ешь, Колчерукий, -- сказал  младший,  --  может, он и в
самом деле сбежал.
     -- Тогда нам лошади никогда не увидеть, -- вздохнул  Колчерукий,  -- но
если его убил Сандро, лошадь где-то поблизости.
     -- Нет, -- снова заупрямился старший, -- и Сандро и кости отдавать  вам
будет многовато.
     -- Опять двадцать пять! -- хлопнул милиционер себя по колену. -- Мы  же
договорились?
     -- А вдруг он убил?
     -- Вот  там  и выяснят, -- сказал милиционер, -- в городе  сейчас такие
доктора есть --  посмотрят на любую  кость человека и сразу  говорят  имя  и
фамилию ее бывшего владельца.
     -- Знаю, слыхал, -- согласился старший, -- но боюсь, осквернят.
     --  Ничего  не  сделается  с  костями   твоего  бухгалтера,  --  сказал
милиционер.
     -- Значит, ты думаешь, все-таки это он? -- встрепенулся старший.
     -- О, аллах, -- вздохнул милиционер, -- я ничего не думаю.
     На  тропе появились люди. Впереди шел Кунта  с мотыгой на плече, за ним
шел дядя Сандро, похлестывая камчой, а за ним -- председатель сельсовета.
     -- Я их на  дороге застал, -- сказал он,  стараясь  угадать, как  будут
вести себя родственники бухгалтера.
     Увидев  Сандро,   они  оба   встали  в  позу,  выражающую  воинственную
непреклонность.
     --  А я решил,  -- сказал Кунта, добродушно улыбаясь,  -- все равно вам
Сандро понадобится, вот и зашел.
     --  Остановись, Сандро,  между  нами --  кровь!  --  сказал старший,  а
младший засунул руку в карман галифе.
     -- Клянусь хлебом-солью моего отца, -- торжественно сказал дядя Сандро,
-- а хлеб-соль моего отца, как вы знаете, чего-то стоит...
     -- Ему цены нет, -- подтвердил старший.
     -- ...Так вот, клянусь хлебом-солью, что между нами крови нет.
     Стало тихо. Все ждали, что скажет старший родственник.
     -- Пока верим, -- сказал он. Младший вынул руку из кармана.
     --  Вот  и хорошо,  --  обрадовался  милиционер, -- вот  это по-нашему,
по-советски, а ты, -- обратился он к Кунте, -- расскажи, как было.
     Кунта,  помаргивая  своими  птичьими  ресницами над  бледными  голубыми
глазами, все смотрел на Колчерукого.
     --  Сдается  мне,  что  Кунта  собирается   менять  свои  горб  на  мою
колчерукую, -- сказал Колчерукий.
     -- Это от бога,  это не меняют, -- серьезно ответил Кунта, -- но я тебя
сначала не признал.
     -- Так я теперь кумхозник! -- закричал Колчерукий. -- Говорят, у меня в
кумхозе рука расцветет, как ты думаешь, Кунта?
     --  Они говорят, к лучшему,  посмотрим,  -- все так же серьезно ответил
Кунта и снял мотыгу с плеча.
     -- Да ты дело рассказывай! -- перебил его председатель сельсовета.
     -- Мы пришли сюда,  --  начал Кунта,  положив руку  на  мотыгу, как  на
посох, -- хотели посмотреть, что стало с нашим великаном. Приходим, а он еще
дымит.  Тут Датико  садится и говорит: "Кунта, разгреби-ка  золу, посмотрим,
что  стало  с  котлом: расплавился  или  лопнул". А  Сико  уселся,  вот  где
Колчерукий сейчас  стоит, и  стал цигарку крутить, приговаривая: "Что  мне в
этом кумхозе нравится, так это перекур".
     --  Да  ты  дело   говори,  --  снова   перебил  его  Махты.  Продолжая
рассказывать, Кунта  стал  мотыгой  разгребать  в  дупле  золу  и  выгребать
попадающиеся кости Милиционер наклонился и осторожно стал складывать из этих
костей скелет,  громко объясняя свои  действия и иногда  меняя  расположение
костей Кунта осторожно  выкатил черепную коробку и милиционер приладил  ее к
месту.
     --  Похоже? -- спросил он, приподымаясь и почему-то заглядывая  в глаза
дяде  Сандро.  Дядя Сандро выдержал его  взгляд и пожал плечами Родственники
тоже пожали плечами.
     -- Не знаю, не знаю, -- сказал  старший,  брезгливо выпятив губу в знак
чужеродности  скелета  и в то же время,  на  всякий случай, скорбя  глазами.
Колчерукий наклонился и приподнял череп.
     -- Осторожно, не доломай, -- сказал старший родственник.
     --  Куда  уж  доламывать,  -- ответил Колчерукий, вглядываясь  в  череп
буравчиками глаз, -- клянусь аллахом,  кроме лысости, ничего  общего с нашим
бухгалтером.
     -- Дай бог, -- сказал старший родственник.
     Тут  дядя Сандро  рассказал по просьбе  милиционера все, что  он знал о
бухгалтере, и всех пригласил в дом. Старший родственник заартачился было, но
Колчерукий опять его переупрямил.
     --  Мы в  дом не  войдем,  -- сказал  он, садясь на лошадь, -- во дворе
примем хлеб-соль и поедем дальше.
     -- А если кровь воззовет? -- спросил старший.
     -- Если воззовет, услышим, -- отвечал ему Колчерукий, выезжая на тропу,
-- не глухие, слава богу.
     Теперь все подымались по тропе. Впереди Колчерукий, сзади дядя Сандро с
милиционером, державшим коня  под уздцы, следом  остальные.  Шествие замыкал
Кунта.  В одной руке он держал  свою  мотыгу,  в другой  плащ  милиционера с
вложенными в него костями неизвестного.
     Милиционер для очистки совести  по дороге пытался запутать дядю Сандро,
но  дядя Сандро  не давался. На все вопросы он  отвечал, спокойно пощелкивая
камчой по голенищу сапога.
     -- Не  обижайся, Сандро, -- сказал ему милиционер, -- я  должен отвезти
тебя в райцентр... Председатель тебя подозревает...
     -- С удовольствием  поеду,  --  отвечал дядя Сандро, -- тем более что я
его тоже подозреваю.
     -- В чем? -- спросил милиционер.
     -- Думаю, что это он сам или через своих комсомольцев подкинул кости.
     -- Сандро, -- откликнулся Махты,  -- зачем ты при  мне говоришь такое о
председателе? В какое положение ты меня ставишь?
     -- Я  и при нем  скажу, --  отвечал дядя Сандро и, ускорив шаги, открыл
ворота во  двор  своего  дома  Все столпились у ворот,  решая,  кому въехать
первым. Наконец первым  въехал старший родственник, потом  Колчерукий, потом
остальные. Председатель сельсовета было заупрямился, но потом слабость взяла
верх, и  он согласился. Он почувствовал, что с классовой точки зрения сейчас
некрасиво принимать угощение  в  доме дяди Сандро,  но  он  так за это время
проголодался, а в этом доме умели угостить, и он въехал. Ничего, подумал он,
в крайнем случае скажу председателю, что  я хотел до конца выяснить  все  их
планы.
     Колчерукий,  въехав  во  двор,  разогнал  лошадь  и  от  избытка чувств
поставил ее на  дыбы. Старший  родственник, глядя на  него, скорбно  покачал
головой, давая знать, что он слишком забывает о траурно-карательном замысле,
если не смысле их маленькой экспедиции.
     В знак  того, что  трапеза принимается  на ходу, стол накрыли на дворе,
стульев не выносили -- ели и пили стоя.
     Говорят, не бойся  гостя сидящего,  а бойся  гостя  стоящего. Тем более
пьющего стоя, ибо желудок такого  гостя,  как  хорошо  расправленный бурдюк,
делается значительно вместительней.
     Солнце уже садилось за гору, когда гости отвалились от стола.
     Мать  Сандро  выдала   милиционеру  хурджин,  куда   он  выложил  кости
неизвестного, обмотав каждую из них клочьями  сена.  По предложению старшего
родственника, череп не только обмотали сеном, но и плотно набили его изнутри
для прочности.
     --  Не означает  ли это,  --  сказал  Колчерукий,  имея в  виду  способ
упаковки черепа, -- что вы оскорбляете нашего бухгалтера?
     -- Не означает, -- отвечал старший родственник, не склонный предаваться
шуткам на эту тему.
     Мать, сестры, двое младших братьев провожали  гостей до развилья тропы,
где милиционер и  дядя  Сандро направились  по тропе, ведущей в  Кенгурск, а
остальные -- к себе в село Анхара.
     --  Сандро, не  забудь вернуть хурджин, когда будешь ехать  обратно, --
сказала мать на прощанье.
     -- На  рысь не  переходите, прошу  вас! -- крикнул старший родственник,
поворачивая коня.
     --  Не   бойся,  --   ответил  милиционер,  похлопав   рукой   хурджин,
притороченный к седлу. Они уже было отъехали, когда обернулся Колчерукий.
     -- Сандро, --  крикнул он, --  по дороге, как увидишь дуплистое дерево,
так стучи в него, авось что-нибудь выстучишь для начальства.
     Посмеялись и разъехались в разные стороны. Стройная высокая фигура дяди
Сандро, затянутая в черкеску, рядом с маленьким милиционером -- это никак не
выражало  их истинных  социальных отношений.  Скорее всего, он был  похож на
кавалерийского офицера,  может быть,  из  "дикой  дивизии", едущего рядом со
своим денщиком.

        ___

     В  райцентре, несмотря  на  устные  протесты, дядю  Сандро  посадили  в
местную  тюрьму,  созданную  на  базе местной крепости.  Следователь милиции
несколько  раз вызывал дядю Сандро на допрос, но тот ничего толком по поводу
убийства  бухгалтера не  мог сообщить.  Он  упирал на  то, что  председатель
колхоза  нарушил  решение  райкомовской  комиссии  и  сжег  молельный  орех.
Вероятно, говорил он, после незаконного  сожжения дерева, ночью  он сам  или
через своих комсомольцев, подбросил эти кости в дупло.
     -- Тогда скажи, где бухгалтер? -- ловил его следователь.
     -- Не знаю, -- отвечал дядя Сандро,  --  он  посидел  со  мной часок  и
уехал.
     -- Тогда скажи, о чем он говорил? -- настаивал следователь.
     -- Он  говорил,  -- отвечал  дядя Сандро, --  что облысел  на учебе,  а
счастья не видит.
     Так следователь несколько раз допрашивал дядю Сандро и, записав все его
ответы, снова отправлял его в тюрьму. Поняв, что  ответы его приносят пользу
только  следователю,  а ему  самому никакой  пользы не приносят, дядя Сандро
замолчал.
     На отказ дяди Сандро говорить с ним следователь не обиделся.
     -- Ну, тогда  просто  так  посиди,  -- сказал ему следователь,  -- а  я
потихоньку буду собирать на тебя материал.
     -- А побыстрей нельзя? -- спросил дядя Сандро.
     -- А куда спешить? -- ответил следователь.
     -- Я-то  не спешу,  -- сказал дядя Сандро,  -- но перед  родственниками
неудобно.
     -- Почему? -- удивился следователь.
     -- Я же у них свою лошадь оставил, -- разъяснил дядя Сандро, -- вот они
и не знают, то ли ждать меня, то ли отправлять лошадь назад.
     -- Хорошо,  -- хитрил следователь, --  про бухгалтера  не  спрашиваю...
Скажи, где его лошадь, а я скажу, как быть с твоей лошадью.
     -- Не знаю, -- отвечал дядя Сандро, не давая себя поймать.
     --  Тогда посиди  еще, --  заключил следователь.  В те годы,  по словам
очевидцев,  в кенгурийской районной тюрьме сиделось совсем неплохо.  Правда,
через несколько лет порядки в ней резко изменились,  но тогда еще жить можно
было.
     Например, с  родственниками можно было запросто  переговариваться через
бойницы.  Близко  не подпускали,  а  так, метров  за двадцать,  за тридцать,
пожалуйста, говори сколько  хочешь, --  если,  конечно,  твой родственник не
тугоух. Да тугоухие и сами не приходили, потому что знали об этом, а если им
не  терпелось  поговорить  со  своим  арестантом,  они  приводили  с   собой
какого-нибудь родственника поушастей и переговаривались через него.
     Передачи  можно  было   получать,  когда  захочешь,   потому  что   все
надзиратели  имели  свою  хорошую  долю с  этих  передач. Так  что  передачи
поощрялись.  А  если  попадался  хороший  дежурный,  то  и  вино можно  было
получить, но только не в  бутылках,  а  в бурдючках. В  бутылке даже  молоко
нельзя было получить, потому что бутылки запрещались как острые предметы.
     Вообще-то, вино, конечно, запрещалось. Но начальник тюрьмы запретил его
выдавать только не  умеющим  пить  буянам.  Одно время под влиянием  доноса,
написанного  одним  из буянов, он  совсем запретил  выдавать вино, но  тогда
родственники,  приносившие  передачи,  тоже  перестали  приносить вино,  что
сильно не понравилось дежурным надзирателям, переставшим получать свою долю.
Тогда начальник  тюрьмы махнул на это рукой и  только велел всех завистливых
буянов пересадить в одну камеру, чтобы они не растравляли себя бессмысленной
завистью.
     Одним  словом, жить тогда  в  тюрьме можно  было. Во всяком  случае,  в
кенгурийской тюрьме. Но все-таки через  месяц  дядя Сандро здорово заскучал,
потому что тюрьма, хоть и с кенгурийскими удобствами, она все-таки тюрьма. К
тому  же товарищи  по  камере,  в  которой он сидел,  стали по  второму разу
рассказывать случаи  из своей небогатой жизни, и дядя Сандро понял, что надо
что-то делать.
     Но он так и  не придумал, что  делать, потому что  в один из этих дней,
когда он особенно скучал, в камеру вошел надзиратель и рассказал новость. Он
рассказал,  что  лошадь бухгалтера  вернулась  домой  и  сейчас стоит  у его
родителей на привязи, и они с нее глаз не спускают.
     Весть эта сильно взволновала дядю  Сандро, и  он потребовал свидания со
своим следователем.
     -- Да,  да, -- согласился следователь, -- мы об этом уже знаем, но ведь
тебя обвиняют в убийстве бухгалтера, а не его лошади.
     -- Раз  нашлась  лошадь, найдется и бухгалтер, -- уверенно ответил дядя
Сандро.
     -- Найдется, тогда посмотрим, -- уклончиво обнадежил его следователь.
     Дядю Сандро снова увели в камеру. На следующий день  тот же надзиратель
принес  еще  более радостную весть.  Оказывается,  через  двое  суток  после
прихода лошади по ее следам в деревню пришел пастух-адыгеец и стал требовать
лошадь. Его  заманили в правление колхоза и там  разоружили и заперли, после
чего он  сознался,  что лошадь эту  он купил  у  лысого человека --  по всем
признакам, колхозного бухгалтера.
     -- Тогда куда делся наш бухгалтер? -- спросили у него.
     -- Спустился в Россию, -- ответил он.
     Дядя Сандро  опять  заволновался  и  потребовал,  чтобы  его  отвели  к
следователю. Но следователь принять  его отказался,  хотя велел ему передать
через дежурного, что все это он уже знает.
     Через  неделю  тот же неугомонный надзиратель, которого правильнее было
бы  назвать  глашатаем, принес  еще более замечательную весть.  Оказывается,
бухгалтера  накрыли в ставропольском привокзальном, ресторане  с неизвестной
женщиной, которая после допроса созналась, что она коридорная краснодарского
Дома колхозников.
     --  Обоих везут  сюда, --  сказал  надзиратель, --  теперь  твоя судьба
решена.
     Дядя Сандро  снова затребовал  встречи  со  следователем, но  ему опять
отказали в законной просьбе. Тогда он решил  действовать народным средством.
Он  передал  на волю, чтобы кто-нибудь из стоящих людей как следует  пуганул
следователя.
     Выбор пал на  Колчерукого.  То  ли  потому, что он  в  самом  деле  был
уважаемым человеком, пользующимся общественным доверием,  то ли  потому, что
он уже принимал участие  в судьбе дяди Сандро, теперь уже неизвестно. Скорее
всего, и то и другое.
     В один прекрасный день он появился в  райцентре на  лошади бухгалтера и
при  встрече со знакомыми людьми говорил, что ему  поручено приискать нового
следователя.
     -- А что же старый? -- спрашивали у него.
     -- Начинает  пованивать, -- отвечал он,  косясь  на солнце, --  нам  бы
посвежее кого.
     Сначала  следователь, когда  ему первый  раз  сказали,  что  Колчерукий
появился  в  райцентре и говорит такие  странные  слова, махнул  рукой, мол,
пусть болтает. Но когда ему еще несколько человек об этом же сказали, да еще
прибавили,  что  Колчерукий  приехал  не  на  своей  лошади,  а  на   лошади
арестованного бухгалтера, следователь занервничал, он понял,  что это намек,
и притом опасный.
     --  А  в  райкоме  что  говорят?  --  спросил он  у человека, последним
встречавшего Колчерукого.
     -- Кажется, пока еще не знают, -- отвечал тот.
     --  А сейчас где  Колчерукий? -- спросил следователь,  все еще надеясь,
что беду пронесет.
     -- В сторону тюрьмы поехал, -- отвечал тот.
     Тюрьма  находилась  у  выезда  из  Кенгурска,  и  следователь  не знал,
радоваться   ему  или   надо   что-то   предпринимать:   то  ли  Колчерукий,
угомонившись, выехал из Кенгурска, то ли еще что-нибудь надумал.
     Тут  ему  позвонил  начальник  милиции,  и  следователь,  взяв  трубку,
побледнел. Оказывается,  начальнику  милиции  позвонил  начальник  тюрьмы  и
сказал,  что Колчерукий только  что  проехал мимо тюрьмы  и,  крикнув  своим
громовым голосом: "Крепитесь, ребята!" -- ускакал в  сторону  своей деревни.
Начальник  тюрьмы  советовал  начальнику  милиции  послать  вдогон ему наряд
верховых милиционеров с  тем, чтобы  задержать его и выяснить, что он  хотел
этим  сказать. Начальник милиции отклонил предложение начальника тюрьмы, но,
зная о том, что  Колчерукий  приехал  на лошади бухгалтера, дал  следователю
нагоняй за нечеткое ведение дела.
     Следователь немедленно вызвал дядю Сандро на допрос.
     -- Только  не  говори, что не  ты послал Колчерукого! --  в  сильнейшем
волнении произнес он, увидев его.
     -- Я  пока ничего не  говорю,  --  отвечал дядя  Сандро спокойно. То ли
Колчерукий  его  успокоил  своим  бодрящим  лозунгом,   то  ли  он,   увидев
взволнованного следователя, понял, что правда побеждает.
     -- Что он этим хотел сказать? -- стал допытываться следователь, но дядя
Сандро был спокоен и непреклонен.
     -- "Не падайте духом" -- вот что хотел сказать, -- отвечал дядя Сандро.
     --  А если это проходит как  призыв к сопротивлению властям? --  сказал
следователь, удивляясь твердости и спокойствию дяди Сандро.
     -- Не проходит,  --  сухо отвечал ему дядя Сандро, и следователь понял,
что надо переходить на более сговорчивый тон.
     Интересно, что через множество лет,  во время войны,  когда Колчерукого
привлекли  (читай  главу  "Колчерукий",  где, впрочем,  об  этом  ничего  не
говорится)  к ответственности за  то, что  он пересадил  тунговое  дерево  с
колхозного  поля на свою фиктивную могилу,  ему напомнили об этом случае, но
Колчерукий сделал вид, что ничего не помнит.
     -- Я знаю, что  ты не убивал  бухгалтера,  --  говорил следователь дяде
Сандро, перейдя на более миролюбивый тон, -- но войди и ты в мое положение.
     -- Ты меня посадил, и я должен входить в твое положение?
     -- Но ведь все-таки кости нашли в твоем дупле?
     -- Председатель подбросил, -- твердо держался дядя Сандро взятой линии,
-- или сам или через своих комсомольцев.
     -- Это еще надо доказать, -- сказал следователь.
     -- Отпусти -- докажу, -- обещал дядя Сандро.
     -- В том-то и дело, что не могу, -- вздохнул следователь, -- я бы  тебя
отпустил,  но  в  газете  уже  написали  об  этом...  Приходил  тут  один из
"Кенгурийской  нови". Он написал,  что ты убил бухгалтера, как несмирившийся
сын смирившегося кулака.
     -- Но ведь бухгалтер жив? -- удивился дядя Сандро.
     -- Это  верно,  --  вздохнул  следователь,  --  и  мы  его  осудим  как
растратчика. Но если тебя сейчас отпустить, получится, что газета ошиблась.
     Как ни лукав был дядя Сандро, а все-таки такие хитрости не понимал.
     -- Сколько штук этой газеты выходит? -- спросил он.
     -- Десять тысяч, -- ответил следователь.
     -- И  во всех  так написано? (Позже, рассказывая об  этом случае,  дядя
Сандро говорил,  что он придурялся; сейчас трудно сказать, правда ли это, во
всяком случае, усердным читателем газет он и сейчас не выглядит.)
     -- Во всех, -- отвечал следователь.
     -- Сколько стоит одна газета? -- спросил дядя Сандро.
     -- Две копейки.
     -- Мой отец заплатит  пять копеек за  каждую штуку! Мы их все соберем и
сожжем! -- сказал дядя Сандро с большим подъемом.
     -- Газету сжигать нельзя, -- покачал головой следователь.
     -- А молельный орех можно? -- спросил  дядя  Сандро. На это следователь
ничего не ответил. Некоторое время они  оба молчали, и призрак истины  витал
между  ними.  Но тут  скрипнула  дверь,  и  призрак  истины  исчез. Дежурный
милиционер всунул голову в кабинет и, таким образом  напомнив о  себе, снова
закрыл дверь. Это было его третье напоминание в течение допроса. Дело в том,
что по принятому у нас обычаю человек, которого милиционер водит  на допрос,
на обратном пути должен зайти куда-нибудь и угостить его. Вот он и напоминал
о себе.
     -- Сандро, -- сказал следователь после  некоторого раздумья, -- ты уй