столу, и у  тебя уже не  будет возможности
выбрать билет,  и  ты  уже  забыл,  где лежит тот,  первый, что был  полегче
остальных,  и по  хитроватой  улыбке  экзаменатора,  который  теперь  слегка
развернулся к тебе и договаривает то, что он  говорил кому-то, ты понимаешь,
что улыбается он тому,  что делаешь ты, и ты вдруг догадываешься, что он все
это  знал заранее, что он нарочно отвернулся, чтобы полнее унизить тебя, вот
так и я...
     Вот так и  я открыл восемь дверей, и в каждом из восьми кабинетов сидел
эндурец. И  я в отчаянии  открыл девятую  дверь.  В  кабинете оказался очень
молодой эндурец, и  он очень доброжелательно посмотрел на меня. Я рванулся к
нему  и замер  у стола. Сидя за столом, он  кротко  и внимательно  следил за
мной.
     -- Извините, -- сказал я, -- я хочу вам задать один вопрос.
     --  Пожалуйста,  --  ответил он, застенчиво улыбаясь и тем самым как бы
беря на себя часть моего волнения.
     --  Вы эндурец? -- спросил я,  может быть, слишком прямо, а может быть,
самой интонацией голоса умоляя его оказаться неэндурцем или в крайнем случае
отказаться от эндурства.
     Молодой человек заметно погрустнел. Потом,  бессильно прижав  ладони  к
груди, он встал и, склонив как  бы отчасти признающую себя  повинной голову,
промолвил:
     -- Да... А что, нельзя быть эндурцем?
     --  Нет! Нет! -- крикнул я.  -- Что вы! Конечно, можно! Правь, Эндурия,
правь! -- С этими словами я выскочил из кабинета и, не переставая бормотать:
-- Правь, Эндурия, правь! -- скатился с третьего этажа и вырвался на воздух.
     Я  очнулся у моря в  открытой кофейне, где  для успокоения души заказал
себе две чашки кофе  по-турецки. То, что дядя Сандро оказался прав, потрясло
меня Однако после первой чашки, поуспокоившись и поостыв на морском ветерке,
я  вдруг  понял, что только в  двух кабинетах сидели безусловные эндурцы, --
это там, где громко разговаривали  и осеклись, когда я открыл дверь, и  там,
где  молодой человек склонил свою отчасти признающую себя  повинной  голову.
Остальное  дорисовало мое испуганное воображение.  Второе  открытие потрясло
меня еще больше, чем первое. Значит, и я способен поддаваться этой мистике?!
     Теперь я понял, как это получилось. Сначала я был абсолютно уверен, что
утверждение дяди Сандро безумно. Но в самой глубине души мне хотелось, чтобы
восторжествовала не  убогая  реальность  действительности, а  фантастическая
реальность;  хотелось,  чтобы  жизнь  была  глубже,  таинственней.  Поэтому,
признав первого владельца кабинета эндурцем, я как бы дал фору маловероятной
мистике, но, когда во втором кабинете оказались эндурцы, да еще так внезапно
и  враждебно  осеклись,   когда  я  открыл   кабинет,  произошла  мгновенная
кристаллизация  идеи. Очень уж неприятно, когда  люди осекаются на полуслове
при виде тебя.
     Впрочем... Теперь  мне  было  легче  выставить  дяде  Сандро стол,  чем
повторять эксперимент.
     Интересно отметить,  что среди  гостей,  которых  дядя Сандро привел  в
ресторан, трое оказались эндурцами. Он и раньше с ними встречался, вступая с
ними в идеологические поединки. И сейчас двое эндурцев в течение почти всего
вечера спорили с  дядей Сандро, кстати, вполне академично, пытаясь доказать,
что  они,  эндурцы,  менее  коварны,  чем  абхазцы.  Дядя  Сандро  доказывал
обратное.
     -- Ваши ядами приторговывают, вот  что плохо, -- начал один из эндурцев
и вдруг  изложил вариант  текста, весьма близкий каноническому, если  только
текст  дяди  Сандро принять  за таковой. Я посмотрел на дядю  Сандро,  но он
ничуть не смутился. Холодным, твердым взглядом он опрокинул мой скептический
взгляд, даже как бы приказал мне: "Не верь! Тавтология мнима".
     А  между прочим, третий эндурец почему-то  отмалчивался, попивая вино и
прислушиваясь к спорящим. Я  спросил у  него, что он думает по поводу  этого
спора.
     -- Он  прав, -- неожиданно сказал этот эндурец, кивнув на  дядю Сандро.
Глаза его были печальны.
     Мне  стало  его ужасно жалко,  и я,  не зная, как его утешить, взял  из
общего блюда самую большую форель, так  нежно зажаренную,  что на шкурке  ее
все еще прозолачивались девственные крапинки, и переложил в его тарелку.
     --  Все это  ерунда,  -- сказал я, легонько похлопав  по  его согбенной
спине, поощряя ее в сторону распрямления, -- не обращай внимания, ешь!
     Спина его не  вняла  моему  поощрительному похлопыванию,  а,  наоборот,
затвердела, отстаивая свою форму. Тем не менее этот печальный эндурец взялся
за форель, обратив на нее свою сиротливую согбенность.
     (Кстати,  читатель может  здесь опрометчиво  схватить  меня  за руку  и
сказать: "Неправда!  В  каком это  ресторане  Абхазии  в  наше  время  можно
заказать форель?!" Отвечаю: "Почти в  любом, но только в том случае, если вы
находитесь в обществе дяди Сандро".)
     Одним словом, вечер прошел неплохо, тем более что  кроме  основной темы
были и другие, достаточно забавные. За полночь мы расстались с застольцами и
часть пути  до дому  шли  с  дядей  Сандро.  Я вспомнил эндурца с печальными
глазами, и спросил, что он о нем думает.
     -- Эндурец,  признающий  коварство  эндурцев,  --  сказал  дядя  Сандро
назидательно,  -- это  и  есть  самый  коварный эндурец. Признавая коварство
эндурцев, он делает нас добродушными,  а потом уже через наше добродушие еще
легче добивается своих эндурских целей.
     На этом мы расстались с дядей Сандро. Кстати, и без дяди Сандро у нас в
городе относительно эндурцев говорится черт  знает  что. Так, два-три раза в
году город  наполняется слухами, что эндурцы  захватили власть в Москве. Как
захватили,  почему захватили  и,  главное,  кто допустил, что  захватили, --
неизвестно. Все знают одно: эндурцы захватили власть в Москве.
     При  этом  говорится, что одной  из  первых  реформ в  стране,  которую
проведут эндурцы в  ближайшее время, --  это  объявление всех  народов нашей
страны  эндурцами,  правда,  с  указанием  атавистических оттенков,  как-то:
русские  эндурцы, украинские эндурцы, эстонские эндурцы, грузинские эндурцы,
армянские  эндурцы, еврейские  эндурцы  и  так  далее.  Сами  эндурцы  будут
называться  --  эндурские  эндурцы  --   со  скромным  пояснением:  коренное
население. Однако без  указания: коренное население  какого именно края, или
республики,  или  страны? Или  земного шара? Эта  зловещая  недоговоренность
больше всего пугала наших.
     -- Они, выходит, коренное население? Значит, мы пришлые?
     -- Выходит, -- вздыхает собеседник.
     Слухи  о  захвате власти  эндурцами  обычно держатся с  неделю. В таких
случаях  попытка  навести  справку  у самих  эндурцев  обычно ни  к  чему не
приводит.
     --   Да  нет,   --  уклончиво   отвечает   эндурец,  --   вечно  у  нас
преувеличивают...
     В  таких случаях  наши  иногда бросаются  с  расспросами  к  москвичам,
которые только что приехали к нам отдыхать. Но и они толком ничего не знают,
хотя,  между  прочим,  не   слишком   скрывают  опасения  быть  захваченными
кем-нибудь.
     -- Лишь бы не китайцы, -- говорят москвичи.
     Все  эти слухи в  основном распространяет эндургенция. Считаю, что пора
объяснить, что это такое. Наша интеллигенция давным-давно расслоилась на две
части. Меньшая ее часть все еще героически остается интеллигенцией  в старом
русском смысле этого слова, а большая ее часть превратилась в эндургенцию.
     Внутри  самой  эндургенции  можно  разглядеть   три  типа:  либеральная
эндургенция, патриотическая эндургенция и правительствующая эндургенция.
     Либеральная  эндургенция обычно  плохо  работает,  полагая, что,  плохо
работая в своей области, она тем самым  хорошо  работает  на демократическое
будущее. Понимает демократию как полное подчинение всех ее образу мыслей.
     Дома при своих или в гостях  у своих всегда ругают правительство за то,
что оно не движется в сторону парламента.
     Глядя  на   просторы   родины  чудесной,  нередко  впадают  в   уныние,
представляя грандиозный объем работ предстоящей либерализации.
     Однако  при  наличии  взятки  легко  взбадриваются  и  четко  выполняют
порученное  им дело. Взятки  берут  в том или  ином виде,  но предпочитают в
ином. Берут с оттенком собирания средств в фонд борьбы за демократию.
     Патриотическая  эндургенция  и  ее  местные  национальные  ответвления.
Подобно тому как  их  отцы  и деды делали карьеру на  интернационализме, эти
делают  карьеру  на  патриотизме.  Внутри  старой  идеологии  патриотическая
идеология  существует, как сертификаты внутри  общегосударственных  денежных
знаков.
     Обычно  плохо  работает  и  плохо  знает  свою  профессию, считая,  что
приобретение   знаний,   часто  связанное   с   использованием   иностранных
источников,  принципиально  несовместимо  с  любовью  к  родине.  Элегически
вспоминает золотые  тридцатые  годы,  а также  серебряные  сороковые.  Часто
ругает правительство за то, что  оно превратилось в парламентскую говорильню
Это не  мешает  ей время от времени входить в правительство  с  предложением
пытающихся эпатировать -- этапировать.
     Патриотическая  эндургенция  считает  своим  долгом  все   беды  страны
сваливать на  представителей других наций. Эту  свою привычку любит выдавать
за выражение бесхитростного прямодушия.
     С восторгом глядя на  просторы родины чудесной, в конце концов приходит
в  уныние, вспоминая, сколько  инородцев на  ней  расположилось. Однако  при
наличии взятки быстро взбадривается и довольно сносно  выполняет  порученное
дело.  Взятки  берет  в том или ином  виде,  но  предпочитает в том. Берет с
намеком собирания средств  на алтарь отечества  Судя  по размерам взяток  --
алтарь в плачевном состоянии.
     Правительствующая  эндургенция. Работает плохо,  считая,  что любовь  к
правительству отнимает столько сил, что ни о какой серьезной работе не может
быть   и  речи.   Правительствующая   эндургенция  тоже  иногда   поругивает
правительство за то,  что  оно, не замечая  ее одинокой  любви, недостаточно
быстро выдвигает ее на руководящие должности.
     Эндургенцию   двух   других   категорий  ненавидит,  но  патриотическую
побаивается и кое-что ей  уступает, боясь, что иначе она отнимет все. Считая
свое  умственное состояние государственной тайной, с иностранцами никогда не
заговаривает, а только улыбается им извиняющейся улыбкой глухонемого.
     Глядя  на   просторы   родины   чудесной,  иногда  впадает   в  уныние,
представляя,  сколько  инакомыслящих  может  скрываться  на  такой  огромной
территории.  Однако  при  наличии взятки  легко  утешается и  довольно четко
выполняет  порученное дело.  Одинаково берет как в том,  так и в  ином виде.
Берет с оттенком помощи вечно борющемуся Вьетнаму.
     Любимое занятие -- рассказывать, а  если под рукой карта, и показывать,
сколько  иностранных  государств  могло бы  вместиться  на просторах  родины
чудесной.
     Но пора вернуться  к  нашей теме. Обычно в  таких случаях, когда слух о
том, что эндурцы захватили власть в Москве, еще держится,  любую случайность
принимают за тайный знак.
     Например, все  сидят  у  телевизоров  и  смотрят  проводы какого-нибудь
министра.  Ну,  министры,  как  известно,  куда-нибудь  уезжая,  целуются  с
остальными министрами.  Так  уж  принято  у  нас --  футболисты,  хоккеисты,
министры -- все целуются на экранах телевизоров.
     И  вот,   значит,  министры  целуются,  и  вдруг  в  толпе  провожающих
какой-нибудь третьестепенный,  а  главное, никому  не известный руководитель
хитровато  улыбнулся с заднего  плана,  и тут  сидящие  у телевизоров издают
грохот, какой бывает на стадионе, когда забивают гол.
     -- Он! Он! -- кричат все в один голос. -- Все в его руках!
     Интересно, что  через несколько дней, когда все убеждаются,  что ничего
не  случилось  и  страна плавно  движется в прежнем  направлении, слухи  эти
полностью отменяются.
     -- Видно, что-то сорвалось, -- говорят наши, -- но разве теперь узнаешь
что...
     Однажды  в центральной газете ругали  одного  дирижера.  Ну, подумаешь,
ругают дирижера, кому это интересно. Но когда  через неделю в той же газете,
ничего не говоря  о  его  предыдущих ошибках,  сообщили,  что он с  огромным
успехом дает концерты  в Америке,  мухусчане  пришли в неслыханное волнение.
Ведь такого не бывало  никогда! Номер газеты,  где ругали  дирижера, многими
легкомысленно  порванный или выброшенный, предприимчивые  люди  для  ясности
сопоставления  стали  продавать  за  десять  рублей,  и   достать  его  было
невозможно.
     Сравнивая  обе   заметки,  мухусчане  пришли  к  выводу,   что  эндурцы
установили полный контроль над  правительством.  И сейчас,  давая  наперекор
прежней, положительную  заметку  о  концертах дирижера, они показывают,  что
теперь они все перевернули, и теперь все будет наоборот.
     При этом, как водится, наши заглядывали в лица  местных эндурцев, чтобы
установить, как  они  намерены вести  себя  в  связи с  таким необыкновенным
возвышением.
     Но  эндурцы  вели себя с  таинственной  сдержанностью, что  оптимистами
понималось как обещание  лояльности по  отношению  к  нашим,  а пессимистами
понималось как временная уловка в связи с переброской основных сил в Москву.
     Одним словом, у нас все время чего-то ждут. И хотя сам ты  давно ничего
не ждешь и доказываешь другим, что ждать нечего, ты невольно и сам начинаешь
ждать, чтобы, когда кончится время ожидания других, напомнить им, что ты был
прав, говоря, что ждать было нечего. А так как время ожидания других никогда
не кончается -- вот и выходит, что и ты вместе со всеми ждешь, что у нас все
всг время чего-то ждут.
     В  сущности, это даже неплохо.  Было  бы ужасно, если бы люди ничего не
ждали. Смирись, гордый  человек, и  живи себе в кротком  или бурном, как мои
земляки, ожидании чего-то.
     Однако становится грустно. Вот так, начинаешь за здравие, а кончаешь за
упокой...
     Что  смолкнул веселия  глас? Русь,  дай ответ?!  Не  дает  ответа. Дядя
Сандро, дай ответ? Иногда дает.

--------
        Глава 15. Молния-мужчина, или Чегемский пушкинист

     Быстрыми,  сноровистыми  движениями  приторочив два  мешка  с  грецкими
орехами  к  деревянным рогаткам седельца, Чунка  слегка  приподнял и тряхнул
мешки, тихо  громыхнувшие  орехами. Это он  проверял,  ладно ли  прикреплена
поклажа к  спине  ослика.  Он  стал  отвязывать веревку, которой  ослик  был
привязан к перилам веранды. Рядом с ним молча стоял Кунта.
     -- Когда приедешь? -- спросила Нуца.
     Она стояла  на  веранде напротив ослика. Чуть подальше от нее в глубине
веранды, выражая этим некоторое отчуждение, горестно скрестив на груди руки,
стояла большеглазая  Лилиша,  сестра  Чунки.  Быстрые,  праздничные движения
брата  возбуждали в ней  неприятные,  смутные  подозрения: он опять зайдет к
этой ужасной женщине!
     -- Скорее всего, завтра, -- отвечал Чунка, прикрепляя конец  веревки  к
седельцу.
     -- Почему завтра, а не сегодня? -- удивилась Нуца и, нагнувшись, убрала
тазик из-под  морды ослика. В тазике еще оставалась горсть кукурузных зерен,
и морда ослика потянулась за ними. Нуца  плеснула в сторону зерна из тазика,
и сразу же туда, где они посыпались, метнулись куры.
     -- Я на обратном пути заночую у товарища в Анастасовке, -- сказал Чунка
и, шлепнув ослика ладонью по шее, повернул его в сторону ворот.
     -- Знаю, у  какого товарища, -- бормотнула ему  вслед  сестра и  тяжело
вздохнула.
     --  Знаешь,  так  молчи,  --  не оборачиваясь бросил  Чунка, следуя  за
осликом.
     Бодро перебирая ногами, ослик пересекал озаренный осенним солнцем двор.
Было  тепло.  В  воздухе  пахло  перезревшим  виноградом  и  прелью высохших
кукурузных стеблей еще не убранного приусадебного поля.
     Рядом  с  Чункой шагал Кунта. Чунка  ехал в  Мухус  продавать  орехи  и
прихватил  с собой Кунту, чтобы тот  сопровождал его до Анастасовки,  где он
сядет на попутку, а Кунта пригонит назад ослика.
     Нуца с минуту, пока  они переходили двор,  смотрела им  вслед. Высокий,
стройный как выстрел Чунка в коричневой фланелевой рубахе и черных шерстяных
брюках, идущий покачивающейся походкой, словно уверенный, как он ни ступи на
землю,  она его все равно будет любить, и Кунта, вдумчиво вышагивающий рядом
с ним, маленький, как подросток, с аккуратно выпирающим горбиком под линялой
сатиновой рубашкой.
     Нуца  невольно залюбовалась  высокой,  гибкой фигурой  Чунки и,  словно
вспомнив о вспышливой силе, заключенной в ней, бросила ему вслед:
     -- Не задирайся с городскими хулиганами! Подальше от них!
     --  Авось не  задерусь, -- ответил он не оборачиваясь, и  в голосе  его
Нуца почувствовала горделивую улыбку.
     В  самом  деле на губах  Чунки сейчас блуждала задумчивая улыбка. Чунка
был слегка горбонос.  Горбоносость  была следствием  того, что  нос  его был
перебит в одной  из драк,  и, может быть, в  этом  роковом ударе  проявилась
несколько запоздалая,  но эстетически смелая  воля  творца,  потому что  эта
удачно дозированная перебитость носа придавала славному лицу Чунки особенную
воинственную привлекательность.
     Его лицо, обычно выражавшее  одновременную  готовность к беспредельному
добродушию  и  такой  же отваге, сейчас,  мимолетно улыбнувшись  собственной
отваге, задумчиво просветлело.
     Да, сестра была права. Чунка и  в  самом деле  думал о  соблазнительной
Анастасии  из  Анастасовки.  Такое уж было совпадение названия села и  имени
этой  греческой  девушки.  Чунка, как и его  кумир Пушкин, придавал  большое
значение всем этим знакам и совпадениям.
     Анастасия была юной  подпольной  куртизанкой. Ее  красотой  исподтишка,
хотя об этом все  знали, подторговывала ее старая, безобразная мать. Так она
помогала двум своим  старшим дочкам, вышедшим замуж за неудачливых городских
греков и нарожавших кучу прожорливых детей.
     Уважение к целомудрию  края  выражалось в  том,  что мать  не разрешала
принимать у себя в доме людей из самой Анастасовки, но еще ярче выражалось в
том,  что плата за ласки Анастасии была  нешуточная. Так, по расчетам Чунки,
продажа пяти пудов орехов должна была уйти на  блаженство,  последний шестой
пуд -- на скромные подарки домашним женщинам.
     Анастасия Чунке очень нравилась,  но он  никогда не  собирался  на  ней
жениться, чего  так боялась его наивная  сестра. Он с ней впервые встретился
два  года  назад и с тех  пор был  у нее около двадцати  раз. Порой, не имея
денег,  он  просто заходил поглазеть на нее, что всегда вызывало откровенное
негодование ее матери:  нет денег,  не  болтайся,  не позорь девушку  своими
пустыми приходами!
     Два великих духовных  потрясения испытал Чунка  в своей  жизни  --  это
Пушкин и тигр.
     Пушкин потряс Чунку  еще в последнем, седьмом  классе чегемской школы и
продолжал потрясать до сих пор, а тигр потряс его два года назад в зверинце,
приехавшем на сезон в Мухус.
     На  посиделках   с  районной  золотой   молодежью   Чунка  не   уставал
рассказывать  про тигра и  про Пушкина.  Так  как  районная золотая молодежь
состояла из  представителей  разных наций, говорили  обычно по-русски. Чунка
довольно хорошо  знал  русский  язык.  Тому  причиной -- Пушкин, армия  да и
природная переимчивость.
     -- И вот мы  стоим перед  клеткой, -- обычно  начинал Чунка, постепенно
воодушевляясь, -- а он ходит, ходит, ходит, а на нас -- положил  с прибором.
Кое-кто кричит, кое-кто бублики бросает в клетку, как будто тигр, как нищий,
кинется за этим бубликом. Но он в гробу видел эти бублики.  А  людям обидно.
Хоть бы один раз на  них посмотрел. Нет!  Не смотрит! Ходит, ходит, ходит. А
людям  обидно: один  раз посмотри, да? Нет, не  смотрит. И,  наконец, что он
делает,  ребята?  Клянусь  покойной  мамой, если  выдумываю  что-нибудь!  Он
останавливается, поворачивается к  нам  спиной  и,  как  за  столом  говорят
культурные люди, мочится  прямо  в нашу  сторону.  И  хотя  струя до  нас не
доходит  и