л всего этого.
     Получалось  довольно сложно:  то, что нравилось  в Теймразе дедушке, не
нравилось братьям Айши, а то, что нравилось братьям, дедушка терпеть не мог.
     Но  и ссориться с  братьями Теймраза  было опасно. Поэтому, убедившись,
что любят они друг друга не на шутку, а парень никак не отстает, дедушка дал
согласие.
     Сыграли  свадьбу,  и  молодые стали жить  в  доме  Теймраза. Отец  его,
говорят, полюбил Айшу больше своих дочерей,  потому что она была  ласковой и
услужливой девушкой. С приходом Айши дом старика ожил и засветился. До этого
сыновья его редко навещали, хоть и жили поблизости. Они были недовольны тем,
что он женился после смерти матери второй раз. Соседи тоже избегали старика,
потому что побаивались  его  сыновей. Айша смягчила  все отношения, и в  дом
старика потянулись братья и соседи, как на добрую старую мельницу.
     Однажды  старушка,  соседка Айши, зашла на огород нарвать перца и вдруг
заметила в двух шагах от себя в кустах фасоли незнакомую собачонку. Старушка
прикрикнула на нее, но та вместо того, чтобы убежать, неожиданно оскалилась.
Рассердилась старушка, хотела пнуть ее ногой, а собачонка укусила ее за ногу
и убежала.  Тут только она и заметила, что это была  не  собака, а  лиса. По
другой версии  то  была не  лиса, а  куница. Подивилась старушка  на чудеса,
послюнявила ранку, собрала в подол свой перец и вернулась домой.
     Ранка от укуса  была еле заметной, все равно что  о  ежевичную  колючку
укололась.  Вечером она  рассказала о случае на огороде своим  домашним.  На
рану никто не обратил внимания, только все удивились, что лиса или тем более
куница осмелилась укусить человека.
     Недели через три  старуха заболела.  Возле  нее день  и  ночь  дежурили
родственники и  соседи.  Айша не отходила от нее ни на шаг. Меняла ей белье,
прикладывала  ко лбу мокрое  полотенце,  смоченное в кислом молоке, пыталась
кормить.  Вскоре  стало  ясно,  что  старушка  заразилась  бешенством. Через
несколько дней она  умерла. Пригласили знахарку, и она приготовила  настойку
для всех, кто присматривал за больной.
     В  тот  день,  когда  знахарка принесла  приготовленную настойку,  Айша
лежала  в постели.  Она слегка  приболела,  это  было  обычное  недомогание,
которое испытывают многие молодые женщины во время беременности. Может быть,
из-за  этого  недомогания она отказалась  пить  снадобье. Никак не могли  ее
заставить. В  конце концов близкие  сочли  это за обычный каприз  беременной
женщины и оставили ее в покое. Тем более что ни в снадобье, ни в возможность
заразиться  бешенством именно таким путем никто особенно не верил. Пили так,
на всякий случай.
     Но Теймраз,  узнав о том,  что она не выпила настойку, встревожился. Он
решил  заставить  ее  выпить.  Говорят, он целый  день уговаривал  ее,  даже
несколько раз выпивал сам, чтобы показать, как  это просто. Но она никак  не
хотела пить. Только поднесет стакан с настойкой к губам, ее так и воротит.
     -- Не могу, -- говорит и отстраняет стакан.
     --  Неужели  ты   умрешь,  если  выпьешь?  --  говорят,  сказал  он  ей
напоследок. -- Почему ты так боишься?
     --  Да, умру, -- серьезно ответила она и посмотрела ему в глаза  своими
большими темными глазами.
     Говорят, при этих словах Теймраз побледнел, но все-таки упрямо протянул
ей стакан.
     -- Пей, -- сказал он, -- если ты умрешь, я пойду за тобой.
     Говорят, на этот  раз она посмотрела  на него своими большими глазами и
ничего не сказала, только молча взяла его за руку.
     -- Что за  глупые шутки,  --  набросилась  тут  мачеха на  Теймраза, --
подобает ли мужчине поддерживать жалкие разговоры беременных женщин?
     Всем, кто слышал, как переговаривались Айша и Теймраз, стало как-то  не
по  себе.  Потом  они  уверяли,  что  уже  тогда   по  их  разговору  что-то
предчувствовали.  Я  думаю,  что  дело  не  в  предчувствии,  а  в том,  что
влюбленные возвращали словам их истинный вес, и это-то показалось странным и
необычным тем, кто был рядом.
     Услышав   недовольный  голос   свекрови,  говорят,  Айша  привстала  и,
продолжая держать одной рукой руку мужа, другой взяла стакан. Щеки ее слегка
зарумянились. Она выпила  настойку  не поморщившись, сказала,  что попробует
заснуть, и легла, повернувшись к стене.
     Через день у  нее  начался  сильный жар, и дней  десять после этого она
была между жизнью  и  смертью.  Дедушка поехал  в город и с  большим  трудом
привез врача. Но ничто не помогло. Врач сказал, что у нее началось заражение
крови и ей  в ее положении никак нельзя было  пить это снадобье. Айша родила
мертвого  ребенка  и  через несколько  часов  умерла  сама.  Теймраз  словно
окаменел.
     Родственники стали на него коситься, потому что, как ни велико горе, по
абхазскому обычаю муж должен его скрывать от постороннего глаза.
     В день похорон покойницу выставили  во  дворе под укрытием, чтобы  все,
кто хочет, могли попрощаться с ней. Рядом  с гробом лежали ее  личные вещи и
стояла ее лошадь, которую держал под уздцы брат Айши, тогда еще мальчик.
     И  вдруг,   расталкивая  плакальщиц,   Теймраз  подвел   свою   лошадь,
оседланную, в полной готовности, и поставил ее рядом с лошадью жены.
     Подивились родственники и соседи такому  невиданному обряду, потому что
никто не  слыхал, чтобы рядом с лошадью покойной жены ставили  лошадь живого
мужа.  Зашептались  гости, не сошел  ли он  с ума, не  смеется ли  над ними.
Братья   велели   увести  его  лошадь.  Он  стал  сопротивляться.  Произошла
неприятная стычка, неуместное замешательство. Все-таки они добились своего.
     -- Вы еще об  этом пожалеете, -- сказал  он  сквозь  зубы и  вывел свою
лошадь из круга плакальщиц.
     После похорон все наши сели  на лошадей и отправились к себе в деревню.
Теймраз вызвался их провожать. Моя мама, тогда еще девочка-подросток,  ехала
рядом  с ним. Мама говорит, что он  начинал какие-то странные разговоры, она
его совсем не понимала -- то плакала, то принималась утешать.
     Они ехали по осеннему лесу, высветленному серебристыми  стволами буков,
устланному  золотистыми  листьями, пахучему и свежему, как молодое  вино.  Я
знаю эту дорогу  от Джгерды до Чегема, она и сейчас красива, но тогда она им
казалась бесконечной и грустной. Наконец приехали домой.
     Приготовили еду. Теймраза  едва уговорили сесть за стол. Он хоть и сел,
но  к  еде  не  притронулся, только выпил два стакана вина.  Потом он встал,
попрощался  со всеми и  вышел  во  двор.  Дело шло к  вечеру.  Его  пытались
оставить дома, но он отвязал лошадь и неожиданно стал джигитовать во дворе.
     Он поднимал коня на дыбы, бросал его в галоп, заставлял делать "чераз",
то есть скользить по траве, и многое другое.
     Говорят,  было что-то  жуткое  в  этой  мрачной  джигитовке.  В  тишине
притихшего  двора  раздавалось только пистолетное  щелканье  камчи и жесткий
голос всадника, понукающего коня. И сам он, говорят, был страшен, смертельно
бледный, с траурной каймой бороды, властный и непреклонный в своей странной,
никому не нужной джигитовке.
     Потом он перемахнул через ограду и помчался в сторону своей деревни.
     Поведение его было необъяснимо  и  позорно. Джигитовать в день  похорон
жены, да еще в доме ее отца, -- это было ни на что не похоже.
     -- И за этого  выродка я отдал свою дочь!..  -- сказал дедушка мрачно и
сплюнул.
     Часа  через два в  тот  же  день Теймраз был  уже дома.  Его не  ждали.
Думали, что он останется у наших, но он приехал. Ничего особенного за ним не
заметили.
     От ужина он,  говорят, отказался, сославшись на то, что он уже сидел за
столом у наших.  Можно представить,  каким  пустым и холодным показался  ему
собственный дом после похорон юной жены.
     На  следующее утро  был чудесный, мягкий  день, какие  бывают  у  нас в
Абхазии в дни сбора винограда. Отец Теймраза  привязал веревку к виноградной
корзине и  пошел  в сад. Он  звал сына с собой но тот сказал, что  ему нужно
уладить кое-какие дела.
     Как  только отец  ушел в сад, Теймраз попросил у  матери чистое  белье,
сказал, что хочет вымыться  перед большой дорогой. Она не  стала спрашивать,
какая дорога и куда.  Она  решила,  что  сейчас  ему  будет  полезней  всего
отвлечься.
     --  Будь  осторожней,  сынок,  --  сказала  она, увидев,  что  он  стал
прочищать старое отцовское ружье.
     --  Хуже  того, что случилось, не  будет, -- ответил он.  Потом Теймраз
наточил бритву,  побрился,  нагрел воду в  котле и вымылся.  Мачеха все  это
время  сидела на крыльце с вязаньем. Отец несколько раз окликал его из сада,
чтобы он  принял спущенную на веревке корзину, и он несколько раз проходил в
сад.
     Потом он пошел на могилу своей  жены, постоял там немного, наклонился и
стал выкидывать камушки со свежей насыпи.
     "Словно  готовит  грядку огорода",  --  подумал отец,  глядя на него  с
дерева. Во  всяком случае,  так он  потом рассказывал. У нас обычно  хоронят
своих покойников недалеко от дома.
     Теймраз постоял во дворе, потом тихо подошел к мачехе и говорит:
     -- Мать, у  меня опасная дорога. Если что случится, продайте моего коня
и сделайте нам с женой общие поминки.
     Всплеснула руками старая, запричитала:
     -- Мало нам горя, опять чего-нибудь накличешь!
     Жалко ему стало ее. Подошел, обнял.
     --  Уйди, уйди, дуралей  невезучий!  -- говорит  она и отмахивается  от
него. -- За что мучаешь стариков?
     ...От теплого осеннего солнца, от горькой усталости этих дней  старушку
то и  дело одолевала дрема.  И вот  сквозь дрему ей показалось странным все,
что  делал  Теймраз,  как  будто  он  все  делал  навыворот.  Так она  потом
рассказывала. Только задремлет, и  ей видится, что Теймраз сначала побрился,
а потом наточил бритву,  сначала  оделся в чистое  белье, а потом стал греть
воду, сначала зарядил ружье, а потом стал его чистить.
     "Да что же он все  делает не по-людски?" -- думает  старушка сквозь сон
и, очнувшись, озирается. Посмотрит вокруг -- вроде все в порядке, а  на душе
нехорошо.  Снова задремлет,  и снова  все  то же, и вдруг  ее  словно что-то
толкнуло. Она окончательно очнулась... "Как же это он собирается в дорогу, а
еще  не  поймал  коня? Где же это слыхано.  Надо  же сначала  поймать  коня,
привести  его домой,  а потом собираться в дорогу".  Только хотела окликнуть
его, слышит, вроде в кладовке кто-то крышкой сундука хлопнул.
     -- Теймраз, это ты? -- крикнула она, но никто ей не ответил.
     И вдруг распахивается кухонная  дверь, и оттуда выходит, почти выбегает
Теймраз.
     -- И детям вашим врагов не пожелаю, чтобы они так выходили из кухни, --
говорила потом старушка.
     Сначала  она ничего не поняла. Теймраз почему-то скребет себя  ладонями
по груди и выбегает на середину двора, а потом она видит, что на  нем  горит
рубаха, а он ее пытается погасить.
     -- Что с тобой, Теймраз! -- крикнула она не своим голосом.
     -- Ничего,  ничего, --  сказал он,  испугавшись ее  голоса,  и,  словно
стыдясь того, что случилось, стал прикрывать ладонями дымящуюся рубаху.
     А потом между пальцев выплеснулась струя крови, Теймраз зашатался, но у
него все же хватило сил лечь на траву.
     Отец  услышал  крики  со  своего  проклятущего  виноградника  и, почуяв
неладное, бросился с дерева и побежал к сыну.
     "Вот  же как бывает,  -- говорил он потом  удивленно, -- в другое время
сорвись я с такой высоты -- не встал бы, а тут -- ни царапины".
     Теймраз  лежал  в   тени  орехового  дерева,  продолжая  скрести  почти
погашенную  рубашку. Пальцы  его все  еще помнили,  что  надо  погасить этот
маленький пожар, но сам он уже не понимал, что сделал с собой. Он был мертв.
     Братья Теймраза оскорбились  причиной его самоубийства. Его  похоронили
наскоро в этот  же  день,  никого не  известив, не пустив  горевестников  по
соседним селам, как это обычно делается.
     Через сорок дней отец устроил поминки. Поминали сразу обоих. Похоронили
их, конечно, рядом.
     Я никогда  не  видел  ни Айши, ни  Теймраза,  но  иногда,  мне кажется,
трагедии близких  доходят до нас как  бы в затихающих колебаниях безотчетной
грусти.
     Только глупец может  подумать,  что я славлю  самоубийство, но чего  бы
стоили слова о человеческой дружбе,  человеческой верности и любви,  если  б
время  от времени  они так грозно и чисто  не  насыщались настоящей  кровью,
кровью, которая и в те времена подлецам казалась старомодной.


        Фазиль Искандер. Сандро из Чегема (Книга 2)

---------------------------------------------------------------
     Ф. А. Искандер. "Сандро из Чегема", книга 2.
     "Московский рабочий", 1989.

     Оригинал этого документа расположен на сайте "Общий текст"(TextShare)  ‹ http://textshare.da.ru
     OCR: Проект "Общий текст"(TextShare) textshare.da.ru, textshare.tsx.org
     Форматирование, вычитка: С.Виницкий winitzki.da.ru ‹ http://iskander.hotmail.ru
---------------------------------------------------------------


        Оглавление

        Книга 1

     От автора
     Глава 1. Сандро из Чегема
     Глава 2. Дядя Сандро у себя дома
     Глава 3. Принц Ольденбургский
     Глава 4. Игроки
     Глава 5. Битва на Кодоре, или деревянный броневик имени Ной Жордания
     Глава 6. Чегемские сплетни
     Глава 7. История молельного дерева
     Глава 8. Пиры Валтасара
     Глава 9. Рассказ мула старого Хабуга
     Глава 10. Дядя Сандро и его любимец
     Глава 11. Тали -- чудо Чегема
     Слово

         * КНИГА 2 *

     Глава 12. Дядя Сандро и конец козлотура
     Глава 13. Пастух Махаз
     Глава 14. Умыкание, или загадка эндурцев
     Глава 15. Молния-мужчина, или чегемский пушкинист
     Глава 16. Харлампо и Деспина
     Глава 17. Колчерукий
     Глава 18. Бригадир Кязым
     Глава 19. Хранитель гор, или народ знает своих героев
     Глава 20. Дядя Сандро и раб Хазарат
     Глава 21. Чегемская Кармен

        Книга 3

     Глава 22. Бармен Адгур
     Глава 23. О, Марат!
     Глава 24. Дороги
     Глава 25. Дудка старого Хасана
     Глава 26. Табу
     Глава 27. Широколобый
     Глава 28. Утраты
     Глава 29. Большой день большого дома
     Глава 30. Кутеж трех князей в зеленом дворике
     Глава 31. Джамхух -- Сын Оленя, или Евангелие по-чегемски
     Глава 32. Дерево детства

--------
        Глава 12. Дядя Сандро и конец козлотура

     Мы  с  дядей  Сандро  подходили  к  старинному   особняку,  где  сейчас
расположено  одно  из  наших  славных   учреждений,  награждающее   наиболее
достойных люден орденами и  медалями,  а  других, тоже  достойных,  но менее
выдающихся, -- грамотами и благодарностями.
     В  свое время после одной из республиканских декад по искусству я  тоже
получил здесь  грамотку,  хотя сам в декаде не принимал  участия,  а  только
осветил  ее ход в  нашей трижды  прославленной газете  "Красные субтропики".
Видно,  я  неплохо  осветил  ее  ход,  потому  что  меня  вместе  с  лучшими
участниками декады выдвинули  к награждению.  И не  только  выдвинули,  но и
наградили.
     Но  с другой стороны,  если уж быть до конца  честным, надо признаться,
что, будь моя статья об этой декаде более яркой, хотя бы в лучших ее местах,
думаю, не  пожалели  бы  на  меня  медали.  Но, как  говорится,  после драки
кулаками  не машут. Так  что не стоит расстраиваться,  тем  более  что  и  с
грамоткой,  обведенной  исключительно  красивым  золотым  ободком,  случился
небольшой конфуз.
     Дело  в том, что ее утащил один  из наших чегемских земляков, а  именно
Кунта. Он приехал в Мухус продавать орехи,  продал их и вечером пришел к нам
ночевать.  Мама  моя, желая похвастаться моими достижениями на  общественном
поприще, не нашла ничего лучшего, как показать ему эту грамоту.
     Видно, она на него произвела неизгладимое впечатление. Но мы об этом не
знали. В  ту  ночь  он спал  со  мной  в  одной комнате и,  помнится,  долго
ворочался, а когда  я  его  спросил,  что  его беспокоит, он  ничего мне  не
ответил, а вернее, даже сам спросил:
     -- А как срезать дорогу от вашего дома до автобуса?
     --  А  чего срезать? -- сказал  я  ему, еще не понимая его  замысла. --
Свернешь на углу и прямо выйдешь на станцию...
     -- Мне бы срезать, -- вздохнул он и притих.
     Потом, через неделю, когда к нам приехал другой деревенский родственник
и мама моя,  желая похвастаться моими достижениями  на общественном поприще,
кинулась  за грамоткой, тут-то все  и обнаружилось. Тут-то я и вспомнил  его
вздохи, его ворочанье, и  то, что  он ушел из дома чуть свет,  даже не попив
чаю, и, конечно, его нелепую в  городских  условиях мечту  срезать дорогу до
автобуса, в сущности, выражавшую его подсознательную боязнь быть настигнутым
погоней.
     Из всего сказанного никак не следует, что я шел получать новую награду.
Наоборот, дела мои настолько испортились в последнее время, что я при помощи
дяди  Сандро вынужден  был пуститься  на небольшую авантюру,  чтобы укрепить
свое положение в редакции.
     С этой целью  мы и приближались к особняку.  Дядя Сандро  держал в руке
аэрофлотскую  сумку с  надписью "Эр  Франс",  из  которой  время  от времени
доносилась  глухая дробь,  а  именно,  стук  нетерпеливого хвоста  огненного
спаниеля о внутреннюю часть сумка.
     Нам предстояло обменять спаниеля  на один совершенно секретный документ
хозяйственного характера, который я должен был держать при  себе как хорошую
карту, а в случае необходимости представить  ее Автандилу Автандиловичу, для
полной безопасности -- в виде копии.
     Документ касался  секретного приказа по  козлотурам. Речь шла о тайном,
чтобы не вызвать толки в народе, переселении козлотуров из разных колхозов в
один животноводческий совхоз.
     Переселение  было  вызвано  каким-то  неизвестным массовым заболеванием
козлотуров. У  несчастных животных начали  гнить  копыта. По-видимому,  сама
генетическая структура нового животного оказалась  нестойкой, что, кстати, в
известной мере предвидели те, кто в свое время сомневался в жизнеспособности
нового животного.
     Вот мы и приближались к этому особняку, где кроме учреждения, выдающего
достойным людям награды,  были расположены управление сельского  хозяйства и
ряд других более мелких контор.
     Это легкое красивое здание,  явно  дореволюционного происхождения, было
увенчано  чешуйчато-светлым  куполом,   напоминающим   купола   православных
церквей.  Хотя красный флаг, развевающийся над куполом, тут  же  разоблачает
неуместность этого уподобления.
     Сейчас, в жару, он,  как  бы  слегка разомлев, едва  трепыхался, и  его
можно было бы сравнить с идеологическим опахалом, лениво отмахивающим миазмы
враждебных  идей,  как  рой  мошкары,  не  слишком  опасной,  но  достаточно
назойливо вьющейся  над увенчанной чешуйчатым шлемом и бдящей дремля головой
сказочного витязя.
     Когда  мы  поравнялись  с  входом  в особняк,  дядя  Сандро  неожиданно
остановился,  так что края  его легкой черкески отвеялись,  обнажая стройные
ноги, затянутые в мягкие сапоги. Он остановился  и  рукой, свободной от  "Эр
Франс", провел невидимую черту от входа в особняк, через весь тротуар.
     -- Ничего не замечаешь? -- спросил он лукаво.
     --  Нет, --  сказал я, оглядывая голый тротуар  с одинокой урной у края
мостовой.
     Из сумки раздалась глухая барабанная дробь.
     -- Чует  близость хозяина,  -- сказал  дядя Сандро и добавил, скользнув
глазами  по  тротуару:  --  Раньше от входа  до  самой улицы была  мраморная
дорожка...
     В самом деле! Я вспомнил, что в детстве, проходя по этому месту, не мог
удержаться,  чтобы не попрыгать на одной ноге  по цветным шахматным  клеткам
этого мраморного паркета.  Мне  даже представлялось,  что обитатели особняка
могли  бы играть в  шахматы, выглядывая  из окон, если бы нашелся служитель,
который внизу передвигал бы фигуры. В конце концов, я даже придумал, что они
могли  бы  обойтись без служителя, а  просто  поль