но она этим  нисколько  не
смущалась, а прямо-таки слизывала в рот сладостное месиво.
     -- Одно чудо  в своей  жизни  я совершу, --  сказал Чунка  по-абхазски,
дотягиваясь до  ветки и,  шурша  листьями, осторожно  сгибая  ее,  --  когда
тетушка  Хрисула умрет, я спущусь в Анастасовку с  ведром черного инжира.  Я
подойду к гробу и поднесу ей ко рту инжир. И тут, к ужасу окружающих греков,
она  разомкнет свою  пасть  и съест  этот инжир. Потом  она привстанет и, не
сходя с гроба, опорожнит  все ведро,  если,  конечно, греки, опомнившись, не
пристрелят меня самого за то, что я оживил эту прорву.
     Пока  Чунка это  говорил  и, сгибая  ветку, тянулся  к инжиру,  тетушка
Хрисула, разумеется,  ничего не понимая, не сводила с  него  преданных глаз,
очень заинтересованная судьбой именно этого инжира.
     Иногда Чунка  нарочно подряд  бросал  ей несколько инжиров, то  ли  для
того, чтобы посмотреть, как она их будет подбирать с земли и есть, то ли для
того, чтобы она замолкла, хотя бы на время поедания этих инжиров.
     Сам остроязыкий  балагур, он,  может быть, подревновывал  незамолкавшую
тетушку Хрисулу, да  к тому же она мешала ему настроить Деспину на свой лад.
Но  когда  он  ей бросал почти  сразу  несколько  инжиров, тетушка  Хрисула,
мгновенно   перестраиваясь,    подставляла    под   летящие    инжиры   свой
многострадальный аристократический подол, куда они и шлепались.
     --  Одного не пойму,  -- говорил  Чунка в таких случаях по-абхазски, --
какого черта я взял с собой корзину, раз эта старуха увязалась за нами?..
     Когда инжир  падал  в мои ладони,  тетушка  Хрисула  тоскливым взглядом
окидывала мой инжир, и, если он ей казался  особенно крупным  и спелым, а он
ей таким казался почти всегда, она явно жаловалась Деспине, что ее обделяют.
     Поедая инжиры, тетушка Хрисула беспрерывно тараторила.
     -- Деспина! -- кричала она и, воздев руку, показывала девушке на спелый
инжир, который Деспина никак не могла заметить, хотя он был совсем близко от
нее. Наконец, отворачивая лопоухие, кожистые листья, Деспина  добиралась  до
желанного инжира, срывала, стараясь не раздавить, и кидала тетушке Хрисуле.
     -- Деспина!  Деспина!  --  вскрикивала  она, когда девушка  ступала  на
сл