ам
спины своими стрелами.
     Братья дружно расхохотались, а друзья Джамхуха заметно приуныли.
     --  Друзья мои,  -- крикнул  Джамхух,  --  выше  головы! Неужели вы  не
понимаете, что он нарочно так говорит, чтобы ослабить наш дух!
     -- Нарочно-то оно нарочно, -- сказал Объедало, кивая на частокол, -- но
слова его кое-чем подтверждаются, Джамхух!
     -- Начинаются  испытания на  умственную  сноровку! --  крикнул  старший
великан. -- Какой порок души самый подлый?
     Все притихли, и даже золотоголовая Гунда перестала есть помидоры.
     --  Самый подлый порок души, -- сказал Джамхух, -- это нечистоплотность
души, потому что в условиях этого порока возможны все остальные пороки.
     --  Правильно, правильно! -- Гунда захлопала  в  ладоши.  -- Хотя я  не
понимаю, почему это так, но я все ответы знаю заранее!
     --  Ты  не  вмешивайся,  --  заметил  старший  великан.  --  Да,  ответ
правильный.  У нас все честно. Второй вопрос, --  сказал старший великан. --
Какое животное самое стыдливое в мире?
     Воцарилось напряженное молчание. Друзья Джамхуха страшно волновались за
него.
     --  Из  тех животных,  что водятся  в  наших краях, или вообще?  --  не
выдержал Объедало.
     --  Какое  животное  самое стыдливое  в мире?  -- повторил великан,  не
удостаивая вниманием  Объедалу и  в  то  же время  показывая, что он  задает
глупые вопросы.
     -- Овца,  --  наконец  сказал Джамхух, -- самое стыдливое животное. Она
прикрывает свой зад чадрой собственного курдюка.
     -- Правильно, Джамхух! -- воскликнула Гунда и снова захлопала в ладоши.
-- До чего же ты умный! Так бы я тебя и расцеловала!
     -- Гунда,  веди  себя  прилично,  --  сказал  старший  великан  и  стал
шептаться с братьями.
     Спутники Джамхуха явно  повеселели, а Силач, потирая руки и воинственно
поглядывая на братьев-великанов, подмигнул друзьям:
     -- Четверых беру на себя.
     -- Какого человека в  мире следует считать самым  храбрым? -- прозвучал
наконец третий вопрос. Братья-великаны на  трудность этого вопроса возлагали
самые большие надежды.
     Но как раз этот вопрос для Сына Оленя оказался очень легким.
     -- Самый храбрый в мире  человек,  -- сразу  же ответил Джамхух, -- это
такой человек, кто выбросил из своей жизни всякую хитрость.
     --  Правильно, --  мрачно  согласился старший из великанов,  и  по  его
глазам было видно, что сам  он из тех,  которые  если  что  и выбрасывают из
своей  жизни, то  уж  никак  не хитрость.  Старший  великан,  пошептавшись с
братьями, сказал: --  Мы и так знали о  мудрости  Сына Оленя... Переходим  к
телесной сноровке. Вот перед вами гранитная  глыба. Или Джамхух одним ударом
кинжала перерубит ее, или наши кинжалы перережут ваши глотки.
     Прекрасная  Гунда от  волнения перестала есть  помидор. Она  прошептала
одними губами:
     -- Бедный Джамхух, если б ты знал, что  достаточно волоском из моих кос
провести по лезвию кинжала, как камень расколется от его прикосновения.
     Слухач уловил ее шепоток и мгновенно передал его Ловкачу. Ловкач прошел
мимо Гунды  и, словно отмахиваясь от комаров, незаметно вырвал волосок из ее
косы и, подойдя  к Джамхуху, незаметно  провел волоском  по  лезвию кинжала.
Джамхух подошел к гранитной глыбе и с такой вдохновенной силой ударил по ней
кинжалом, что искры посыпались из гранита, и глыба раскололась на две части,
сверкая на разломе вкраплинами кварца.  Джамхух, сам пораженный силой своего
удара,  замер над  распавшейся глыбой,  а  потом, всовывая  кинжал  в ножны,
сказал:
     --  Видно,  в человеке  заложены  неимоверные  силы,  о  которых он  не
подозревает. Надо обдумать это.
     -- Ну  что  ж,  -- помрачнел старший  великан, --  видно, дело  идет  к
свадьбе. Попробуем вас на обжираловке и на опиваловке.
     -- Это мы можем, -- сказал Объедало, облизываясь.
     -- Горло пересохло, пить хочется, -- добавил Опивало.
     И тут братья-великаны зарезали двух быков, развели огонь посреди двора,
целиком зажарили быков на огромных  вертелах, вынесли столы  и поставили  на
них  зажаренных  быков. По  одну сторону сели хозяева, по  другую  -- гости.
Одного быка разделали  и  разделили всем  поровну, а  другого  оставили  про
запас. Только все приступили  к еде, как  Объедало, дожевывая  свою  порцию,
подсел ко второму  быку. Отрезая ножом огромные ломти  мяса от туши быка, он
за час целиком его съел, и лишь начисто обглоданный  скелет быка  остался на
столе.  Взглянув на  великанов  сквозь  ребра  обглоданного  быка,  Объедало
сказал:
     -- Ку-ку! Не будет ли добавки?
     -- Добавки?! -- удивились великаны и стали переглядываться.
     -- С обжираловкой у вас все в порядке, --  объявил старший  великан, --
посмотрим, как у вас с опиваловкой.
     Два брата великана вынесли из винного подвала тридцативедерную амфору с
вином, прислонили ее к столу и сказали:
     --  Пробуйте,  вино будем  пить  по  вашему  выбору.  Это  красное.  Не
понравится -- вынесем амфору с белым вином.
     Опивало подошел к амфоре и подмигнул Силачу:
     -- Подсоби-ка, браток!
     Силач приподнял  амфору, осторожно наклонил ее  и начал вливать вино  в
разинутый  рот  Опивалы.  Минут  через   пятнадцать,  к  великому  изумлению
великанов, Силач  запрокинул  амфору,  и  последняя  струйка вылилась в  рот
Опивалы. Силач  откатил опустевшую амфору, а Опивало, утираясь, посмотрел на
великанов и сказал:
     -- Ну что? Красное вино неплохое. Попробуем теперь белое.
     -- Тридцативедерную амфору на пробу?! -- воскликнул старший великан. --
Нет, у них с опиваловкой обстоит еще лучше, чем с обжираловкой.
     -- Протестую,  --  вскинулся  Объедало,  --  обжираловка  ни  в чем  не
уступает опиваловке.
     Братья-великаны заметно  погрустнели  и стали о чем-то перешептываться.
Друзья Джамхуха окончательно взбодрились.
     -- Если  что не так, -- громко сказал Силач, -- считайте,  друзья,  что
пятерых  великанов я  рядком уложил посреди двора.  Ты,  кажется, спешил, --
напомнил он старшему брату великанов, -- не пора ли тебе уходить?
     -- Я  откладываю свои дела,  -- мрачно ответил  тот.  Он услал  куда-то
одного из своих  братьев, и тот через некоторое время  возвратился с древней
старухой.
     Старший великан представил ее друзьям.
     -- Это старуха по прозвищу Страусиная Нога, --  сказал он. -- Сейчас мы
проверим вас на проворство.  Пусть ваш Скороход  побежит наперегонки с нашей
старухой.
     -- Но где  же мы будем бежать? -- засмеялся Скороход,  добродушно глядя
на старуху.
     -- Вот южные ворота, -- сказал старший великан, -- до самого моря здесь
открытое место. Двадцать тысяч шагов туда и столько же обратно.
     -- Нехорошо, -- возразил Джамхух, --  старую женщину заставлять бегать,
как девчонку.
     -- Это не ваша забота, -- ответил старший великан, и все  пошли к южным
воротам.
     --  Прямо-таки мне  жалко  эту  старушенцию, --  сказал  чувствительный
Скороход,  когда они вышли  за  ворота. -- Она похожа  на  мою бабушку,  а я
должен с ней бежать наперегонки.
     По знаку старшего великана старуха Страусиная Нога и Скороход побежали.
Безобразно  вскидывая мускулистые ноги, старуха  мчалась за  Скороходом, при
этом, к  удивлению  друзей  Джамхуха, не очень  от  него отставала.  Правда,
Скороход то  и дело оборачивался, не в силах  скрыть  улыбки при виде  столь
престарелой,  но все еще очень бодрой соперницы.  Вскоре бегуны скрылись  из
глаз, и оставшиеся, поглядывая на солнце, стали их дожидаться. Но они что-то
слишком долго не возвращались.
     А между тем вот  что случилось с бегунами.  Скороход,  добежав до моря,
сел  на песок  в ожидании  старухи.  Наконец  она  прискакала, уселась возле
Скорохода и, тяжело дыша, проговорила:
     --  Уморилась я, сынок, пожалей меня.  Все  равно  ты  проворней. Давай
лучше посидим на теплом песочке, и я поищу у тебя в волосах. А потом побежим
назад.
     --  Хорошо,  Страусиная Нога, -- сказал Скороход, -- недаром я заметил,
что ты похожа на мою бабушку.  В детстве  я так любил полежать на коленях  у
бабушки, а она в это время  искала  у меня в волосах. Но бедная  моя бабушка
умерла...
     -- Вот и полежи, -- ласково промурлыкала Страусиная Нога, придвигаясь к
нему поближе, -- а я поищу у тебя в волосах.
     Скороход разлегся на  песочке, положив голову на колени  старухе, и она
стала  искать  у  него в  волосах. Пригретый  солнцем,  под  мерный шум волн
Скороход  уснул.  Этого-то  Страусиной  Ноге и  надо было. Оказывается,  под
фартуком  у  нее были  припрятаны курица  и зерна  проса.  Она  достала пару
пригоршней и густо посыпала ими голову Скорохода. А потом вытащила курицу, и
та стала склевывать зерна с его головы. Старуха осторожно переложила  голову
Скорохода на песок. Он  себе спит,  а  курица  поклевывает  зерна  у него  в
голове, и ему во сне кажется, что это Страусиная Нога ищет у него в волосах.
     И  вот  Страусиная  Нога  припустила назад,  вскидывая свои безобразные
мускулистые ноги, а Скороход все  спит, а старуха уже настолько приблизилась
к дому великанов, что ее стало хорошо видно, а Скороход все спит.
     Великаны   громкими,   радостными   криками   начали  приветствовать  и
взбадривать ее.
     -- Ну еще немного поднажми! -- орали они и свистели.
     -- Слухач! -- воскликнул Джамхух. -- Послушай, что там случилось?
     Слухач приник головой к земле.
     --  Я  слышу  храп,  который  доносится  с  моря.  Остроглаз,  поставив
козырьком ладонь над глазами, сказал:
     -- Да, он лежит на берегу, а курица что-то склевывает  у него с головы.
А что -- не могу разобрать.
     --  Дело за  тобой! --  крикнул Джамхух, видя,  что старуха уже  совсем
приблизилась.
     Остроглаз быстро вынул из колчана стрелу, приладил ее к тетиве, натянул
тетиву,  тщательно  прицелился  и  спустил  стрелу.  Стрела,  просверкнув  в
воздухе, долетела до моря и  вонзилась  в  курицу. Курица забилась и ударами
крыльев по голове  Скорохода  разбудила его. Скороход  вскочил, не  понимая,
куда делась старуха, откуда взялась пронзенная  стрелой  курица и почему его
голова посыпана зернами проса. Он замотал головой, стряхивая зерна и остатки
сна. Тут он понял, что Страусиная Нога его обманула.
     -- Хайт!!!  --  вырвалось  у  него  гневное  абхазское  восклицание. Он
сдернул с ног жернова, вскочил и с быстротой ветра помчался назад.
     Через несколько мгновений он обогнал старуху и так разогнался, что чуть
не  перелетел  через  ворота, но  тут Силач схватил его  на лету и, ставя на
землю, сказал:
     --  Друзья, считайте,  что  пятеро  уже рядком лежат  посреди  двора, а
остальные сбежали.
     Вскоре, тяжело дыша, прибежала и старуха.
     --  Молодец,  Страусиная Нога, -- зло прошипел старший великан,  --  на
таких состязаниях и второе место почетно.
     --  Я  сделала все, что могла,  -- сказала  старуха, с  трудом переводя
дыхание.
     -- Ах ты,  старая  обманщица! -- крикнул Скороход. -- Сейчас же пойди и
принеси мои жернова, раз мне из-за тебя пришлось их бросить.
     Тут старуха стала ругаться, что Скороход не чтит  абхазские обычаи,  по
которым старого человека  надо уважать,  а не  держать его на побегушках. Но
Сын Оленя вступился за Скорохода.
     -- Абхазцы потому и чтут старость,  -- сказал он, -- что  старость,  по
нашим понятиям,  возраст мудрости, справедливости, несуетности. А  старость,
сама  не  уважающая себя,  не  достойна  уважения других. Раз ты суетилась и
обманывала нашего Скорохода,  пользуясь  его  доверчивой  чувствительностью,
посуетись еще немного и принеси его жернова.
     Старуха посмотрела на братьев-великанов.
     --  Ступай, ступай, -- сказал старший, -- раз ты ни на  что  другое  не
пригодна.
     И старуха Страусиная Нога, ворча, поплелась в сторону моря.
     -- Где только вы ее выкопали? -- спросил Объедало.
     -- Да здесь в  лесу  живет, --  морщась, сказал  один  из  братьев,  --
местная  ведьма.  Иногда помогает  нам  по хозяйству,  иногда по ведьминским
делам. Но толку от нее мало, совсем из ума выжила.
     Братья-великаны вместе с Джамхухом и его друзьями вошли во двор.
     -- Ладно, --  сказал старший великан,  кивая на длинный шест,  стоявший
посреди двора,  -- пусть  теперь  Джамхух напоследок  покажет  свою телесную
сноровку.  Этот шест  длиной  в сто локтей.  Если Джамхух влезет  на вершину
шеста, держа на голове горшок, наполненный кипятком, а потом слезет с шеста,
не пролив ни капли, -- отдаем сестру.
     Вскипятили  воду, перелили ее  в  глиняный горшок и поднесли  Джамхуху,
который, разувшись,  стоял у шеста. Джамхух  поплевал  на руки,  поставил на
голову поверх войлочной  шапки горшок и осторожно стал карабкаться к вершине
шеста.  А великаны  сгрудились  под  шестом и, выставив ладони,  ожидали, не
капнет ли сверху.
     -- Сын  Оленя, не  облейся  кипятком! -- крикнула  снизу  золотоголовая
Гунда. -- А то у моего мужа будет некрасивое лицо! Но с другой стороны, если
ты прольешь кипяток, то ведь не сможешь быть моим мужем? Ой, Джамхух, что-то
я запуталась. Объясни мне, в чем моя ошибка!
     --  Милая Гунда, --  сказал  Джамхух,  продолжая осторожно  карабкаться
наверх, -- ты, сама того не желая, отвлекаешь меня.
     --  Ну, тогда  я  съем  еще один  помидор  и  пожелаю  тебе  удачи!  --
воскликнула очаровательная Гунда и  вонзила  свои жемчужные зубы  в  красную
мякоть помидора.
     -- Клянусь той, -- шепнул друзьям Объедало, -- на шее  которой я  хотел
бы быть повешенным, эта Гунда не отличается большим умом.
     -- Большим умом!  -- язвительно  подхватил Опивало.  -- Да скорее дятел
достучится до сотрясения мозга, чем наш Джамхух достучится до ее ума!
     --  Все-таки  она  не крикунья,  как  моя жена, -- примирительно сказал
Силач, -- а лицом куда красивей!
     -- При этом  учтите, -- добавил  Остроглаз,  --  она ничего  хорошего в
своей жизни не видела, кроме оскаленных черепов этих горемык.
     -- Оказывается,  даже великий мудрец,  -- с горечью вздохнул Слухач, --
глохнет от любви. Все, что ни брякнет Гунда, нашему Джамхуху кажется милым.
     -- Ничего,  -- сказал  Ловкач, -- если она окажется  плохой, я  ему так
подменю жену, что он даже не заметит.
     -- Друзья мои,  вы  совсем  не  правы!  --  заволновался  Скороход.  --
Гундочка  такая  хорошенькая,  такая миленькая,  такая очаровушечка,  что  я
счастлив за нашего Джамхуха!  А  ум  женщине только во вред!  У Джамхуха ума
хватит не только на Гундочку, но и на всю нашу Абхазию.
     Когда  Джамхух добрался до вершины  шеста, вдруг раздался его тоскливый
крик, а через  несколько  мгновений великаны, с вытянутыми ладонями стоявшие
под шестом, стали приплясывать от радости.
     -- Закапало!  Закапало! --  кричали они. --  А  небо синее, так  что на
дождик не свалишь!
     Друзья Джамхуха помрачнели.
     Сын Оленя слез с шеста, отдал  горшок великанам и молча, ни  на кого не
глядя, стал обуваться.
     --  Ты пролил воду,  --  сказали  братья-великаны,  протягивая ему свои
ладони.
     --  Нет, -- ответил  Джамхух  с  неимоверной  печалью, -- я  ничего  не
пролил.  Я  только  увидел  с  вершины   шеста,  как  волки  растерзали  мою
мать-олениху. И я закричал и заплакал от боли.
     Великаны лизнули ладони и убедились, что влага на них соленая.
     --  Да,  --  сказал Джамхух, --  слезы -- это кровь души, и  потому они
соленые, как кровь.
     --  Что  же  делать,  милый  Джамхух,  -- проговорила прекрасная Гунда,
надкусывая помидор,  --  у  оленей такая судьба. Или их волки задирают,  или
убивает охотник.
     --  Да, но  эта  олениха  была  моя  мама,  --  сказал Джамхух,  -- она
выкормила  меня в лесу. Она становилась на колени, когда я был так мал,  что
не  мог  достать до  ее  вымени...  А ты, любимая Гунда, могла  бы  отложить
помидор по случаю такого несчастья...
     -- Но,  милый мой Джамхух, -- воскликнула золотоголовая Гунда, -- какое
имеет отношение одно к другому?  Я жалею твою маму-олениху, но ведь, если  я
перестану есть помидоры, она не оживет?
     -- Любимая Гунда,  ты  еще так  неразвита душой...  Но  ничего, я  тебе
помогу,  --  промолвил  Джамхух  и  посмотрел  на  Гунду  долгим,  печальным
взглядом.
     Гунда тоже посмотрела на него недоумевающим взглядом, как бы спрашивая,
может ли она теперь есть помидоры и если не может, то до каких именно пор.
     -- Да, не оживет моя мать-олениха, -- грустно сказал Джамхух, -- можешь
есть свои помидоры, милая Гунда.
     --  Ну  что  ж, --  объявил  старший великан, -- ты все  выполнил. Наша
сестра -- твоя. Теперь мы должны устроить пиршество по  случаю расставания с
нашей единственной радостью, нашей любимой сестрой.
     Но  старший  великан,  впрочем,  как и  все  остальные,  был коварен  и
вероломен. Он  шепнул  братьям,  чтобы  они  во  время  пиршества  поставили
Джамхуху и его  друзьям отравленные  блюда.  Нет, не хотели  братья-великаны
расставаться с любимой сестрой!
     Слухач,  который ни на минуту  не  затыкал  своих ушей  глушилками, все
услышал и передал  Ловкачу. Ловкач перед началом  пиршества  все отравленные
блюда переставил великанам, а великаньи переставил друзьям.
     Старуха  Страусиная Нога, принеся жернова  Скорохода, пыталась помогать
накрыть  столы, но  братья-великаны, рассерженные  за  ее  неудачный  забег,
прогнали ее.
     Печально  сидел  Джамхух  рядом  со своей  очаровательной  невестой.  В
глубоком раздумье он не замечал ничего, что делается вокруг.
     -- Одного  я никак не пойму,  --  сказал он, думая о  своем, -- как моя
мать-олениха  могла  оказаться  здесь?  Ведь  она  всегда паслась  только  в
окрестностях Чегема.
     К  середине   пиршественного   обеда  братья-великаны  стали   замертво
валиться. Одни навзничь, другие головой на стол.
     Джамхух  оглядел  их  грустным  взглядом, все  понял  и,  посмотрев  на
Ловкача, сказал:
     -- Грубовато!
     --  Уж  как  мог!  --  самолюбиво вспылил Ловкач, решив, что, по мнению
Джамхуха, он недостаточно ловко переставлял блюда.
     На самом деле Джамхух имел в виду самую расправу с братьями-великанами.
     --  Наверное, моих братьев бог  наказал, -- пожаловалась  золотоголовая
Гунда, вовсе ничего не понявшая, -- за  то, что  они так долго  не  выдавали
меня замуж.
     -- Не надо так говорить о своих братьях, -- сказал Джамхух, -- хотя они
и были  настоящими злодеями.  Люди их сами осудят.  Не дело  сестры осуждать
братьев,  тем более когда они мертвы. А нам, друзья, не годится есть за этим
столом!  Пусть  мертвых  похоронят живые,  которых  мертвые  хотели  сделать
мертвыми, когда сами были живыми!
     Друзья  Джамхуха похоронили  братьев-великанов там,  где посреди  двора
лежала надвое расколотая гранитная глыба.
     Дом  великанов  Джамхух велел разрушить. Силач ударом ноги вышиб из-под
дома две каштановые сваи, и дом рухнул, подняв над собою тучу пыли.
     Частокол с черепами женихов Джамхух велел оставить  как вечный памятник
человеческой жестокости. По прошествии нескольких веков часть его обрушилась
и  сгнила,  но  часть  осталась,  и  византийские  ученые   спорили,  какому
исчезнувшему племени принадлежит этот необычный способ захоронения.
     Но вернемся к Джамхуху. Друзья раздобыли лошадь  в  ближайшей  деревне,
посадили на нее золотоголовую Гунду и пустились в обратный путь.
     Скороход,  конечно, немножко влюбился в Гунду. Он  выпросил у  Джамхуха
право нести корзину с помидорами рядом с лошадью. И каждый раз по ее просьбе
он подавал ей помидор, предварительно вытерев его о гриву лошади.
     Когда  они проезжали  мимо  села, где  жил  молодой  князь и знаменитый
виноторговец, Гунда, зардевшись, вдруг сказала Джамхуху:
     -- А ты знаешь, милый Джамхух, меня почти что сватал князь.
     -- Почему почти? -- спросил Джамхух, чувствуя укол ревности и удивляясь
ему.
     -- Потому  что  он  со свитой  подъехал  к нашему  дому на верблюде, --
отвечала Гунда, -- на  верблюде он  подъехал, чтобы из-за высокого часток