з Сонливый Крепыш опозорился. Первый  раз он это
увидел, когда Широколобого вместе с  другим буйволом пригнали на  склон, где
Сонливый Крепыш во  всю глотку  стонал  и кряхтел, но  никак не мог сдвинуть
огромное  бревно,  застрявшее  на  крутом подъеме. Сонливый  Крепыш до  того
старался, что у него из задницы дым пошел, а все же сдвинуть бревно не смог.
     Бригадир  махнул  рукой тому, что сидел верхом на Тупом Крепыше, и  тот
спрыгнул на землю,  а Крепыш  замолк, обессиленный. Его отпрягли от бревна и
припрягли к бревну буйволов.
     И  они постарались, ох, как постарались! Бревно было очень  тяжелым, и,
как всегда на крутых подъемах,  напрягая могучие мышцы, Широколобый вместе с
другим буйволом, становясь передними ногами на колени (укорачивание рычага),
сдвинули его и  на коленях,  на коленях  выволокли бревно  на гребень холма.
Потом туда приковылял Сонливый Крепыш и его снова  впрягли. Тогда-то чегемцы
и уразумели, что буйвол -- это все-таки буйвол и без него не проживешь.
     Потом был  еще один совсем смешной  случай. На этот раз Сонливый Крепыш
уже  без  всякого  бревна  сам  застрял  в  ручье,  и  его  самого  пришлось
выволакивать оттуда. И смех и грех с этим Тупым Крепышом.
     Несколько ворон, сидевших на  головах буйволов,  неохотно поднялись  и,
дряхло   взмахивая  крыльями,  отлетели  и   уселись   на  полуголой  ольхе,
умудрившейся усохнуть над самым ручьем.
     К запруде подошел пастух Бардуша и стал гнать буйволов из воды. Буйволы
медленно подымались с насиженных мест, и черепахи соскальзывали с их спин  и
плюхались в воду. Буйволы вышли на берег, пошлепывая себя хвостами и лоснясь
мокрыми темными шкурами.
     Пастух  почему-то отделил от  остальных Широколобого  и  погнал  его  в
сторону правления колхоза. Там уже стоял грузовик, а рядом с ним, покуривая,
переминались   чегемцы.  Их  было  человек   шесть,   и  Широколобый  смутно
припоминал, что они местные.
     Только одного из них  он  знал хорошо. Это  был заведующий скотофермой.
Когда-то давно-давно  Широколобый  любил его буйволицу, и хозяин ее  страшно
его  унизил, и Широколобый  четыре  года помнил  об этом  унижении, дождался
своего  часа, отомстил и, местью  утолив душу, простил его подлость. Но  все
это  было так  давно,  а  хозяин его  бывшей  возлюбленной буйволицы  только
недавно стал хозяином колхозных животных.
     К открытому заднему борту грузовика приладили мостки, и пастух Бардуша,
подогнав  Широколобого  к  ним,  стал  его  понукать,  чтобы  он  лез вверх.
Широколобому это было неприятно, но он привык подчиняться людям как разумной
силе, так был устроен мир, и он подчинился. Тем более этого пастуха он давно
знал и любил.
     И он осторожно,  боясь, как  бы доски под  ним не  проломились,  прошел
мостки  и взгромоздился  на  кузов. Он  знал,  что  грузовик  скоро  куда-то
побежит, и понял, что его  собираются на  нем  увозить. Он  подумал, что его
увозят в такую деревню,  где еще нет Сонливых Крепышей, и покорился  судьбе.
Почему его одного? Вероятно, потому, что он самый сильный.
     Пастух, перебирая в руках  веревки, взошел вслед  за ним  по  мосткам и
стал спутывать ему ноги. Сперва передние, потом задние.
     -- А чего Широколобого решили сдать? -- спросил один из чегемцев.
     --   Одним  буйволом  отделаемся,  --  как-то  слишком  охотно  пояснил
завфермой, -- тонну потянет... На этом мы закроем план  мясопоставки на этот
год...
     -- Вообще буйволиное время  ушло, -- заметил другой чегемец, -- слишком
много кушает и характер тоже имеет упрямый...
     -- С твоего стола, что ли, кушает, -- ввязался в разговор еще один,  --
кушает -- за то и сила такая. Буйволиное мацони ножом можно резать.
     Постепенно  развязывались  языки, и  посыпались  разные  соображения  о
буйволах.
     -- Что интересно -- у буйвола самая толстая шкура,  и он в  то же время
хуже всех переносит жару и холод.
     -- Зато в море плавает, как пароход. От Кенгурска до Батума пройдет. Он
в воде раздувается и от этого никогда не тонет.
     -- Все же слишком много кушает... Так тоже нельзя.
     -- Что ты заладил -- кушает. Ты гостям тоже в рот смотришь, когда они у
тебя кушают?
     -- При чем гость!
     --  Такого боевого  буйвола, как  Широколобый, больше нет. Вот  Бардуша
здесь не даст соврать. Лет пять тому  назад весной,  еще снег лежал, буйволы
ночью паслись на Верхней Поляне. Стая  голодных  волков  на  них напала. Они
загнали  в середину буйволят и круговую  оборону держали.  Слышим, буйволицы
кричат,  и мы с  Бардушой схватили ружья и фонари и  туда.  Не меньше десяти
волков было. Увидели нас и убежали. Широколобый сам троих убил...
     -- Откуда ты узнал, что он убил?
     -- Вот здесь Бардуша  не  даст соврать,  кровь только  у него  на рогах
была. Клянусь своими детьми, одного  волка он  на двадцать шагов отбросил. Я
сам своими шагами измерил.
     --  Такую гордую животную  в  мире  не  найдешь! У  меня  была  хорошая
буйволица. Однажды  я ее избил! Крепко избил!  За дело  избил! И она  мне до
конца своих  дней  этого не простила.  Хозяйка  моя доит  -- все спокойно. Я
подсяду -- прячет молоко. Мать моя доит --  все хорошо. Я подсяду  -- прячет
молоко. И так восемь лет, пока я ее не зарезал.
     -- Буйвол, как мулла, справедливость любит!
     -- Много ты справедливости видел от муллы?
     -- Я при чем! Народ так говорит...
     Бардуша слез  с  грузовика и убрал  мостки. Шофер приподнял  и закрепил
задний  борт. Потом они оба  влезли  в  кабину, и шофер  включил  зажигание.
Грузовик сдвинулся с места.
     Впервые  в  жизни не Широколобый  тащил груз, а  его, как  груз, тащила
чуждая сила. Ему вдруг стало ужасно неприятно. Он даже испугался. По  закону
жизни,  который он  усвоил  с  детства, то, на  чем стоят  ноги, должно быть
неподвижным. И вдруг не ноги передвигаются, а передвигается то, на чем стоят
ноги.
     Грузовик  еще не успел  выехать со  двора сельсовета,  как  Широколобый
напряг мышцы,  веревки полопались сперва  на передних,  через миг на  задних
ногах, и Широколобый перемахнул через борт кузова. Он шмякнулся о землю всей
своей огромной тушей, но боли не почувствовал и тут же вскочил.
     Те,  что стояли возле правления, закричали в один голос. Машина наконец
остановилась. Шофер и пастух  сами не  заметили, что  Широколобый  спрыгнул.
Бардуша вышел из машины и снова подогнал буйвола к правлению. Туда же задним
ходом подъехал шофер.
     --  Чувствует,  бедняга,  куда  едет,  --  сказал один из  чегемцев. Но
Широколобый  ничего не чувствовал,  он  просто  испугался от  неожиданности,
когда то, на чем он стоял, сдвинулось с места.
     Опять  открыли  задний борт, приладили  мостки,  и  пастух  снова  стал
загонять его в кузов. Широколобому  было неприятно входить на шаткие мостки,
но делать было нечего, он привык подчиняться людям как разумной силе и снова
взошел на грузовик.
     Теперь решили для полной безопасности положить его и связать  ему ноги,
чтобы  он не  мог  вскочить.  Чегемцы влезли в кузов  и,  шумно споря, стали
дергать его за  ноги,  и  он долго  не  понимал, чего от  него  хотят, потом
наконец понял и лег сам, а люди решили, что это они его опрокинули.
     Пастух снова ему спутал  ноги,  но он  уже  не собирался выпрыгивать из
машины. Он  понял, что от  него не отстанут,  пока его не  увезут туда, куда
хотят люди.  Он все еще был уверен, что  его везут в другую деревню, где нет
Сонливых Крепышей.
     На  этот  раз  шофер  сдвинулся осторожней, но  и Широколобый уже решил
терпеть  и покориться  судьбе. Пока машина ехала  по  проселочной дороге, он
старался привыкать к своему новому положению,  когда не он тащит груз, а его
тащат,  как груз.  Он  даже  попробовал  жевать  жвачку,  но  тряска портила
удовольствие. Приладить  движение  челюстей  к  неожиданностям  вихляющегося
кузова он не мог и, проглотив жвачку, погрузился в раздумья.
     Когда машина  выехала  на  шоссе,  ему  в  ноздри  ударил вонючий запах
асфальта, и вместе с этим вонючим запахом  к нему пришло нежное воспоминание
о детстве.
     Он  был еще буйволенком,  но уже  достаточно большим,  чтобы не  сосать
молоко,  и  его  отпускали вместе  с матерью и другими  буйволами  пастись в
стаде.  В  тот  удивительный  день  он  вместе  с  матерью, отцом  и другими
буйволами ел траву в котловине Сабида.
     И был  жаркий-прежаркий день.  И  отец что-то вспомнил и повел  куда-то
всех буйволов. И они долго шли, шли, шли. Все время вниз, вниз. А потом была
дорога вот с таким же  вонючим запахом, черная и мягкая, как свежий помет, и
они перешли ее и пошли дальше и вышли к огромной  воде. И  это было  море, и
море было свободой и счастьем свободы.
     И отец вошел в воду, и вслед за ним вошли все буйволы, и они поплыли. И
это  было  так  прекрасно, в  жаркий-прежаркий день  огромная  добрая  вода,
пахнущая  свободой,  и  мама рядом, и  отец  рядом,  и все остальные буйволы
рядом, и они плыли и  плыли, а потом остановились в  море  и блаженствовали,
раздуваясь и шумно вдыхая воздух.
     Поближе  к  вечеру  к  ним  приплыл  пастух  Бардуша  со  своим  сыном.
Широколобый  был  тогда еще такой глупышка! Он подумал,  что  пастух Бардуша
привел сюда своего сына, точно так же как  отец Широколобого стадо буйволов,
они здесь случайно встретились в воде.  Пастух взобрался на его  отца, а сын
его на Широколобого, и они, смеясь, погнали стадо к берегу. И Широколобый до
сих  пор помнит,  как приятно мальчик  сжимал  в  кулачонках его  уши, чтобы
держаться на его спине и показывать, куда плыть.
     На берегу они сошли  на  землю и пошли в сторону Чегема. И долго шли, и
мальчик время от времени садился на спину отца  Широколобого,  потом,  устав
сидеть на спине отца Широколобого, пересел  на плечи собственного отца и там
заснул. Поздно ночью они вошли в Чегем.
     С тех пор прошло столько лет, но он всегда с наслаждением вспоминал тот
день, ту огромную добрую  воду, пахнущую  свободой, и мечтал снова  испытать
это  наслаждение.  Он  хотел  теперь  сам  повести  стадо  к  большой  воде,
насладиться  морем  самому  и  насладиться  наслаждением  буйволов,  еще  не
видавших моря.  Но  что-то  ему  мешало. Просто, наверное, больше  не бывало
такого жаркого летнего дня.
     Сколько времени с тех пор прошло? Он точно  не знал. Может, десять раз,
может, чаще  с тех  пор снег  падал  на  землю, и  может, десять раз, может,
больше он подымался на альпийские  луга, всегда свежие  и  вкусные. И мать с
отцом куда-то исчезли. Сначала отец. Потом мать.
     Широколобый всегда  считал жизнь прекрасной. Но в этой прекрасной жизни
было одно страшное и непонятное: все, все, кого  он  любил, рано  или поздно
куда-то исчезали. Куда? Он не знал. Сначала исчез отец. Потом через два года
мать. Потом была в его жизни  изумительная коричневая  буйволица, его первая
любовь. И  она  куда-то  исчезла. И  некоторые  буйволы, которых он знал  по
стаду, куда-то  исчезали.  Он догадывался,  что и  коровы, и  быки  время от
времени куда-то исчезают. Вероятно,  и козы и овцы тоже куда-то исчезали, но
они такие мелкие, что за ними не уследишь.
     Вместо исчезнувших подрастали новые буйволы, коровы  и быки, и все-таки
Широколобый за всю  свою жизнь  не  мог  не  заметить, что деревенское стадо
все-таки медленно,  но неуклонно уменьшалось. И это доставляло ему временами
смутную, нехорошую боль. Своим инстинктом он чувствовал, что тут  нарушается
закон самой жизни, по которому стадо должно  плодиться и множиться, но стадо
медленно  уменьшалось,  и,   пусть  где-то  впереди,  где-то   после   жизни
Широколобого, оно  должно было  кончиться, если так  пойдет  дальше, и  этот
далекий грядущий конец причинял ему близкую сегодняшнюю боль.
     По  преданию от  матери-буйволицы  он знал,  что на земле есть страшное
место, ад  --  там,  Где  Лошади Плачут.  От  матери он  знал, что животные,
попадая туда, погибают. Их убивают злые люди.
     И только один раз один  буйвол вернулся из этого  места.  Он жил раньше
матери,  и мать сама знала о нем  по преданию. Тот буйвол не покорился  злым
людям и убежал оттуда, Где Лошади Плачут, и через многие горы  и многие леса
вернулся в Чегем.
     И чегемцы  дивились  этому буйволу и  уважали  его за то, что он убежал
оттуда,  откуда  никто  не  возвращался.  Они  его  до  того  чтили,  что не
заставляли пахать, волочить бревна,  тащить арбу. И от того, что чегемцы так
любили этого  буйвола за  храбрость и непокорность, Широколобый твердо знал,
что  не они, а какие-то совсем другие люди вылавливают животных и отправляют
их туда, Где Лошади Плачут.
     Но если бы Широколобый был уверен, что все  животные, которые исчезают,
попадают  туда, Где  Лошади Плачут, было  бы невозможно  жить.  Нет, он  был
умным, наблюдательным  буйволом и много раз замечал,  что в  Чегеме время от
времени появляются  буйволы, коровы,  быки,  лошади,  которые  не выросли  в
Чегеме, а  выросли  где-то  в  другом  месте.  И он понял,  что  люди иногда
меняются  животными  или  просто дарят  их  друг  другу.  И  если  в  Чегеме
появляется  лошадь, которая  здесь никогда не была жеребенком, значит, точно
так же  и многие животные, исчезнувшие из Чегема, появились  в других селах.
Это было  великим утешением. Но ведь никогда точно не знаешь, куда попал тот
или иной буйвол, в другое село или туда, Где Лошади Плачут.
     Однажды,  когда чегемское стадо паслось  на альпийских лугах,  какой-то
человек подошел  к  стаду и отогнал  от  него  Широколобого, Широколобый  по
привычке покоряться разумной воле человека пошел в ту сторону, куда его гнал
этот человек. Он думал, что этот человек из смутно знакомых  чегемцев. Кроме
пастухов и тех людей, с которыми он общался  в работе, Широколобый  с трудом
узнавал очертанья чегемцев. В отличие от животных,  люди вообще очень похожи
друг на друга. Их необычная двуногость делает их почти неразличимыми.
     И вот Широколобый пошел туда,  куда гнал его этот человек.  И все-таки,
еще сам не зная почему,  он вдруг заподозрил в  этом человеке злодея из тех,
которые загоняют животных  туда, Где Лошади Плачут. Широколобый остановился,
оглянулся на него, вгляделся и, поняв,  что  он  нечегемец, задышал с  такой
яростью, что  человек,  вскрикнув: "Ты что?  Ты что!"  -- трусцой побежал от
него.  В тот раз Широколобый не погнался  за ним,  потому что у него не было
еще  решения убивать таких  людей.  Но потом, когда такое решение пришло, он
жалел, что не погнался за ним.
     На  самом  деле этот человек был скотокрадом. Широколобый многое знал о
людях, но он не знал о них самого простого, что люди -- племя вороватое. Сам
того не осознав, он заподозрил в  этом  человеке неладное  по  той суетливой
быстроте, с которой тот  гнал его от стада. По опыту жизни Широколобый знал,
что  люди  уводят  его  на  работу  более  размеренной,  солидной  походкой.
Правильно поняв, что его ведут не на работу,  он неправильно  понял, что его
ведут туда, Где Лошади Плачут.
     В другой  раз  Широколобый пасся в  котловине Сабида вместе  с  другими
буйволами.  И  тогда  какой-то  человек подошел к  стаду  и,  отогнав его от
остальных  буйволов,  повел  его  в глубь  леса.  Это  был  не случайный,  а
профессиональный скотокрад,  и  поэтому  он  уводил  Широколобого  спокойной
деловитой походкой, чем и запутал его на  некоторое время. Они уже шли около
двух  часов  и  прошли  все  места,  где  валили  лес,  и  кругом  все  было
ненезнакомо. И тут  Широколобый что-то заподозрил,  остановился, вгляделся в
очертания человека  и понял, что он нечегемец. Так вот  он, убийца,  ведущий
его туда,  Где Лошади Плачут! От нарастающей ярости  у Широколобого воздух с
шипеньем стал выходить из ноздрей.
     Человек испугался и побежал от него. От разогнавшегося буйвола и лошадь
не уйдет, и Широколобый, конечно, об  этом знал. Теперь он отомстит за всех!
Но тут случилось неожиданное. Человек на ходу подпрыгнул, ухватился за ветку
молоденького бука и вскарабкался на него.
     Широколобый в бешенстве стал бить рогами по дереву. Была осень, буковые
орешки поспели, и они, как дождь,  сыпались с веток. Но человек почему-то не
стряхивался.  Люди  -- цепкие  существа! Широколобый  пришел  в  неимоверную
свирепость  и  сотрясал дерево  ударами рогов. Орешки сыпались, а человек не
падал. А дерево, хоть и было молодое, но  все-таки достаточно крепкое, чтобы
устоять под его рогами.
     Широколобый злился и на самого себя.  Опять он этого человека принял за
чегемца! Но люди так похожи друг на друга! Не говоря о буйволах, двух коров,
даже если они одной масти, он всегда мог отличить. То же самое и лошади. Коз
и овец, конечно, можно спутать -- мелочь, мелочь!
     О свиньях и говорить нечего. Чегемцы были настолько мусульманами, чтобы
не есть свинину, но не настолько мусульманами, чтобы гнушаться разводить  их
на продажу.  И Широколобый давно  заметил,  что чегемцы, подзывая свиней или
загоняя  их в свинарник, не  могут  скрыть  в голосе  брезгливого презрения.
Разумеется, свинья лучшего обращения и не заслуживает.
     Омерзительная подлость свиней заключалась в том, что они в  летнюю жару
находили себе какую-нибудь лужу и, думая, что они от этого делаются похожими
на буйволов, лезли в нее.
     Одно дело -- могучий буйвол, пожевывая вкусную жвачку, спокойно лежит в
запруде с вороной на  голове и  черепахами на спине. И совсем другое дело --
хрюкающая свинья ерзает в грязной луже! Не для  того ли аллах создал свинью,
чтобы все  живое видело перед собой образ богомерзости?! Широколобый от всей
души   презирал  свиней   и  в  этом,   сам  того  не  зная,  был  настоящим
мусульманином.
     Устав бить  по  дереву, Широколобый  пошел на такую хитрость. Он сделал
вид, что вернулся к стаду, а сам спрятался  в кустах  и следил за человеком.
Широколобый  долго  ждал,  но  человек  не слез  с  дерева.  Широколобый  не
догадывался, что сверху с дерева хорошо видна его спина.
     Тогда Широколобый решил  зайти к  нему сзади  и неожиданно  ударить  по
дереву.  Может,   человек  от  неожиданности  рухнет.  Но  с  какой  стороны
Широколобый ни заходил, человек оказывался  лицом к  нему. И тогда он понял,
что человек все время следит за ним с дерева.
     Широколобый решил никуда  не уходить, пока человек не свалится. Человек
не птица,  он не  может  вечно жить  на дереве. Придя  к  такому решению, он
успокоился и подошел к буку. И тут только он увидел, что вокруг дерева лежит
множество буковых орешков.
     Широколобый любил  буковые орешки и  стал подбирать  губами те из  них,
которые  выпали из  колючей  кожуры.  Он  долго  ел вкусные  орешки,  слушая
проклятия,  доносившиеся с дерева. Широколобый  решил, что человек голоден и
завидует ему. Он  знал,  что все живое  должно  есть, и человек, ослабнув от
голода, в конце концов рухнет.
     И  тогда Широколобый  решил не оставлять  человеку  на  дереве  буковых
орешков,  чтобы ему нечем  было  подкрепиться. Он снова стал  бить по дереву
рогами, но долго бить не пришлось, потому что он и так стряхнул с него почти
все орешки.  Широколобый съел все, что натряс, и улегся под деревом. Решение
казнить убийцу было непреклонным. Сколько надо будет,  столько он и проведет
под деревом.
     Сквозь  чуткую  дрему, ночью лежа под  деревом, он снова  несколько раз
слышал проклятия  человека.  Широколобый спокойно дожидался своего часа.  За
ночь с  дерева дважды  что-то лилось, и Широколобый правильно догадался, что
человек мочится. Ничего,  думал  Широколобый, с дерева  мочиться  легко,  но
гораздо трудней раздобыть там себе еду.
     На  следующее утро пастух  Бардуша  вышел на след Широколобого и вскоре
появился под деревом, где тот лежал. За спиной у пастуха был легкий топорик.
     Увидев пастуха с  топориком,  Широколобый  обрадовался. Подобно  многим
современным людям, Широколобый преувеличивал возможности  передачи мысли  на
расстоянии.  Он решил, что  его страстное  желание доста