сообщил он, -- пускай растут..
     Кстати,  Тенгиз рассказал, обращаясь к  более  широкому  кругу  гостей,
историю своего знакомства с дядей Сандро.
     Оказывается, это было семь лет тому назад. Из районной милиции, где  он
до этого работал, он перешел работать в Мухус завгаром НКВД. Квартиры у него
сначала  не  было,  и он попытался ее  нанять в  этом поселке с  тем,  чтобы
попозже выбить себе  участок  и построить здесь собственный  дом.  Однако же
домовладельцы,  по  его  словам,  узнавая,  где  он  работает,  вежливо  ему
отказывали. Наконец он попал к дяде Сандро. Дядя Сандро тоже спросил у него,
где  он  работает.  Тенгиз ему  сказал,  что  он работает  в  гараже, а кому
принадлежит гараж -- не сказал. Вернее, даже не успел.
     -- Вот бы дровишки мне  кто привез, --  сказал дядя Сандро, услышав про
гараж.
     --  Можно  устроить, --  сказал  Тенгиз,  и этот ответ дяде  Сандро так
понравился, что  он  его тут  же  впустил на  квартиру,  больше  ни о чем не
спрашивая.
     Дядя Сандро  в  первые  же дни рассказал  ему о  многих бурных событиях
своей жизни, причем некоторыми из них он явно не стал бы делиться, знай, где
тот работает, неважно -- в гараже он там или не в гараже.
     Так или иначе,  когда  однажды Тенгиз вышел из комнаты в военной, мягко
говоря, форме,  дядя Сандро так растерялся, что вскочил со стула и отдал ему
честь.  Впрочем, увидев, что Тенгиз ничего дурного ему не собирается делать,
он окончательно подружился с ним.
     Пока Тенгиз  рассказывал,  дядя  Сандро  лежа улыбался, доброжелательно
слушая его и время от времени поднося к  носу  корень, нюхая его  и  опуская
руку вдоль одеяла.
     Все  посмеялись этому  приятному рассказу, а Тенгиз налил  себе вина и,
велев всем налить, посерьезнел, встал и поднял тост в честь дяди Сандро.
     Тост  его  сначала с  эпической  медлительностью  охватывал  жизнь дяди
Сандро в  целом, а  потом,  как ствол  дерева естественно растекается  живой
зеленью ветвей, был оживлен многими частными подробностями.
     По его  словам, дядя Сандро шел по  жизненному пути,  стремясь украсить
праздничные  столы, если  они  ему  попадались на  пути,  а  если извилистый
жизненный  путь приводил  его  к  поминальным застольям, ибо  в жизни всякое
бывает,  он и тут не уклонялся, и  тут выполнял свой общественный долг с тем
приличием, с тем печальным достоинством, которое завещано нам дедами Так что
и тут бывали им довольны и родственники покойного, и соседи, и сам покойник,
если ему дано оттуда видеть, что у нас тут делается.
     В этом  месте  Тенгиз  на мгновенье  остановился, чтобы разрешить  этот
дуалистический  вопрос, и  разрешил его в том  смысле,  что,  скорее  всего,
умершим  дано видеть многое  из  того, что делается  здесь,  хотя и  не все,
конечно.
     Слушатели кивками и поддерживающими восклицаниями  выразили согласие  с
его точкой зрения, но нашелся и скептик.
     --  Дай бог, чтобы мои враги так видели, как покойники видят, -- сказал
он и,  оглядев  застольцев, словно спрашивая:  не  хотите ли  проверить?  --
окунул кусок мяса в подливку.
     --  Тоже верно, -- вздохнули некоторые из сидевших  поблизости, отчасти
отвергая даже  самую отдаленную возможность производить над ними такого рода
опыты.
     --  Какой светлой головой надо обладать, -- продолжал  Тенгиз,  -- я не
говорю  про  седину,  я говорю  про содержание, чтобы в наше  нелегкое время
прожить,  нигде не работая на себя,  а целиком отдавая свою  жизнь за наши с
вами интересы. Да, за всю свою жизнь он нигде не  работал,  если  не считать
этого несчастного сада, который он сторожил три года, если я не ошибаюсь?
     Тут  он  обратил взоры  к тете Кате как  верной  спутнице  его  жизни и
правдивому свидетелю  собственного  тоста. Она  стояла  возле  кровати  дяди
Сандро, куда ее, слегка подталкивая,  вывели  другие женщины,  обслуживавшие
стол, когда Тенгиз уже начал произносить свой тост.
     -- Он согласился сторожить этот несчастный сад только из-за  коровы, --
вставила  она, краснея, как школьница. Казалось, она хотела подчеркнуть, что
это небольшое  отступление от правил его жизни не  было личной прихотью  или
легкомыслием, а только следствием крайней необходимости.
     -- Тем более, --  сказал Тенгиз, благосклонно принимая эту справку,  и,
закончив  тост,  предложил  последовать  его  примеру.  Гости,  одобрительно
пошумев, последовали.
     Пока он говорил, дядя Сандро слушал  его, кротко подложив одну руку под
голову,  время от времени,  в  самых патетических  местах тоста, приоткрывая
веки, словно тихо  удаляясь  и снова возвращаясь в шатер. При  этом губы его
были слегка  раздвинуты  в прислушивающейся  улыбке, которую можно было  так
расшифровать: интересно, вспомнит ли он об этом моем достоинстве? ты смотри,
вспомнил...  молодец...  а  теперь  посмотрим...  и  об  этом,  оказывается,
помнит... а теперь...
     В  течение  этого  товарищеского  ужина  Тенгиз  то и дело  пошучивал с
сидящими рядом женщинами, которым он был  явно приятен, иногда перекидывался
с  дядей  Сандро взаимной подначкой, иногда вставлял замечания в  окружающие
разговоры.
     Пил  и ел  он, как  я  заметил, очень мало. Он  держал  в руке складной
ножичек  и весь вечер обрабатывал не очень мясистый  мослак, вырезая из него
маленькие ломти мяса,  и, равнодушно  отправляя  их в рот, бросал окружающим
шутливые замечания.
     -- Темный  человек,  -- сказал он одному из соседей, который  собирался
поехать в деревню и проведать больного родственника, -- зачем ехать, когда у
меня телефон. Завтра позвоню в сельсовет и все узнаю...
     Казалось, он страдал от того, что телефоном его никто не пользуется,  в
отличие от телевизора. Жители этого поселка, в основном выходцы из абхазских
горных   деревень,   прекрасно   обходятся    без   телефона,    предпочитая
перекликаться, благо  местность  здесь холмистая и  звук хорошо движется  во
всех направлениях.
     За  весь вечер  он так  и не выпустил из  рук эту неистощимую кость  и,
казалось,  главным   образом  озабочен  придачей  ей  какой-то  определенной
скульптурной формы, а мясо отправляет в рот только для того, чтобы не сорить
вокруг. Он действовал, как опытный косторез. Позже я убедился, что он  может
быть и опытным костоправом.
     Не буду  скрывать,  что я незаметно попал в небрежные сети его обаяния.
Хвастовство его  носило настолько откровенный  характер,  что даже  украшало
его. Возможно,  я ему тоже понравился, потому что к концу ужина мы оказались
рядом. Узнав, что я интересуюсь  горной охотой,  он  сказал, что  охота  его
любимое  развлечение, что у  него есть друзья-сваны, которые приведут  нас в
такие места, где столько дичи, что ее можно просто палкой бить.
     -- Приготовься,  дам  знать,  когда можно  будет  ехать, -- сказал  он,
продолжая  обрабатывать  свою  кость,  время от  времени  слизывая с  лезвия
ножичка кусочки мяса.
     Тут он  рассказал  историю  одной горной  рыбалки, в которой  он, волею
случая,  вместе   с  дядей  Сандро  принимал   участие.  Рыбалка  эта   была
замечательна тем, что была устроена для товарища Сталина и велась при помощи
взрывчатки.
     Когда я выразил недоумение по этому поводу, дядя Сандро закивал головой
с кровати, дескать, все это правда, так оно и было.
     -- Откуда  у вождя время с  удочкой  там  сидеть,  как  пенсионеру?  --
пояснил Тенгиз и, срезав со  своей кости тонкую стружку мяса,  вбросил ее  в
рот. -- И знаешь, что характерно?
     Он посмотрел на меня и, убедившись, что я этого не знаю, добавил:
     -- Оказывается,  в море то  же самое... С торпедного  катера глубинными
бомбами глушили рыбу... Но этого я сам не видел, наши ребята рассказывали.
     По словам  Тенгиза, в один прекрасный день начальнику НКВД Абхазии дали
знать, что товарищ Сталин, тогда отдыхавший у нас в Синопе,  выразил желание
порыбачить на горной речке. По этому случаю ему предложили выбрать рыбака из
среды чекистов, которому можно было бы доверить динамит в присутствии вождя.
Начальник  запаниковал,  потому  что,  хотя  в  его  ведомстве  было  немало
чекистов, но  никто из  них глушить рыбу не  умел. И тут начальник вспомнил,
что Тенгиз много раз хвастался, выдавая себя за хорошего охотника. Он решил,
что  охотник обязательно должен быть рыбаком, а  рыбак, по-видимому,  должен
быть браконьером,  что было неверно. И вот он вызвал Тенгиза и предложил ему
возглавить рыбалку для товарища Сталина.
     -- Товарищ начальник, -- сказал Тенгиз, -- я от всей души, но никогда в
жизни удочку не держал.
     -- Удочку тебе и не надо будет держать, -- ответил начальник, -- будешь
взрывчаткой глушить.
     -- Взрывчатку тем  более не держал, --  ответил  Тенгиз и почувствовал,
что начальнику это сильно не понравилось.
     --  Срываем отдых вождя,  -- печально  сформулировал начальник,  и  тут
Тенгиз, испугавшись, вспомнил, что дядя Сандро рассказывал ему о том, что он
якобы при меньшевиках  на  Кодоре глушил рыбу. Но  он  со страху все спутал.
Дядя Сандро ему этого не  говорил. Дядя Сандро говорил, что  при меньшевиках
сами  меньшевики глушили  рыбу. И  вот, со страху все  перепутав,  он сказал
начальнику, что хозяин  его  дома,  уважаемый всеми  человек,  хорошо  умеет
глушить рыбу.
     -- Это Сандро? -- спросил начальник хмуро.
     -- Да, -- сказал Тенгиз, -- а за столом вообще лучше его нет человека.
     -- Можешь за него поручиться?
     --  Могу,  -- ответил Тенгиз, -- тем  более при Сталине он уже выступал
как участник ансамбля песен и плясок.
     -- Одно дело  танцевать,  другое  дело  взрывчатку держать,  -- ответил
начальник, задумавшись о своей карьере.
     -- Товарищ начальник,  -- напомнил ему  Тенгиз,  --  они же с кинжалами
танцуют...
     --  Одно  дело холодное оружие,  другое дело -- взрывчатка, -- возразил
начальник, но,  видно, делать было нечего. -- Ладно, пошлем его к Ткварчели,
пусть потренируется у  взрывников...  А  тебя на время  рыбалки приставим  к
нему. Чуть что -- стреляй без предупреждения...
     -- Товарищ начальник, -- постарался успокоить его Тенгиз, -- даю слово,
что стрелять не придется, проверенный человек...
     Таким  образом  дядю  Сандро  на  казенный  счет,  на  казенной  машине
отправили в Ткварчели, где  к нему приставили лучшего  взрывника  шахты N  1
имени товарища Сталина, который три дня  на  речке Гализге  учил его глушить
рыбу. Так что через три дня дядя Сандро приехал домой опытным браконьером.
     А  еще  через три  дня  дядя  Сандро  вместе  с  Тенгизом  и  еще двумя
охранниками   в   черном  ЗИМе   с   закрытыми   занавесками   подъехали   к
правительственной  даче,  откуда  выехали  еще   четыре  ЗИМа   с  закрытыми
занавесками, и  они, согласно инструкции, последовали  за этими  машинами  в
район одного из горных озер, а какое  именно  озеро -- до последнего момента
не открывали.
     Тут дядя Сандро  перебил Тенгиза  и сказал, что он сразу догадался, что
рыбалка будет где-то поблизости от Рицы,  потому  что ни  к одному из других
горных озер шоссейная дорога не ведет.
     Тенгиз  улыбнулся в ответ  на  замечание дяди Сандро и добавил, что  он
тоже  об этом  знал,  тем более  что все  эти  дни на всем протяжении дороги
размещалась охрана, что сделать  было непросто, потому что, с одной стороны,
она должна была быть  замаскирована от  злоумышленников, а с другой стороны,
ее не должен был замечать товарищ Сталин.
     Тенгиз неожиданно обратился ко мне:
     -- Допустим,  ты отдыхаешь в  Гаграх.  Тебе вдруг захотелось поехать  в
Сочи. Что ты делаешь?  Есть деньги --  берешь  такси.  Нет  денег --  берешь
электричку, правильно?
     -- Допустим, -- согласился я.
     -- А товарищ Сталин не мог, -- сказал Тенгиз,  -- за три дня должен был
сообщить органам, чтобы охрану успели выставить. Но через  три дня или охота
пропадет,  или  погода  испортится. А  некоторые думают  -- вождям  легко!..
Думают -- куда хочешь езжай, что хочешь кушай... Все бесплатно...
     С  этими  словами  он постукал себя  пальцем по  темени, одновременно с
пристальным вниманием  оглядывая гостей. Палец его, постукивающий по темени,
намекал на умственную отсталость тех, которые так думают, одновременно давая
знать, что  должность  вождя требует и  пожирает такое количество умственных
сил,  что с  ума сойдешь, света божьего не взвидишь.  И оба  эти смысла были
поняты и должным образом оценены собравшимися.
     -- Что ты, Тенгиз! -- восклицали некоторые, как бы суеверно отстраняясь
от этой должности. -- Вождем быть -- хуже нет! Голова сама лопнет!
     -- Один Чан Кай-ши, и то сколько лет мозги лечит!
     -- Да  что вы  говорите, я с женой и то не могу справиться, а  он целую
страну вот так держал. И еще соцлагерь построил.
     -- Тито, правда, уполз...
     --  А  насчет жены, --  снова  раздался голос скептика,  --  ты  сказал
неправильно. С женой он тоже не мог справиться.
     Тенгиз спокойно выслушал эти  восклицания  и,  взяв ножичек, вырезал из
мослака еще один кусочек мяса и отправил его в рот.
     -- Расскажи про  того с мотыгой, -- сказал дядя Сандро, уютно с постели
глядя на Тенгиза и самим тоном своих слов  показывая, что он его не торопит,
а просто напоминает о чем-то интересном.
     -- Про какого с мотыгой? -- посмотрел Тенгиз на дядю Сандро.
     Дядя Сандро сейчас лежал на боку,  сунув одну руку  под подушку и время
от времени лениво взмахивая другой,  держащей корень. Так взмахивают камчой,
не трогая лошадь, но давая ей знать, чтобы она не сбавляла ход.
     -- Ну,  про  того,  что  возле  речки  стоял, когда Большеусый вышел из
машины.
     -- А-а, -- вспомнил Тенго, -- так тот был с лопатой.
     -- Какая разница, -- сказал дядя Сандро, -- с лопатой, так с лопатой...
     --  Большая разница,  -- неожиданно  прицепился  к  нему  Тенгиз,  -- в
органах могут выдать лопату, а мотыгу не могут выдать... Ты бы еще сказал --
сеялку-веялку...
     -- Ладно, -- махнул дядя Сандро своим корнем, --  знаем... Насчет лопат
там у вас все хорошо... Рассказывай дальше.
     --  Вот ехидина, -- после некоторой  паузы сказал Тенгиз, глядя на дядю
Сандро с затаенным восхищением. Затем он продолжал рассказ.
     Оказывается,  уже  в  горах,  где  дорога  то   подходила  к  реке,  то
сворачивала  в  золотистые  буковые  рощи,  в одном  месте товарищу  Сталину
захотелось выйти из машины и посмотреть на огромную полукилометровую  скалу,
нависшую над рекой  Он вышел  из машины и, стоя на  дороге, некоторое  время
из-под  руки любовался  этой  скалой, а потом вдруг спустился к  реке и стал
мыть в ней руки.
     И  в этот  самый миг, метрах в тридцати от него,  из-за кустов выглянул
человек с новенькой лопатой.
     Видимо, он так был поражен,  что товарищ Сталин  вдруг оказался в такой
близости  от него,  что,  забыв про все инструкции,  открыто,  во все  глаза
смотрел на него.
     А между  тем,  когда Сталин  вышел  из машины, все,  кроме шофера, тоже
покинули  свои  сиденья.  Оказывается,  вместе  со  Сталиным здесь  был  его
секретарь  Поскребышев, начальник кремлевской  охраны,  чью  фамилию  Тенгиз
забыл, и врач, чью фамилию, по его словам, он и тогда не знал. Все остальные
были охранниками или начальниками охранников.
     И вот все они видят,  что этот неопытный охранник  сейчас попадется  на
глаза товарищу Сталину и это может  стать для всех большой неприятностью.  И
вот, чтобы этого  не получилось,  они все ему  знаками  показывают, чтобы он
прятался назад в кусты, где он находился до этого.
     -- Но что интересно, дорогие друзья, -- сказал Тенгиз, -- он их всех не
видит, хотя их много, а видит  одного товарища  Сталина, потому что  смотрит
только на него.
     И  вот товарищ Сталин вымыл  руки,  достал из  кармана платок и  только
начал вытирать  руки, как  заметил  этого товарища.  И конечно, это  ему  не
понравилось  Ему  это  показалось  подозрительным.  Здесь,   в  горах,   где
поблизости  ни  жилья,  ни  хотя  бы  маленького  сельсовета,  из-за  кустов
высовывается человек и глазеет на него, даже не стыдясь своей лопаты.
     Сталин быстро повернулся и, нахмурившись, пошел  назад. Оказывается, он
что-то  сказал Поскребышеву, когда садился в машину,  и, судя  по ответу, он
спросил у него про этого человека.
     --  Говорят, местный  житель,  -- ответил  ему  Поскребышев, --  червей
копает для рыбалки.
     При этом он  вынул блокнот и что-то  записал.  Машины поехали дальше, и
уже товарищ Сталин до самого места рыбалки нигде не выходил.
     На  зеленой лужайке  возле огромного  ствола каштана  устроили  привал,
разожгли  костер,  вынесли  раскладной стул, на котором возле костра  уселся
товарищ Сталин, поставив у ног бутылку армянского коньяка.
     ...Тут  Тенгиз  прервал  свой рассказ  и,  обратившись к  дяде  Сандро,
сказал:
     --  Теперь  тебе даю слово Ты рыбачил со Сталиным, ты с ним пил коньяк,
ты и рассказывай...
     Дядя Сандро на мгновенье задумался,  понюхал свой корень и, убедившись,
что эндурцы ведут себя достаточно сносно, продолжал рассказ.
     -- День был хороший, солнечный, но  лезть в горную воду в конце октября
-- дело не из легких, -- так начал свой рассказ дядя Сандро.
     После  каждого взрыва  всплывало десять  --  пятнадцать форелей, и дядя
Сандро в закатанных кальсонах входил в воду и выбрасывал их на берег. Там их
подбирали ребята из охраны и относили повару, хлопотавшему у костра.
     Каждый раз после того, как дядя Сандро выходил на берег, очугуневший от
ледяной воды, товарищ Сталин подзывал его к себе и  наливал ему полную рюмку
коньяку.
     -- Не  надо, товарищ Сталин, мне не  холодно,  --  отвечал дядя Сандро,
клацая зубами,  потому что  ему было стыдно мокрым,  в  закатанных кальсонах
подходить к вождю.  Но  тот молча манил его пальцем, и дяде Сандро ничего не
оставалось, как подойти к нему и принять эту живительную рюмку.
     Так  продолжалось четыре  или  пять раз,  а  потом дядя Сандро забросил
взрывчатку в маленький,  но глубокий бочаг. Вместе с форелью всплыл огромный
лосось,  и  все, стоявшие на  берегу, радостно закричали,  а товарищ Сталин,
положив свою трубку на стул, подошел к берегу и полез в воду.
     -- А в чем он был одет? -- спросил я.
     -- Вроде военной формы, -- сказал дядя Сандро и поглядел на Тенгиза.
     -- Обыкновенный маршальский костюм, -- сказал  Тенгиз и, срезав  тонкую
длинную стружку мяса, слизнул ее с лезвия  ножичка и добавил:  -- Только без
погон.
     И вот, значит, товарищ Сталин, увидев этого большого лосося, всплывшего
и зацепившегося  за  камень,  неожиданно  для  всех  полез  в  воду.  И  тут
кремлевский врач закричал:
     -- Товарищ Сталин, не забывайте, конец октября!  Но  товарищ Сталин, не
оборачиваясь, махнул ему своей левой, усыхающей рукой, и продолжал входить в
воду.
     Тут начальник кремлевской охраны закричал:
     -- Товарищ  Сталин, я вам категорически запрещаю! Товарищ Сталин и  ему
дал отмашку своей усыхающей рукой и пошел глубже, стараясь не набрать воду в
сапоги Пока  он шел по мелководью А его личный секретарь  Поскребышев в  это
время бегал по берегу, как курица, которая высидела утенка, и все кудахтал:
     -- Я буду жаловаться в Политбюро! Я буду жаловаться в Политбюро!
     Тут  товарищ Сталин нагнулся и  вытянул  руку,  чтобы  достать  лосося,
который зацепился за камень у маленького переката Но рука его не дотянулась,
он сделал еще один шаг  и набрал воду  в  сапог. Тогда он махнул в последний
раз своей  усыхающей рукой, мол, незачем кричать,  когда я набрал уже полный
сапог  воды, сделал еще один шаг и, промокнув до самых карманов маршальского
галифе, ухватил лосося, приподнял его, повернулся и, с улыбкой держа  его на
руках,  ну, совсем  как на портрете девочку Мамлакат, вытащил его из воды  и
отдал подбежавшим людям.
     ...В  этом  месте дядя  Сандро был вынужден приостановить свой рассказ,
потому  что некоторые  из  гостей решительно  забыли, о  какой  Мамлакат  он
говорит, тогд