ет в Батуме директором лимонадного завода.
     Сталин задумался.  Берия покрылся  холодным потом, потому что раньше не
знал  о  существовании  брата  Цулукидзе  и только  в прошлом году,  собирая
материал против видного в прошлом большевика, узнал о его брате. Материалы о
брате, запрошенные из Батума, ничего полезного в  себе не заключали, он даже
ни разу не проворовался на своем лимонадном заводе. Но то, что он знал о его
существовании, знал,  что он делает и как он живет, сейчас работало на него.
Сталин это любил.
     -- Как работает? -- спросил Сталин строго.
     --  Хорошо,  -- сказал Берия  твердо, показывая, что  свою  неприязнь к
болтуну  никак не  распространяет  на его  родственников,  а знание  деловых
качеств директора лимонадного  завода -- простое следствие знания  кадров со
стороны партийного руководителя.
     -- Пусть этот болтун, -- ткнул Сталин трубкой  в невидимого болтуна, --
всю жизнь жалеет, что загубил брата.
     -- Гениально! -- воскликнул. Берия.
     -- У вас на Кавказе еще слишком  сильны родственные связи, --  объяснил
Сталин ход своей мысли,  -- пусть другим болтунам послужит уроком диалектика
наказания.
     Почувствовав,  что  Сталин  своими  словами отделил  себя  от  Кавказа,
некоторые секретари райкома стали  смотреть  на  него  с  грустным  упреком,
словно спрашивая:
     "За что осиротил?"
     -- Век живи, век учись, -- сказал Берия и развел руками.
     -- Но только  не  за счет моего  отпуска, Лаврентий,  -- строго пошутил
Сталин, чем обрадовал Лакобу.  Он считал  нетактичным, что Берия  здесь,  за
пиршественным столом в Абхазии, выклянчивал у Сталина санкцию на расправу со
своими врагами. Вечно  этот  Берия лезет  вперед,  и  сам же я виноват,  что
познакомил его со Сталиным, думал Лакоба. Сейчас самое время поднять тост за
старшего брата, за  великий русский народ. Недаром Сталин сказал: мол, у вас
на Кавказе... Значит, он уже чувствует себя русским...
     Он знаками показал на тот конец стола, чтобы всем разлили.
     --  Я хочу поднять  этот  тост,  -- сказал он, вставая со своего места,
бледный, упрямо не поддающийся  хмелю на исходе  ночи, -- за нашего старшего
брата...
     Пиршественная ночь набирала второе дыханье. Снова пили, ели, плясали  и
уже  даже  у  дяди  Сандро,  величайшего  тамады  всех  времен  и   народов,
покруживалась  голова.  Увидеть за одну  ночь столько грозного и прекрасного
даже для него было многовато.
     Лакоба  приспустил поводья тамады,  чувствуя, что вождю строгий порядок
кавказского застолья начинает надоедать.
     -- Прекрасную Сарью, просим, просим! -- кричал Калинин, хлопая в ладони
и любовно склоняя бородатую голову.
     -- "Мравалджамие"... "Мравалджамие"! -- просили на том  конце  стола  и
затягивали ее.
     -- "Многие лета"! -- кричали другие и затягивали абхазскую застольную.
     -- Теперь ты на коне, -- кричал с того конца стола  Махаз, встретившись
глазами с дядей Сандро, -- благодать снизошла на тебя, благодать!
     --  У меня волос  курчавый, как папоротник, -- рассказывал повар одному
из секретарей  райкома, давая  ему пощупать  свои волосы,  -- яичко,  как  в
гнездышке, лежит.
     -- Все же риск, -- сказал секретарь, угрюмо щупая волосы повара.
     -- У людей жгны, -- бормотал Берия, тяжело опустив голову на руки.
     -- Но, Лаврик, пойми... Мне было стыдно, и он совсем не рассердился.
     -- Дома поговорим...
     -- Но, Лаврик...
     -- Я для тебя больше не Лаврик...
     -- Но, Лаврик...
     -- У людей жгны...
     --  Какой  же  риск,  мил-человек,  у  меня один  волос  на  три пальца
возвышается, --  радостно  разуверял  повар  недоверчиво косящегося  на  его
голову секретаря райкома.
     -- А в голову не попадал?
     -- Конечно, нет, -- радуясь его наивности,  говорил повар, -- риску тут
мало, страху много.
     -- Все же риск, человек выпивший, --  угрюмо придерживался своей версии
секретарь райкома.
     -- Говорит "у вас на  Кавказе", -- качал головой другой секретарь, -- а
что мы ему сделали?
     -- Шота, прошу, как брата, не обижайся на вождя, -- утешал его товарищ.
     -- Я за него жизнь готов отдать, но у меня душа болит, -- отвечал  тот,
бросая осиротевший взгляд на тот конец стола.
     -- Шота, прошу, как брата, не обижайся на вождя...
     --  Везунчик!  Везунчик!  --  кричал  захмелевший  Махаз,  встретившись
глазами с дядей Сандро. -- Теперь вся Абхазия у тебя в кармане!
     Дядя Сандро укоризненно качал головой, намекая на  непристойность таких
криков, тем  более  направленных в  самую гущу правительства.  Но  Махаз  не
понимал его знаков.
     -- Не притворяйся, что не  в кармане!  -- кричал он. -- Не притворяйся,
везунчик!
     -- Что это он все кричит? -- даже Лакоба обратил внимание на Махаза.
     -- Глупости, -- сказал дядя Сандро и подумал: "Хорошо, хоть по-абхазски
кричит, а не по-русски".
     -- Это что! -- пытался повар развлечь угрюмистого секретаря.  -- Я  еще
во времена принца Ольденбургского здесь, в Гаграх, учеником повара  начинал.
Принц, как Петр, с палкой ходил. Обед для рабочих сами пробовали. Случалось,
поваров палкой бивали, но всегда за дело.
     -- Все  же риск, -- угрюмо качал головой секретарь. Он  чувствовал себя
перебравшим, и мысль его застряла на стрельбе по яйцам.
     --  Это что! -- пытался отвлечь его повар удивительными воспоминаниями.
-- Сюда приезжали государь император...
     -- Зачем выдумываешь? -- неохотно отвлекся секретарь.
     -- Крестом  клянусь, на крейсере! Сам  крейсер остановился  на рейде...
Государь  на  катере причалили,  а  государыня не  пожелали  причалить,  чем
обидели принца, -- рассказывал повар.
     -- Придворные интриги, -- угрюмо перебил его секретарь.
     ...Рано  утром,  когда по велению  Лакобы  директор санатория раздвинул
тяжелые занавески и  нежно-розовый августовский рассвет заглянул в банкетный
зал, он (нежно-розовый рассвет) увидел многих секретарей райкомов спящими за
столами -- кто откинувшись на стуле, а кто прямо лицом на столе.
     Одному  из  них, спавшему,  откинувшись  на  стуле, друзья сунули в рот
редиску, что могло  вызвать  у  нежно-розового  рассвета только  недоумение,
потому что поросят, держащих в оскаленных  зубах  по редисинке, на  столе не
оставалось, и шутливая аналогия была понятна лишь посвященным.
     Участники ансамбля один за  другим подходили к  Сталину. Сталин сгребал
со стола конфеты, печенье, куски мяса, жареных кур, хачапури и другую снедь.
Приподняв  полу  черкески  или подставив  башлыки, они принимали подарки  и,
поблагодарив, отходили от вождя.
     -- Марш,  -- говорил Сталин, накидав  очередному  танцору гостинцев. Он
старался  всем раздавать  поровну,  приглядывался  к  кускам мяса, к жареным
курам  и  если  в  чем-то  одном недодавал,  то старался  побольше  наложить
другого. Так деревенский патриарх.  Старший в Доме, после большого пиршества
раздает гостям дорожные и соседские паи.
     --  Все равно все на Сталина спишут, -- шутил вождь, накладывая снедь в
растопыренные полы черкески, -- все равно скажут -- Сталин все скушал...
     Некоторые   участники  ансамбля,  раз   такое   дело,   перемигнувшись,
прихватывали с собой бутылки с вином.

        ___

     На  трех переполненных  легковых машинах ансамбль возвращался  в Мухус.
Когда  садились  в машины,  произошло  любопытное  замешательство.  Рядом  с
шофером первой  машины  сел, конечно, руководитель ансамбля Платон Панцулая.
Рядом с шофером второй машины должен был сесть, как обычно, Пата Патарая. Он
уже  занес  было  голову в  открытую дверцу, но  потом вытащил  ее оттуда  и
предложил сесть дяде Сандро, случайно (будем думать) оказавшемуся рядом.
     Дядя  Сандро  стал  отказываться,  но  после  вежливых  пререканий  ему
все-таки пришлось уступить настояниям Паты Патарая и сесть  рядом  с шофером
во вторую машину.
     Было решено доехать до реки  Гумисты, выбрать там  место поживописней и
устроить  завтрак на  траве. Ехали  весело,  с  песнями. Нередко  по  дороге
попадались ребятишки и тогда  им из  машины  бросали конфеты и печенье. Дети
кидались собирать божий дар.
     -- Знали бы, с какого стола, -- устало улыбались танцоры.
     За Эшерами,  там,  где дорога проходила между  зарослями  папоротников,
ежевики и  дикого  ореха, внезапно машинам  преградило путь  небольшое стадо
коз. Машины  притормозили,  а  козы, тряся бородами и пофыркивая, переходили
дорогу. Пастушка не  было видно, но  голос его доносился из зарослей, откуда
он выгонял отставшую козу.
     --  Хейт!  Хейт!  --  кричал мальчишеский  голос,  волнуя  дядю  Сандро
какой-то странной  тревогой. Время от  времени мальчик кидал камни,  и  они,
хрястнув по  густому  сплетенью, глухо,  с промежутками падали  на землю.  И
когда камень мальчика попал в невидимую козу, дяде Сандро показалось, что он
за миг до этого угадал, что именно этот камень в нее попадет. И, когда коза,
крякнув, выбежала  из-за  кустов и вслед за ней появился подросток и, увидев
легковые  машины,  смущенно  замер,  дядя Сандро, холодея  от  волнения, все
припомнил.
     Да,  да, почти так это и было тогда. Мальчик перегонял коз  в котловину
Сабида. И  тогда вот так же  одна коза застряла в  кустах, и он так же кидал
камни  и  кричал.  Вот так же, как сейчас, когда он попал в нее  камнем, она
крякнула и  выскочила из кустов, и следом за ней выскочил мальчик и замер от
неожиданности.
     В нескольких шагах от него по тропе проходил человек и гнал перед собой
навьюченных лошадей. Услышав  треск кустов, человек дернулся  и посмотрел на
голубоглазого  отрока  с такой  злостью, с  какой на него  никогда никто  не
смотрел.
     В первое  мгновенье мальчику  показалось, что  ярость  человека вызвана
неожиданностью встречи, но и успев разглядеть, что перед  ним только мальчик
и козы, человек еще раз бросил на него взгляд, словно  какую-то долю секунды
раздумывал,  что с ним делать: убить или оставить.  Так и не решив, он пошел
дальше  и только  дернул плечом,  закидывал карабин,  сползавший с  покатого
плеча.
     Человек шел с необыкновенной быстротой, и мальчику почувствовалось, что
он оставил его в  живых, чтобы не терять скорость В руках у человека не было
ни палки, ни  камчи, и мальчику показалось странным, что лошади без  всякого
понуканья движутся с такой быстротой.
     Через несколько секунд  тропа вошла  в рощу, и человек вместе со своими
лошадьми  исчез. Но в самое последнее  мгновенье,  еще шаг  -- и скроется за
кустом,   он  опять   вскинул  карабин,  сползавший  с  покатого   плеча  и,
оглянувшись, поймал мальчика глазами. Мальчику почудился отчетливый шепот  в
самое ухо:
     -- Скажешь -- вернусь и убью...
     Стадо  уже  было далеко внизу, и мальчик  побежал  по  зеленому откосу,
подгоняя  козу.  Он знал,  что  роща,  в  которую вошел  человек  со  своими
лошадьми, скоро кончится, и тропа их выведет на открытый склон по ту сторону
котловины Сабида.
     Когда  он добежал  до  стада и посмотрел  вверх, то увидел, как там, на
зеленом склоне, одна за другой стали появляться  навьюченные лошади.  Восемь
лошадей  и человек,  отчетливые на зеленом фоне  травянистого склона, быстро
прошли открытое пространство и исчезли  в лесу. Даже  сейчас,  на расстоянии
примерно километра, было заметно, что лошади  и человек идут очень быстро. И
тут мальчик догадался, что этому человеку и не надо никакой палки или камчи,
что он из тех, кого лошади и безо всякого понукания боятся.
     Перед тем как  исчезнуть  в  лесу, человек  снова оглянулся  и, тряхнув
покатым  плечом, поправил сползающий  карабин.  Хотя  лица его теперь нельзя
было разглядеть, мальчик был уверен, что он оглянулся очень сердито.
     Через день до Чегема дошли слухи, что какие-то  люди ограбили  пароход,
шедший из  Поти в  Одессу.  Грабители действовали точно и  безжалостно. Мало
того, что их возле Кенгурска ждал человек с заранее купленными лошадьми, они
сумели  склонить к  участию в грабеже четырех матросов. Ночью они  связали и
заперли в капитанской каюте самого капитана, рулевого и нескольких матросов.
Спустили шлюпки, на которые погрузили награбленное, и отплыли к берегу.
     К  вечеру  следующего дня трупы четырех матросов нашли  в болоте  возле
местечка Тамыш.  Через день нашли еще  два трупа,  до  полной неузнаваемости
изъеденные шакалами.  Было решено, что  грабители поссорились между собой, и
двое, оставшиеся в  живых, увезли груз  неизвестно куда или даже  погибли  в
болотах. И все-таки еще через несколько дней, уже совсем недалеко от Чегема,
нашли  труп еще одного человека,  убитого выстрелом в спину  и сброшенного с
обрывистой атарской дороги чуть ли  не на  головы  жителям села  Наа, упрямо
расположившимся под  этими обрывистыми  склонами. Труп сохранился,  и в  нем
признали человека, месяц назад покупавшего лошадей в селе Джгерды.
     Чегемцы довольно спокойно отнеслись  ко всей  этой истории,  потому что
дела долинные -- это чужие дела, тем более дела пароходные. И только мальчик
с ужасом догадывался, что он видел того человека в котловине Сабида.
     Дней  через  десять после той  встречи  к  их дому  подъехал  всадник в
абхазской бурке,  но в  казенной  фуражке, издали показывающей, что  он, как
нужный человек, содержится властями.
     Всадник, не спешиваясь, остановился возле плетня, поджидая, пока к нему
подойдет отец  мальчика. Потом, вытащив  ногу из  стремени и  поставив ее на
плетень,  всадник  разговаривал  с  отцом  мальчика. Отгоняя собак,  мальчик
вертелся возле плетня, прислушиваясь к тому, что говорили взрослые.
     --  Не видел  кто  из  ваших,  --  спросил  всадник  у  отца, --  чтобы
кто-нибудь с навьюченными лошадьми проходил по верхнечегемской дороге?
     -- Про дело слыхал, -- ответил отец, -- а человека не видел.
     --  Да  не  по  верхней, а по  нижней! --  чуть не крикнул  мальчик, да
вовремя прикусил язык.
     Человек, продолжая разговаривать, нашел ногой стремя и поехал дальше.
     -- Кто это, па? -- спросил мальчик у отца.
     -- Старшина, -- ответил  отец  и молча вошел  в  дом. И только глубокой
осенью,  когда они  с отцом, нагрузив ослика мешками с каштанами, подымались
из котловины Сабида,  а потом присели отдохнуть  на той самой нижнечегемской
тропе, чуть ли не на том же месте, он не удержался и все рассказал отцу.
     -- Так вот почему ты перестал сюда коз гонять? -- усмехнулся отец.
     -- Вот и неправда! -- вспыхнул мальчик: отец попал в самую точку.
     -- Что ж ты молчал до сих пор? -- спросил отец.
     -- Ты бы только видел, как он посмотрел,  -- сознался мальчик, -- я все
думаю, как бы он не вернулся...
     -- Теперь его  сюда  на  веревке не затащишь, -- сказал отец, вставая и
погоняя ослика хворостяной, -- но  если  бы ты сразу  сказал,  его еще можно
было поймать.
     --  Откуда ты знаешь,  па? -- спросил мальчик, стараясь не отставать от
отца. С тех  пор как он встретился с этим человеком, он не  любил эти места,
не доверял им.
     -- Человек с  навьюченными лошадьми  дальше одного  дня  пути никуда не
уйдет, --  сказал отец и взмахнул  хворостинкой, ослик  то  и  дело  норовил
остановиться, подъем был крутой.
     -- А ты знаешь, как он быстро шел! -- сказал мальчик.
     -- Но никак не  быстрее своих лошадей,  --  возразил  отец  и, подумав,
добавил:  -- Да он и убил этого последнего,  потому что знал -- один переход
остался.
     -- Почему, па? -- спросил мальчик, все еще стараясь не отстать от отца.
     --  Вернее, потому  и оставил его в живых, -- продолжал отец размышлять
вслух, -- чтобы  тот помог ему навьючить лошадей для последнего перехода,  а
потом уже прихлопнул.
     -- Откуда  ты знаешь это  все?  --  спросил мальчик,  уже  не  стараясь
догнать отца, потому что они вышли на взгорье, откуда был виден их дом.
     --  Знаю я  их  гяурские  обычаи,  --  сказал отец, -- им  лишь  бы  не
работать, да я о них и думать не хочу.
     -- Я  тоже не  хочу, -- сказал  мальчик,  --  но  почему-то  все  время
вспоминаю про того.
     -- Это пройдет, -- сказал отец.
     И в самом деле это прошло и с годами настолько далеко отодвинулось, что
дядя  Сандро, иногда вспоминая,  сомневался -- случилось ли все это на самом
деле или же ему, мальчишке,  все это  привиделось уже  после того, как пошли
разговоры об ограблении возле Кенгурска парохода.
     Но тогда, после знаменитого на всю его жизнь банкета, который произошел
в одну из августовских ночей 1935 года  или годом раньше, но никак не позже,
все это увиделось ему с необыкновенной ясностью,  и  он, суеверно  удивляясь
его грозной памяти, благодарил бога за свою находчивость.
     Об  этой   пиршественной  ночи  дядя  Сандро  неоднократно  рассказывал
друзьям, а после  двадцатого  съезда и просто знакомым, добавляя  к рассказу
свои отроческие не то виденья, не то воспоминанья.
     --  Как сейчас  вижу, -- говаривал дядя Сандро, --  все соскальзывает с
плеча его  карабин, а  он все  его зашвыривает на ходу, все  подтягивает  не
глядя. Очень уж у Того покатое плечо было...
     При  этом дядя Сандро  глядел на собеседника  своими большими глазами с
мистическим  оттенком.  По  взгляду  его можно было  понять,  что, скажи  он
вовремя  отцу  о  человеке, который  прошел по  нижнечегемской  дороге,  вся
мировая история пошла бы другим, во всяком случае не нижнечегемским путем.
     И все-таки по взгляду его нельзя было точно определить, то ли он жалеет
о своем  давнем  молчании,  то  ли  ждет награды  от не слишком  благодарных
потомков. Скорее всего по взгляду его можно было сказать, что он, жалея, что
не сказал, не прочь получить награду.
     Впрочем, эта некоторая двойственность его взгляда заключала в себе дозу
демонической иронии, как бы отражающей неясность  и колебания земных судей в
его оценке.
     Сам факт,  что  он  умер  своей  смертью, если, конечно, он умер  своей
смертью,  меня лично  наталкивает  на  религиозную мысль, что бог затребовал
папку с его  делами к себе,  чтобы самому судить его  высшим судом и  самому
казнить его высшей казнью.

--------
        Глава 9. Рассказ мула старого Хабуга

     В  то утро  я  ел  траву в  котловине  Сабида,  когда на  гребне холма,
разделяющего котловину  на  две  части, появился мой  старик. Рядом  со мной
паслось несколько лошадей  и ослов, поодаль паслись коровы. Лошадь одного из
наших соседей, вздорного и  глупого  лесника Омара, была с жеребенком,  и я,
конечно,  старался  держаться  поближе  к  нему.  Мы,  мулы, вообще  обожаем
жеребят,  а я в  особенности. Тем более этого  жеребенка я  дней  сорок тому
назад  спас  от  волков.  Но  об этом я расскажу  как-нибудь потом, хотя  на
случай, если потом рассказать забуду, кое-что расскажу и сейчас.
     В тот  раз мы так же паслись в котловине  Сабида,  только были  гораздо
ниже, в лощине. Я, как  всегда, старался держаться  возле жеребенка,  потому
что я от  нежности схожу с ума,  когда слышу  запах  жеребенка или  вижу его
длинноногую неуклюжую фигуру.
     Два  волка неожиданно  выскочили  из  ольшаника,  и все  лошади  и ослы
бросились наутек. Я, конечно, тоже бросился бежать, но все-таки, несмотря на
страх, я о  жеребенке не забывал. И, когда  на подъеме он начал отставать, я
сам сбавил ход. Я  понял,  что  оба  волка  стараются  отрезать жеребенка от
остальных  лошадей и ослов. Ну, нет, решил я, пока я жив,  вам не перегрызть
его тонкую шею.
     И вот все лошади и  ослы уже  впереди, а волки с обеих сторон настигают
жеребенка. А  я  бегу  рядом, и  один волк  уже  между  нами. Шерсть на  шее
вздыбилась, пасть оскалена, чувствую, выбирает мгновение,  чтобы изловчиться
и прыгнуть на шею жеребенка.
     А на меня,  между  прочим,  совсем  не  обращает  внимания.  Этим  я  и
воспользовался. Как только он изловчился для прыжка,  я  примерился  к нему,
слегка развернулся и  лягнул  его правым задним копытом. После  такого удара
можно  не  оглядываться.  Я  с  наслаждением почувствовал, как